Бернард Шоу - Карьера одного борца Страница 34

Кэшель замолчал и доверчиво, с какой-то робкой надеждой посмотрел на Лидию, которая, не проронив ни одного слова, внимательно слушала его. После довольно долгого молчания, которое, впрочем, не показалось никому из-них тягостным, Лидия сдавленным голосом произнесла:

— Оказывается, что у меня гораздо больше предрассудков, чем я думала. Как вы отнесетесь ко мне, если я признаюсь вам, что теперь, когда я знаю, что вы сын артистки, ваша профессия не кажется мне и наполовину такой отвратительной как прежде, когда я думала, что вы сын кухарки, прачки или поденщицы, как мне сказал Люциан.

— Как! — вскочил Кэшель. — Этот долговязый дурак сказал вам, что я сын кухарки?

— Вот я и выдала его; я говорила вам уже, что не умею сохранять секретов. Но мистер Уэббер — мой родственник и друг и сделал мне много хорошего. Могу ли я быть уверенной, что ему нечего бояться вас?

— Он не имеет право клеветать на меня. Я знаю, что он примазывается к вам: я заметил это еще в Уилстокене. Я показал бы ему теперь, кухаркин я сын или нет!

— Он вовсе не говорил этого. Он говорил мне лишь то, что вы сами подтвердили. Я спросила его, из каких слоев общества выходят люди, занимающиеся вашей профессией. Он ответил, что они обыкновенно выходят из семей рабочего класса, что вы сами подтвердили. Удовлетворены вы теперь?

— Я вижу, что вы очень хотели бы, чтобы я удовлетворился этим. Но я хочу знать, что он еще говорил обо мне… Впрочем, он прав. В нашей среде немало подонков общества и негодяев, нечего скрывать это. Но не они опозорили нашу профессию, а те люди из общества вашего мистера Уэббера, которые держат пари на нас, как на лошадей. Вашему двоюродному брату лучше бы попридержать свой язык.

— Ему бы не пришлось обвинять вас передо мною, если бы вы сами вовремя сказали мне правду. Я очень сожалею, что вы не имели прямоты и мужества сделать это.

— Я тоже жалею теперь об этом. Но что пользы в сожалениях? И разве я был не прав, что боялся потерять вас разоблачением моей профессии?

— Все равно, это не оправдывает вашего обмана.

— Но вы были всегда так дружески ко мне расположены, — вдруг жалобно проговорил Кэшель.

— Да, гораздо больше, чем вы ко мне. Иначе вы бы не стали меня обманывать. А теперь, по-моему, нам лучше всего расстаться. Я рада, что знаю историю вашей жизни; я согласна, что вы все же выбрали лучший путь из тех, какие вам предоставляла жизнь, и не осуждаю вас.

— Но тем не менее вы прогоняете меня. Не так ли?

— А чего же вы хотели бы, мистер Кэшель Байрон? Посещать меня в промежутках между своими победами над мясниками и чернорабочими?

— Нет, — ответил Кэшель, не обращая внимания на горькую резкость ее тона. — Я не долго пробуду еще на арене, мне слишком везет, пора уходить. Да и все равно надо уходить, потому что никто больше не хочет выступать против меня. Вот только Билл Парадиз похваляется, что победит меня. Если он не струсит, я вызову его на борьбу в сентябре. А после этого — конец. У меня тогда будет десять тысяч фунтов. Мне говорили, что это все равно, что пятьсот фунтов дохода в год. Я думаю, судя по тому как вы живете, что у вас, пожалуй, не меньше. Тогда, если вы согласитесь выйти за меня замуж, у нас вместе будет тысяча фунтов в год. Я немного понимаю в деньгах, но мне кажется, что на это можно прожить. Разве не дело я говорю?

— А что, если я откажусь? — без всякой улыбки серьезно спросила Лидия.

— Тогда ни на что не будут нужны мои десять тысяч, — резко ответил Кэшель. — Они пропадут даром вместе со мной. Можете, если угодно, распорядиться ими, как хотите. Мне они больше не будут нужны. Но зачем спрашивать, что будет, если вы откажетесь? Я знаю — я плохо выражаюсь, я не умею говорить о чувствах. Но, если бы я и был одним из тех благовоспитанных и образованных молодчиков, которые бывают и будут после меня бывать у вас по пятницам, я ведь не любил бы вас сильнее и вы не были бы мне дороже, чем теперь.

— Но я должна вас предупредить, что вы ошибаетесь относительно моих средств.

— Есть о чем говорить! Если у вас больше, чем я думаю, тем лучше. Если меньше, или если почему-либо вы лишитесь своих денег, когда выйдете замуж, я живо заработаю еще вторые десять тысяч. Скажите мне только одно ласковое слово, и, клянусь св. Георгием[8], я поборю всех семерых чемпионов мира в один вечер, по пяти тысяч фунтов за штуку. Бог с ними, с деньгами!

