Джон Стейнбек - И проиграли бой Страница 34

— Да, переменить тему не мешает. Старик ярится, поносит всех и вся. Его можно понять: поначалу с ним носились как с писаной торбой, он и заважничал, а сейчас никто не навещает, его россказни не слушает.

— Схожу утром, проведаю, — пообещал Джим, — неплохой старикашка.

Мак прислушался.

— Тише! Никак грузовик остановился!

— Верно, и похоже, около нашего лагеря.

— С чего бы? Пойдем-ка поживее, посмотрим. Осторожно, на дерево не наткнись.

Они прошли совсем немного, как мотор рыкнул, что-то скрипнуло, клацнуло, и грузовик тронулся. Вот уже и не слышно его, канул в ночную тишину.

— Ну, кажись, пронесло, — вздохнул Мак.

Они быстро прошли сад, миновали большую поляну. В палатке Лондона еще горел свет, у входа копошились люди. Мак подбежал, откинул полог, вошел. На земле стоял грубо сколоченный из сосновых досок продолговатый ящик. На нем восседал Лондон и угрюмо взира л на пришельцев. Невестка его съежилась на матраце, подле нее сидел чернявый сын Лондона и гладил жену по голове. Лицо у него было бледное. Лондон ткнул большим пальцем в ящик.

— Что мне с этим делать прикажете? — спросил он. Девка, вон, ни жива ни мертва от страха. Здесь я его держать не стану.

— Привезли Джоя, — догадался Мак.

— Ну да. Только что.

Мак вытянул губы трубочкой и задумчиво посмотрел на гроб.

— Можно и вынести на ночь. Или ваших ребят в больничную палатку пока переселить, а гроб пусть здесь стоит. Если, конечно, вам, Лондон, самому не страшно.

— Мне-то что! Мертвецов я за свою жизнь повидал.

— Ну, тогда пусть остается. Мы с Джимом у вас заночуем, ведь Джой был нашим другом.

За его спиной кашлянул доктор. Мак покраснел и обернулся.

— Допустим, док, правда на вашей стороне? Ну и что с того? Я с Джоем давно знаком.

— Да я вам и слова не сказал, — удивился Бертон.

Лондон что-то бросил невестке и чернявому сыну, и тех словно ветром сдуло. Молодая мать все куталась в одеяло и крепко прижимала к груди младенца.

Мак тоже присел на край ящика, поковырял пальцем шершавую доску. По ней ручейками бежали прожилки. Джим выглядывал из-за спины друга. Лондон беспокойно ходил по палатке, отводил взгляд от гроба. Мак сказал:

— Неважный товар поставляет нам государство.

— А что бы ты хотел задарма? — хмыкнул Лондон.

— Для себя мне ничего не надо, — ответил Мак, — хоть на костре мой труп сожгите, чтоб не смердел подле вас, и дело с концом.

Он встал и пошарил в карманах джинсов, вытащил большой складной нож с отверткой и принялся откручивать шуруп на крышке гроба.

Лондон крикнул:

— Зачем открываешь? Ради чего? Оставь!

— Хочу взглянуть.

— Зачем? Он мертв… просто куча праха.

Доктор тихо заметил:

— Порой мне кажется, что сентиментальнее вас, реалистов, не сыскать людей на белом свете.

Мак хмыкнул и осторожно положил отвертку на земляной пол.

— Если по-вашему, док, я сентиментален, вы ни черта не смыслите. Я должен убедиться, полезно ли будет завтра ребятам взглянуть на него. Их надо хорошенько встряхнуть, а то они прямо на ходу засыпают.

— Порезвиться у тела захотелось? — вставил Бертон.

— Нужно каждую возможность использовать, все в орудие пропаганды обращать, — сурово пояснил Джим.

Мак одобрительно взглянул на товарища.

— Верная мысль! Так и есть. Если Джой нам и после смерти послужить может, пусть послужит. У толпы личных привязанностей нет. И быть не может. Как нет и понятия о всяких там приличиях, не забывайте!

Лондон стоял, слушал и одобрительно кивал большой головой.

— Точно, ребята! Вот и Дейкин, к примеру, голову потерял совсем из-за своего любимого грузовика. Говорят, завтра его судить будут за «нападение на должностное лицо».

Мак проворно отвернул болты, бережно сложил на землю. Крышка не открывалась. Тогда он наподдал каблуком.

Джой лежал усохший, маленький, жалостливо прибранный: в чистой голубой рубашке, промасленных голубых джинсах. Стылые руки замерли на груди.

— Ему всего-навсего формальдегид вкололи, — сказал Мак.

На серых, точно восковых щеках Джоя проросла щетина, она казалась иссиня-черной. Лицо спокойное, умиротворенное, извечное недовольство исчезло.

— Уж очень смирный на вид, — посетовал Джим.

— Да, в этом-то и беда, — согласился Мак. — Какой толк его ребятам показывать. Лежит себе, довольнешенек, глядишь, и остальным за ним захочется.

