Август Стриндберг - Серебряное озеро Страница 33

И в жизни скромного человека, который никогда не скандалил сам, но вокруг которого то и дело бушевали страсти, опять наступил период затишья.

Даже перевалив на четвертый десяток, Либоц и не думал о женитьбе — прежде всего потому, что у него не было средств. Недоставало также случая познакомиться с девушкой, которая была бы ему по сердцу, так как его никогда не приглашали в гости в семейном кругу, а сам он никогда не разъезжал по курортам. Понятно было, что, скорее всего, адвокат остановится на первой встречной. Единственными представительницами женского пола, с которыми имел дело Либоц, были Асканиевы работницы, славившиеся не столько красотой, сколько степенностью; из них-то адвокату и предстояло сделать выбор. Темно-русая Карин обслуживала посетителей в зале; во внешности ее не было ничего привлекательного, однако она казалась порядочной, домовитой, заботливой. В первое время адвокат не замечал ее, но однажды, расплачиваясь, обратил внимание на ее приветливый голос и перекинулся с ней несколькими фразами — только чтобы подольше послушать его. С того раза Либоц стал следить за ней взглядом, вызывал ее облик перед мысленным взором, чтобы подправить тут и подретушировать там, спрямить какую-нибудь кривую линию и изогнуть слишком уж прямую. Мелкие неправильности лица скрадывались его добрым выражением, а ее взгляд заставлял адвоката забывать о том, что глаза у нее тускловаты, что им недостает блеска. Постепенно он заново слепил не слишком уклюжую фигуру, подцветил кожу, перекрасил волосы и создал идеальный образ девушки, к которому и прикипел душой.

Поначалу добросердечная официантка воспринимала отверженного с сочувствием, хотя отнюдь не гордилась его вниманием к себе, иногда Карин даже оскорбляло, что он принимает ее сочувствие за симпатию, и в таких случаях она некоторое время старалась держаться подальше. Либоц же, у которого не было ни малейшего опыта в этой сфере, довольствовался старомодными представлениями о женском притворстве и способности скрывать свои чувства, а потому принимал ее приступы застенчивости за простое кокетство. Зато ее душевность, продиктованную на самом деле тем, что девушка считала его неопасным, адвокат воспринимал как явный шаг навстречу, а потому и сам осторожно пошел на сближение. Однажды ему захотелось выказать большую по сравнению с другими обходительность и подчеркнуть, что уж он-то умеет ценить чужой труд, и тогда он выложил после обеда не десять эре, которые в этом заведении принято было оставлять на чай, а целых двадцать. Карин не поняла его замысла и отбросила вторую монету, коротко обронив: «Хватит и одной».

Пристыженный, Либоц ушел бродить по горам. Он не мог объяснить собственного поступка, оправдать свою бестактность; он совершил глупость… и в присутствии женщин вообще творил одни глупости.

На следующий день адвокат чувствовал себя крайне неловко, и заметившая это Карин постаралась дружелюбно успокоить его. Либоц попробовал преподнести ей на день рождения цветы, и эта попытка была воспринята благосклонно. Ведь его дар состоял из вещей, не входивших в систему купли-продажи и потому не имевших очевидной ценности.

В конце концов Либоц нашел общий с Карин интерес, который мог бы способствовать взаимному сближению, поскольку в трактире сколько-нибудь долгие беседы были нежелательны. Оказывается, девушка любила пешеходные прогулки и за пределы города предпочитала ходить скорее в компании, нежели одна, — чтобы не привлекать внимания неотесанных мужланов.

Прогулку назначили на утро воскресенья, причем встретиться они договорились, дабы не давать повода к сплетням, уже за городом, после заставы. Карин явилась прихорошившаяся, миловидная, и они тронулись в путь по весеннему ландшафту. Разговор потек легко, ведь тут он не прерывался ни заказами посетителей, ни указаниями хозяина. Либоц шел рядом с тропой, по склону (чтобы удобнее было смотреть в лицо своему предмету), отчего походка у него была самая нелепая, речь — запинающаяся, а фигура — перекошена в одну сторону. Всякому его всплеску эмоций Карин противопоставляла некоторый скепсис, а чтобы сразу обозначить дистанцию, стала в шутку называть Либоца дядюшкой.

— Неужели я такой старый? — посетовал застенчивый адвокат.

— Я об этом не задумывалась, — уклончиво ответила девушка.

И они зашагали дальше, держась, однако, к горе Фавор[60].

