Токутоми Рока - Куросиво Страница 34

И в самом деле. Профан не способен распознать даже самого лучшего скакуна. Люди глухи и слепы! Глупцы, они даже не догадывались, что среди аристократов, только и умеющих что кичиться знатностью рода, скрывается великий политический деятель! Даже сам граф Китагава и тот раньше не подозревал о своих талантах.

Нынешнее правительство рухнет, это неизбежно, а в будущем кабинете по крайней мере одно место безусловно будет за Китагава.

Покрытые золотыми коронками зубы графа Китагава, сквозь которые звучали раньше только всевозможные шуточные и любовные песенки самого игривого свойства, теперь пропускали слова о «свержении правительства клановой клики», об «ответственном министерстве» и другие удивительные, странные выражения в таком же роде. Управляющий пытался было почтительно указать графу на странность и необычность подобного поведения, но граф с жаром возразил, что тот ничего не понимает. «Ты не знаешь, в Европе все дворяне занимаются политикой!» – торжественно провозгласил он. Управляющий удалился с подобострастно смиренным видом, но в душе рассудил, что пусть уж лучше господин тешится политикой, чем распутничает, как раньше. «Пожалуй, так действительно даже спокойней… Лишь бы ключи от сейфа по-прежнему оставались в моих руках…» Очевидно, что управляющий отнесся к столь серьезной проблеме весьма легкомысленно.

Старый Хигаси возвратился на родину в полном отчаянии. Сацума и Тёсю царили полновластно повсюду. Подобно могучему дереву, цвели эти кланы, далеко вокруг простирались их густые, зеленые ветви, закрывая собой полнеба. И решив в душе, что нет и не найдется ни топора, ни огня, способного повалить, испепелить это дерево, что все стужи суровой зимы тоже бессильны заставить его уронить с ветвей хотя бы единый листик, старый Хигаси покинул Токио в глубоком унынии.

Но недаром осень идет по пятам лета, а под снегами лютой зимы уже зеленеет новыми побегами грядущая весна. Признаки близкого упадка таились в дни апогея славы кланового правительства. Скрытые пока под землей подспудные силы, долгое время попираемые и угнетаемые, уже начали энергичный подкоп, в результате которого клановое правительство должно было быть опрокинуто, свергнуто.

Оппозиционная партия, возглавляемая графом Оида, группировка графа Цутия, единомышленники графа Муто, оставив на время разногласия во взглядах, позабыв о различиях в своей истории, все как один сходились на том, что в течение долгого времени были равно угнетены и вынуждены мучительно бороться за право активного участия в жизни.

В то время как граф Фудзисава и граф Киносита заставляли Японию, вчера еще облаченную в «камисимо»,[162] надевать фрак и танцевать с дамами европейские танцы, чуть ли не утверждая, что в этом-то и заключаются просвещение и культура, настало время, когда усердно раздуваемый ветер преклонения перед всем иностранным подул совсем в другую сторону. В обществе все сильнее давала себя знать группировка, выдвинувшая лозунг: «Сохранение национальных особенностей, упорство, прилежание и военные доблести». Подобно неприятелю, осаждавшему храм Хоннодзи,[163] эти люди ждали только удобного момента, чтобы ринуться в бой. И не только они. Внутри самого правительства тоже имелось немало так называемых «блох на теле льва», немало людей, которые представляли угрозу для власти. Хотя правящую верхушку называли общим «правительством Сацума и Тёсю», но коалиционное правление – это всегда нечто такое, что сегодня вместе, а завтра – врозь. В критический момент, в момент опасности оно монолитно и действует сообща, но в обычное время борьба за влияние, борьба за выгоды – неизбежны. После смерти Окубо, в особенности же в последние пять-шесть лет, вся власть перешла в руки Фудзисава, Киносита и их приспешников, и группировка Сацума, таким образом, давно уже испытывала недовольство. В самом деле, все ответственные посты в кабинете были заняты представителями Тёсю, и выходцы из клана Сацума давно уже чувствовали обиду – обиду людей, вынужденных довольствоваться объедками с чужого стола. Они ждали, когда партнеров постигнет неудача, и это чувствовал сам граф Фудзисава и вся его клика. Недовольство питали не только представители Сацума. Немало обиженных было также и среди выходцев из клана Тёсю. Личные интересы вообще всегда являются самым действенным стимулом. Среди аристократии, на словах именуемой «опорой трона», а фактически превратившейся всего-навсего в благоприятную почву, на которой копило жир клановое правительство, тоже имелись недовольные. В особенности много было бедных аристократов, готовых зубами вцепиться в нынешнее правительство в отместку за обиды и унижения, которые им приходилось терпеть на каждом шагу. Одним словом, как ни различны были мотивы – личные промахи, обиды, вражда, зависть, жажда власти; какова бы ни была разница в общественном положении, – званиях, чинах и титулах, но враждебные чувства по отношению к правительству Сацума – Тёсю, а внутри этого правительства – в отношении группировки Тёсю, в группировке же Тёсю – по отношению к двум-трем выдающимся лидерам и, наконец, среди этих последних – по отношению к их главе графу Фудзисава, – такие враждебные чувства питали, сверх ожидания, очень многие, и силы, готовые подняться по первому сигналу, уже созрели. Старый Хигаси пришел в отчаяние от того, что увидел на поверхности, – он не понимал, что в глубине уже таятся возможности изменений, готовится переворот.

