Джек Лондон - Смирительная рубашка. Когда боги смеются Страница 33

— Боже мой, что теперь будет! — воскликнул Вандервут, один из морских бродяг, когда нас втащили в джонку.

Мы сидели на открытой палубе, похожие на связанных птиц, когда он задал этот вопрос. И вдруг, спустя минуту, джонка накренилась под ветром, и мы скатились вместе с досками и со всем остальным вниз по палубе, обдирая шеи. А с высокой кормы Квон Юн Дин смотрел поверх нас, как если бы он нас вовсе не видел. Много лет спустя мы вспоминали Вандервута: «Как-то теперь Вандервут?» Бедняга, он замерз однажды ночью на улицах Кейдзе, так как все двери закрывались перед его носом.

Когда мы прибыли на материк, нас бросили в вонючую, кишевшую насекомыми тюрьму. Так нас встретил Чосон. Но мне суждено было отомстить Квон Юн Дину за каждого из нас, как вы дальше увидите, в те дни, когда госпожа Ом была благосклонна ко мне и когда власть находилась в моих руках.

Мы пролежали в тюрьме много дней. Потом мы узнали причину этого. Квон Юн Дин послал гонца в Кейдзе, чтобы узнать королевское решение относительно того, что с нами делать. Тем временем мы стали зверинцем. С рассвета до сумерек наши решетчатые окна осаждали туземцы, потому что до тех пор они не видали ни одного представителя нашей расы. Но не только чернь посещала нас. Дамы, возлежащие в паланкинах на плечах у кули, являлись смотреть на странных дьяволов, которых изрыгнуло море. В то время как их телохранители отгоняли чернь хлыстами, они смотрели на нас долго и смущенно. Мы их не могли разглядеть, потому что, согласно обычаю их страны, их лица были закрыты. Только танцовщицы, гулящие женщины и старухи показывались на улицах с открытыми лицами.

Я часто думаю, что Квон Юн Дин страдал несварением желудка и когда его болезнь обострялась, он вымещал это на нас. Ни с того ни с сего, без причины и без вины, когда ему это пришло в голову, нас всех вытащили на улицу перед тюрьмой и здорово поколотили палками к великому ликованию толпы. Азиаты — жестокие звери и наслаждаются зрелищем человеческих страданий.

Во всяком случае, мы были очень довольны, когда нас прекратили избивать. И это только благодаря тому, что прибыл Ким. Ким! Что о нем сказать? Никого благороднее его я не встречал в этой стране. Он был капитаном отряда в пятьдесят воинов, когда я познакомился с ним. Он стал начальником дворцовой стражи, и я сделал для него все, что мог. И в конце концов он умер за меня и за госпожу Ом.

Немедленно после того, как он приехал, доски были сняты с наших шей и нас поместили в лучшую гостиницу, какой город мог похвалиться. Мы все еще были пленниками, но уже почетными пленниками, с караулом в пятьдесят верховых солдат. На другой день мы отправились по королевской дороге: четырнадцать матросов верхом на низеньких лошадках, обычных в Чосоне, двинулись прямиком в Кейдзе. Император, как сказал мне Ким, выразил желание посмотреть на диковинных морских дьяволов.

Это путешествие заняло много дней, нам пришлось проехать полстраны с севера на юг. В первый же день на привале я полюбопытствовал, чем кормят лошадей. И то, что я увидел, заставило меня воскликнуть «Что теперь будет, Вандервут?» так громко, что сбежалась вся наша команда. Клянусь вам своей жизнью, лошадей они кормили бобовым супом, горячим бобовым супом. Таков обычай страны.

Это были настоящие карликовые лошадки. Побившись об заклад с Кимом, я поднял одну из них и, несмотря на то что она отчаянно брыкалась и ржала, поставил прямо себе на плечи, так что люди Кима, которые уже слышали мое новое имя, тоже стали меня называть У Ен Ик, то есть Могучий. Ким был высоким человеком, какими бывают корейцы, которые вообще представляют собой высокую мускулистую расу, а Ким еще этим гордился. Но когда мы с ним поставили локоть к локтю и сцепили ладони, я без труда уложил его руку на стол. И его солдаты и ротозеи-крестьяне смотрели на нас и бормотали: «У Ен Ик».

Мы были очень похожи на странствующий зверинец. Молва о нас неслась впереди, так что весь народ из деревень выбегал толпой к дороге, чтобы посмотреть на нас. Это была бесконечная цирковая процессия. В городах по ночам наши стоянки осаждала толпа, и мы не имели покоя, пока солдаты не отгоняли зевак пинками и остриями копий. Но сперва Ким вызывал самых сильных зевак побороться со мной, ради потехи, чтобы увидеть, как я их превращу в комок и повалю в грязь.