Куда-куда, а на эту гору Либоцу меньше всего хотелось идти даже с Карин (не говоря уже про кого другого), поскольку там он пережил немало тяжких минут, борясь с Господом и прося даровать ему силы, чтобы нести свою непростую долю. Он попробовал было увести их предприятие в противоположную сторону, но девушка была настроена идти только на ту гору. Не имея иного способа завоевать благорасположение Карин, кроме как исполнить ее волю, адвокат подчинился.

Беседу же Либоц старался направить таким образом, чтобы вызвать недовольство девушки своей жизнью, — тогда предложение выйти за него замуж было бы воспринято как обещание свободы и независимости.

— Не трудно вам с утра до вечера, без малейшего роздыху, прислуживать в харчевне? — спросил он, претендуя на утвердительный ответ.

— Да нет, — отозвалась Карин. — Мне нравится моя работа, к тому же она дает мне кусок хлеба.

— Оно, конечно, так, и все же каждому хочется иметь что-то свое.

— Свое? Да разве бывает что-нибудь совсем свое?

И она принялась, напевая, прыгать через канаву и собирать цветы.

Вся тактика адвоката, надеявшегося отыскать точки соприкосновения, зашла в тупик: похоже, их объединяла исключительно любовь к прогулкам.

Впрочем, способность Либоца выбирать для разговора самые небезопасные темы была поистине безгранична. Стоило им присесть на обочине, как он завел речь о супружеской жизни брата и о невестке, которая со временем приучилась к порядку.

— Дело в том, фрекен Карин, — разглагольствовал он, — что в браке должен быть порядок, иначе из него не выйдет ничего путного. Сразу после женитьбы у брата была масса сложностей, и однажды, когда невестка принялась мне жаловаться, какой у него сварливый характер, я ей и говорю: «У сварливого мужа обычно нерадивая жена… Будет у тебя обед готов вовремя, всю его сварливость как рукой снимет». И представьте себе, фрекен Карин, когда она стала следить за временем, Адольф сразу подобрел. Ну не логично ли?

Карин выпучила глаза и сделала совершенно тюлений выдох с закрытым ртом, пытаясь выпустить смех через ноздри, но этих предохранительных клапанов оказалось недостаточно, и она расхохоталась. Бедный Либоц было тоже засмеялся, однако, смекнув, в чем дело, едва не расплакался.

— Над чем вы смеялись? — наконец осведомился он, вызвав новый взрыв хохота. — Я сморозил какую-нибудь глупость? — не унимался Либоц, вовсе портя дело.

Впрочем, смех Карин над его тайными замыслами напугал простосердечного адвоката, и он, чувствуя ее вероломство и враждебность, невольно замкнулся в себе.

Интересно, что стоило ему отдалиться от девушки и напустить на себя холодность, как в нем опять пробудилось достоинство, которое оказалось выигрышным для него в глазах Карин, так что она прониклась уважением и, заметив, что адвокат сохраняет дистанцию, захотела сократить ее, снова пойдя на сближение. Либоц оставался холоден и, при всем внешнем дружелюбии, сдержан. Когда они в конечном счете достигли горы, он помрачнел и, взяв презрительно-неприступный тон, стал вести туманные речи о людском жребии и жестоких законах жизни, неподвластных чьему-либо пониманию. Карин прониклась восхищением, ибо ей не приходилось еще лицезреть этого скромного человека таким. Не наблюдая его в суде или за другой работой, она привыкла видеть лишь глупую физиономию с дурацкой улыбкой, которую обычно обращает к женщине всякий мужчина.

Теперь они шли по плоскогорью, где Либоц давно уже проторил тропу среди лишайников и мхов. Ему вспомнились темные ночи, когда он забирался сюда один и выпрашивал у неба сил нести свой крест. Адвокат обнажил голову и, отойдя на несколько шагов в сторону, предался размышлениям. Он вновь проникся сознанием немилости, которая правит его судьбой, и, поскольку впереди ему мерещились еще горшие страдания, молил о том, чтобы его миновала чаша сия, — впрочем, без большой надежды. Молитва заняла всего несколько мгновений, после чего Либоц как ни в чем не бывало повернулся к девушке со словами:

— А теперь давайте вернемся, но уже другим путем… Терпеть не могу плагиата!

Временами адвокат забывал, что у Карин другой уровень образования, и, сугубо по недомыслию, употреблял чужеземные слова. Она же ни разу не попросила объяснения, напротив, делала вид, будто понимает их, и даже смеялась невпопад, считая, что за иностранными словами скрывается какая-то шутка, которую невозможно передать на родном языке.