Подошел доктор, мельком посмотрел, отошел к ящику, сел. Большие печальные глаза вперились в Мака. А тот не сводил взгляда с Джоя.

— Славный был малый. Бескорыстный. Ума не ахти какого, однако докумекал, что в жизни много несправедливости. Не мог взять в толк, почему продукты выбрасывают на свалку, вместо того чтоб голодных накормить. Глупыш, ему было невдомек. Решил, что может че м-то помочь. А велика ль его помощь? Сейчас и не скажешь. Может — никакой, может велика. Точно не определить, — голос у Мака задрожал. Доктор все смотрел на Мака, и губы скривились в улыбке: в ней и язвительность, и сочувствие.

— Джой ничего не боялся, — добавил Джим.

Мак поднял крышку и накрыл гроб.

— Не понимаю, почему мы его «бедным малым» называем. И в маленьких людях бывает величие. Только он этого не знал, да и не задавался таким вопросом. Он никогда не жалел себя, даже если его дубасили. — Мак поднял и завернул болт.

— Ты прямо речь говоришь, — похвалил Лондон. Может, и завтра скажешь? Я-то и двух слов не свяжу. А у тебя складно получилось. Заслушаешься.

Мак смущенно взглянул на Лондона — небось тот смеется, — но Лондон был серьезен.

— Какая ж это речь? — тихо возразил он. — Можно, конечно, и речь. Но я лишь хотел сказать Джою, что умер он не напрасно.

— Так вот и сказал бы завтра речь. Ты говорить мастак.

— Не выйдет. Ты — главный. Ребята меня и слушать не станут, им твое слово важно.

— А что ж мне говорить?

Мак закрутил все болты.

— Ну, как обычно. Что Джой погиб ради них, что хотел им помочь. И что сейчас нужно сплотиться — этим мы лучше всего почтим его память.

— Так, ясно.

Мак поднялся, еще раз оглядел неструганую крышку.

— Вот бы встал кто завтра у нас на пути! Может, «бдительные» сунутся, не захотят нас через город пропустить.

— Так, ясно, — повторил Лондон.

Глаза у Джима сверкнули. Он подхватил слова Мака:

— Вот бы сунулись!

— Ребята им спуска не дадут, — продолжал Мак. У них вся душа к тому времени изболит. И нужно будет разрядиться. А у «бдительных» ума-то — кот наплакал, непременно сунутся завтра, дурачье.

Бертон устало поднялся со своего ящика, подошел к Маку, тронул за плечо.

— Как причудливо сочетаются в вас жестокость и бюргерская сентиментальность, трезвость и запредельный оптимизм. Такого я еще не видел. И как вам только удается столько в себе сочетать?!

— Чушь! — бросил Мак.

— Ну, ладно, сойдемся на том, что чушь, и оставим это, — доктор зевнул. — Я отправляюсь спать. Вы знаете, где меня искать, хотя и надеюсь, что не понадоблюсь.

Мак вскинул голову. С брезентового потолка лениво упала капля, другая и вот уже посыпал барабанной дробью дождь. Мак вздохнул.

— Эх, не оправдались мои надежды. Завтра к утру ребята промокнут до нитки. Боевого настроя у них будет столько же, сколько и у морской свинки.

— А я все-таки отправляюсь спать, — повторил доктор и вышел, резко откинув полог.

Мак понуро уселся на гроб. Дождь забарабанил сильнее. Из палаток понеслись возгласы, но из-за дождя слов не разобрать.

— Вряд ли найдется в лагере хоть одна крепкая палатка, — проворчал Мак, — разок бы передохнуть, так нет! И почему нам всегда невзгоды выпадают?

Джим присел на продолговатый ящик подле приятеля.

— Не сокрушайся ты так! Иной раз беда припрет, и дерешься до конца. Со мной так было. Мак. Умирала моя мать, а мне — ни слова. И до того мне горько стало, в те минуты я на все был готов. Так что не очень-то сокрушайся.

Мак напустился на него.

— Опять подлавливаешь, да? Я ведь и вправду рассержусь, если ты меня без конца дураком выставлять будешь. Иди-ка ложись на девчонкин матрац. У тебя же рука больная. Небось покоя не дает?

— Немного жжет, а так ничего.

— Давай, ложись. Попробуй заснуть.

Джим сначала было возразил, но все же направился к матрацу, расстеленному на полу, улегся. Раненую руну дергало, боль отдавала в плечо. Дождь пошел еще сильнее, потом полил как из ведра. На брезентовом потолке набралась лужа, и капли забарабанили по к рышке гроба.

Мак все сидел около него, обхватив голову руками. Острые рысьи глаза Лондона не мигая смотрели на лампу. Лагерь затих, в безветренной ночи слышался лишь шум дождя. Скоро Джим заснул тревожным горячечным сном. А дождь все не унимался. Вот мигнула и догорела лампа на столбе посреди палатки. Последняя голубоватая вспышка и — мрак.