У них совсем не было хлеба, и мы ели белый рис (питательность которого невелика), мясо, которое, как мы решили, было собачьим (это животное обыкновенно идет на бойню в Чосоне), и безбожно острые маринады, которые мы чрезвычайно не любили. И у них был напиток, настоящий спиртной напиток, не молочное питье, а белая крепкая жидкость, перегнанная из риса, пинта которой могла убить слабака, а сильного человека довести до безумия. В обнесенном стеной городе Чонхо я сумел, однако, перепить Кима и городскую знать, уложив их под стол или вернее — на стол, потому что столом служил нам пол, на котором мы сидели на корточках, отчего судороги без конца сводили мои ноги. И снова все бормотали: «У Ен Ик, Могучий», и молва о моей доблести разнеслась далеко вперед — до Кейдзе, достигнув королевского двора.

Я был скорее почетным гостем, нежели пленником, и неизменно ехал возле Кима; мои длинные ноги почти доставали до земли, иной раз утопая в грязи. Ким был молод! Ким был человечен! Ким был великолепен! Он был бы своим человеком везде, во всякой стране. Мы с ним болтали, шутили и смеялись весь день и полночи. И я действительно выучил язык. Я имел к этому особые способности. Даже Ким удивился, как быстро я овладел его наречием. И я научился корейской точке зрения, корейскому юмору; узнал слабые места корейцев, их щепетильность. Ким научил меня песням цветов, песням любовным и застольным. Одна из последних была его собственного сочинения, и я привожу здесь ее конец в своем переводе. В юности Ким и Пак дали зарок воздерживаться от напитков, но их клятва вскоре была нарушена. В старости Ким и Пак поют:

Нет, нет, прочь!.. Налей еще!Я хочу еще вина!Ну-ка, стой-ка, старина!Где вина мне продадут?Там, где персики цветут, в саду?Ну прощай, а я туда иду.

Хендрик Хэмел, изворотливый пройдоха, всячески поощрял мои усилия, которые принесли благосклонность Кима не только мне, но через меня — и Хендрику Хэмелу, и всей нашей компании. Я упоминаю здесь о Хендрике Хэмеле как о моем советчике, потому что он сыграл большую роль в том, что произошло в Кейдзе, помогая мне завоевать благосклонность Юн Сана, сердце госпожи Ом и милость императора. У меня была воля, и выдержка, и упорство, и даже немного находчивости, но гораздо большей находчивостью обладал Хендрик Хэмел, в чем я открыто признаюсь.

Так продвигались мы к Кейдзе, от одного обнесенного стеной города к другому, через снежные горные страны, прорезанные возделанными плодородными долинами. И каждый вечер, на склоне дня, один за другим на вершинах гор вспыхивали сигнальные огни. И всегда Ким внимательно вглядывался в эти ночные сигналы. Со всех побережий Чосона, как сказал мне Ким, эти цепи сигнальных огней тянулись к Кейдзе, чтобы принести весть императору. Одна вспышка означала, что в провинции все спокойно; две — значит, бунт или набег врагов. Но мы всегда видели только одну вспышку. И все время, пока мы ехали, Вандервут тащился сзади, беспрестанно спрашивая: «Господи, что теперь будет?»

Кейдзе оказался большим городом, где все население, за исключением родовитой знати, было одето в неизменный белый цвет. По объяснению Кима, это было внешним признаком касты, служившим как бы предупреждением: с первого взгляда можно было судить о положении, занимаемом каждым человеком, смотря по степени чистоты его одежды. Очевидно, что кули, имеющий только ту одежду, которая есть на нем, должен быть очень грязным. Очевидно также, что человек в белоснежном платье должен иметь несколько смен одежды и нанимать прачку, чтобы добиться такой белизны. Что же касается знати, носившей бледные разноцветные шелка, то они были выше этого.

Мы провели в гостинице несколько дней, в течение которых мы чистили наши костюмы и латали их, поскольку они сильно истрепались во время кораблекрушения и путешествия; и вскоре нас призвали к императору. На большой открытой площади перед дворцовой стеной лежали колоссальные каменные изваяния собак, больше похожих на черепах. Они лежали ничком на массивных каменных пьедесталах, вдвое превышавших человеческий рост. Дворцовые стены были огромны и сделаны из узорного камня. Так крепки были эти стены, что могли, наверное, выдержать обстрел самой большой пушки в течение года. Одни только ворота были величиной в добрый дворец и походили на высокую пагоду со ступенчатой крышей, причем каждая ступень была покрыта черепицей. Отряд рослых солдат стоял у ворот. Это были, как сказал мне Ким, «охотники за тиграми» из Пхеньяна, самые свирепые и страшные бойцы, которыми только мог похвастаться Чосон.