В тусклом стекле - Джозеф Шеридан Ле Фаню Страница 33

Остановка судебного заседания

В должное время мистер Харботтл отправился на выездную сессию суда, и в должное время судьи прибыли в Шрусбери. В те дни новости распространялись медленно и газеты, подобно повозкам и дилижансам, торопливостью не отличались. Миссис Пайнвек осталась вести хозяйство в опустевшем доме: бóльшая часть слуг отбыла вместе с судьей, который давно уже отказался от передвижения верхом в пользу кареты.

Семейная жизнь миссис Пайнвек состояла из сплошной грызни и препирательств, виной чему во многих случаях бывала она сама; годами супруги не выказывали друг другу ни любви, ни симпатии, ни даже простого снисхождения, и все же теперь, когда Пайнвеку грозила смерть, в душе супруги внезапно зашевелилось что-то вроде жалости. Она понимала, что сейчас в Шрусбери решается его судьба. Миссис Пайнвек не любила мужа, – сомнений в этом у нее не было; но могла ли она предвидеть еще полмесяца назад, что в этот тревожный час будет испытывать такое волнение?

Ей было известно, на какой день назначен суд. Мысли об этом не покидали ее ни на минуту, и к вечеру она совсем лишилась сил.

Прошло два-три дня, и миссис Пайнвек знала, что заседание должно было уже состояться. Реки между Лондоном и Шрусбери вышли из берегов, и новости все не поступали. Женщине хотелось, чтобы половодье никогда не кончалось. Ожидание терзало ее: страшно было сознавать, что решение вынесено, но не дойдет до ее слуха, пока не отступят своевольные реки, а еще страшнее – что реки в конце концов отступят и Лондон дождется новостей.

В душе домоправительницы теплилась слабая надежда на милосердие судьи, но главным образом она уповала на случай. Она ухитрилась отослать мужу необходимые деньги. Он не должен был остаться без помощи энергичного и умелого адвоката.

Наконец новости пришли – разом все, накопившиеся за долгое время: письмо из Шрусбери от подруги, отчеты об исполнении судебных решений, отправленные судье, и, самое главное, «Морнинг адвертайзер», где кратко, четко и внятно излагались столь ожидаемые сведения о выездной сессии суда в Шрусбери. Подобно нетерпеливому читателю романа, который первым делом заглядывает на последнюю страницу, миссис Пайнвек уставилась безумными глазами на перечень казненных.

Двое получили отсрочку, семеро были повешены, и там имелась строка:

«Льюис Пайнвек – подделка векселя».

Миссис Пайнвек перечитала ее раз пять, пока не убедилась, что поняла смысл сказанного. Вот как выглядел весь абзац:

«Приговорены к смерти – семеро.

Казнены в соответствии с приговором, в пятницу 13-го сего месяца:

Томас Праймер, иначе Миляга – дорожный разбой;

Флора Гай – кража на сумму 11 шиллингов 6 пенсов;

Артур Паунден – кража со взломом;

Матильда Маммери – дебош;

Льюис Пайнвек – подделка векселя».

Дойдя до этого места, женщина принималась читать заново и чувствовала, как внутри у нее все холодеет.

В доме судьи миловидная, пышущая здоровьем домоправительница была известна как миссис Карвелл, поскольку вернула себе девичью фамилию.

Кто она и откуда, знал только хозяин. Ее вступление в должность было обставлено очень хитро. Никому не пришло в голову, что между нею и старым распутником в алой мантии с горностаем существовал предварительный сговор.

Флора Карвелл проворно взбежала по лестнице, наткнулась в коридоре на свою дочку, которой только-только исполнилось семь, схватила ее на руки и отнесла в спальню; там, не вполне понимая, что делает, села и поставила девочку перед собой. Говорить она не могла. Глядя в удивленные глаза ребенка, она отчаянно зарыдала.

Она думала, судья сможет спасти ее мужа. И он действительно мог. В те минуты женщиной владела ярость; она осыпáла девочку ласками и поцелуями, а та, не понимая, в чем дело, растерянно на нее таращилась.

У малышки умер отец, а она ничего не знала. Ей всегда говорили, что папы давно нет в живых.

Женщина грубая, невежественная, суетная и необузданная не умеет ни ясно мыслить, ни даже чувствовать, но слезы миссис Карвелл говорили не только об ужасе, но и о раскаянии. Ей страшно было смотреть на свое малолетнее дитя.

Но миссис Карвелл была из тех натур, что живут не чувствами, а говядиной и пудингом, а потому нашла утешение в пунше; особа примитивная и плотская, она избегала длительных треволнений, пусть даже связанных с обидой; если ей и случалось печалиться о непоправимом, то этой печали хватало часа на два-три, не более.

Вскоре судья Харботтл вернулся в Лондон. Болезни не донимали старого эпикурейца; единственное исключение составляла подагра. На робкие упреки молодой женщины он отвечал насмешками, уговорами и угрозами, и за короткое время Льюис Пайнвек окончательно стерся из ее памяти, а судья мысленно поздравил себя с тем, как ловко он избавился от обузы, которая со временем могла бы серьезно омрачить его существование.

Почти сразу после возвращения судья, о чьих приключениях я веду рассказ, был назначен вести уголовные процессы в Олд-Бейли. Однажды на слушании дела о подлоге он начал, как обычно глумясь над обвиняемым и призывая на его голову громы и молнии, зачитывать заключительное обращение к присяжным, но внезапно остановил поток красноречия и вместо жюри уставился на кого-то в зале.

Среди рядовой публики, стоя следившей за ходом заседания, слегка выделялся ростом один слушатель: невзрачный, сухощавый, в потрепанном черном платье, со смуглым худым лицом. За