— Я богаче, чем вы предполагаете, — со своим методическим спокойствием проговорила Лидия. — Я не могу в точности сказать вам, как велико мое состояние, но мой ежегодный доход составляет около сорока тысяч фунтов.

— Сорок тысяч фунтов! — повторил Кэшель. — Боже мой, я думал, что и у английской королевы нет такого богатства.

В первый момент он испытывал только изумление перед огромностью этой цифры. Но сейчас же вслед за этим, поняв, какая социальная пропасть разделяет его от Лидии, густо покраснел и встал со своего стула. Сдавленным голосом, он глухо произнес:

— Вижу, что разыгрывал из себя последнего дурака! — С этими словами он взял шляпу и повернулся к двери.

— Из всего этого еще не следует, что вам нужно уйти от меня, не сказав на прощанье ни одного слова, — остановила его Лидия впервые за весь разговор дрогнувшим от волнения голосом.

— Что же еще сказать? Я глуп только до тех пор, пока мои глаза закрыты. Но, как только они открываются, я умнею. Мне нечего больше делать у вас. Зачем только я не остался в Австралии!

— Да, может быть, это было бы и лучше, — с нарастающим волнением сказала Лидия. — Но теперь уже бесполезно жалеть о нашей встрече и… Я хочу напомнить вам ваши слова. Вы несколько раз указали мне, что люди, с которыми я дружу и дружбу с которыми не собираюсь порывать, занимаются делами в нравственном отношении худшими, чем ваша профессия. Я не совсем согласна с этим. Но в одном отношении они ничем не превосходят вас. Знаете ли вы, что все они несравненно беднее меня? Большинство из них, пожалуй, даже беднее, гораздо беднее, вас.

Кэшель быстро, с вновь зародившейся надеждой, посмотрел на нее. Но это продолжалось всего секунду. Он безутешно покачал головой.

— И не могу выразить вам, — продолжала Лидия, — как я признательна и благодарна вам за то, что вы приблизились ко мне ради меня самой, ничего не подозревая о моем богатстве.

— Чего тут благодарить? — глухо сказал Кэшель. — Ваше богатство, может быть, и лакомый кусок для кого-нибудь из ваших друзей; а я рад, что вы так богаты, но рад только за вас и очень несчастлив за себя. Однако об этом не стоит говорить. Прощайте.

— Прощайте, — вся побледнев, ответила Лидия. — Прощайте, если вам так этого хочется.

— Не мне, а черту этого хочется, — с отчаянием в голосе почти закричал Кэшель. — Ничего другого мне не остается. Против судьбы не пойдешь. Прошу извинить меня, мисс Кэру, за грубость моих выражений. Во всем виновата моя проклятая невоспитанность. Меня не научили лучше вести себя.

— Мне нечего прощать вам, кроме того, что вы скрывали от меня правду. Но и это я прощаю вам, поскольку дело касается только меня. Что же до признания в вашей… привязанности ко мне, то сознаюсь вам, что мне пришлось выслушать уже много таких признаний, из которых ни одно не было мне так приятно. Но, между нами, вы знаете, непреодолимые преграды. Вы ведь не станете добиваться руки женщины в сто раз более богатой, чем вы. А я не хочу иметь на содержании кулачного бойца. Мое богатство отпугивает всякого уважающего себя мужчину, а ваша профессия отпугивает всякую уважающую себя женщину.

— Значит… Скажите мне правду, — с горечью спросил Кэшель. — Предположите, что я достаточно богат и не…

— Нет, — резко перебила его Лидия. — Я не хочу делать никаких невозможных предположений.

— Если бы вы только не были до сих пор приветливы ко мне, — с грустной мягкостью сказал Кэшель. — Я думаю, что полюбил вас за то, что вы были единственным человеком, который не боялся меня и не отворачивался от меня. Все остальные вежливы со мной, потому что боятся рассердить первого бойца Англии. Тяжело быть чемпионом, мисс Лидия. Вы даже не подозреваете, как тяжело.

— Тяжело быть также богатой девушкой. Людей пугает мое богатство и то, что они называют моей образованностью. Наше положение во многом сходно. Однако сделайте мне большое одолжение и уходите. Нам не о чем больше говорить.

— Сию минуту уйду. Но я не очень верю, что вам тяжело. Это один вымысел.

— Возможно. Многие из чувств — только вымысел.

Наступило тяжелое молчание. Вдруг Кэшель прервал его:

— Мне почему-то не так уж грустно, как было минуту назад. Скажите, вы не сердитесь на меня?

— Даю слово, что нет. Но умоляю вас — уйдите.

— И я никогда больше не увижу вас? Неужели никогда? Это бесповоротно?

— Никогда, если всегда будете знаменитым борцом. Но если настанет день, когда мистер Кэшель Байрон найдет более достойное для себя занятие, — я встречусь с ним, как с другом. Утешает ли это вас?