Оборона замка проходит тем успешнее, чем малочисленнее защищающий его гарнизон, осада же требует возможно большего войска. Постигнув эту истину, деятели партии Минканто начали в последнее время усиленно собирать единомышленников. Вполне естественно, что в такое время граф Китагава был встречен с радостью, хотя пока эта радость выражалась лишь в форме лести и комплиментов.

3

Часы в кабинете графа Китагава показывают половину одиннадцатого утра, но граф только что закончил завтрак – хотя он и сделался политиком, но привычки поздно вставать не бросил. С зубочисткой во рту, в одинарном кимоно из английской фланели, небрежно повязанный белым шелковым поясом, он просматривает газеты, щурясь от яркого солнца, бьющего в застекленные сёдзи. Раньше граф не питал особого интереса к прессе, но теперь у него появились связи в редакции газеты «Токио Симбун», да и вообще политическому деятелю надлежит следить за текущими событиями… Поэтому граф каждый день, как заданный урок, читает и официоз, и газеты оппозиции, и большие и малые газеты нейтральных. Правда, серьезные и трудные передовые и подвальные статьи он проглядывает кое-как, зато заметки и сообщения бульварных листков самого разнообразного содержания читает с усиленным вниманием. Впрочем, эту маленькую тайну знают только стены его кабинета. С тех пор как граф Китагава с головой погрузился в политическую деятельность, в его жизни и во всем его окружении произошел целый ряд изменений. Доказательством может служить хотя бы тот факт, что раз в неделю к нему является профессор Н. – бывший его вассал – для лекций по политике и праву. Кроме того, хотя граф Китагава отнюдь не собирается соревноваться с графом Оида, который содержит на свои средства целое учебное заведение, все же он тоже жертвует деньги на стипендию нескольким подающим надежды студентам. В гостиной появились портреты Гладстона, Бисмарка, Кавура, а в кабинете на подносе для визитных карточек, где раньше валялись только испещренные кривыми каракулями весьма малопристойные записочки от женщин легкого поведения, можно теперь найти письма, написанные рукой Оида, Цутия и других видных лидеров оппозиции. Среди верной домашней челяди некоторые радуются серьезным занятиям господина, другие побаиваются: «Да как же это, против властей-то?» Сам граф Китагава с гордостью рассказывает, что за ним по пятам ходит сыщик.

В тот момент, когда граф громко рассмеялся, обнаружив, очевидно, в газете что-то интересное, дверь отворилась и в комнату вошла женщина. В руках она держала поднос с чашкой кофе.

Ей года двадцать два – двадцать три, на ее затылок низко спускается узел волос. На ней яркое кимоно, повязанное атласным, на муслиновой подкладке, поясом, поверх накинуто бледно-голубое хаори с вытканным рисунком лиловых и темно-синих ирисов. Черты лица, набеленного так густо, что естественный цвет кожи рассмотреть невозможно, правильные, но немного тяжелые, грубоватые; бросается в глаза большой, крупный рот.

Это и есть госпожа О-Суми – растение, которое два года назад граф отыскал и, выкопав с корнями, перевез в столицу из крестьянского дома в Нумадзу.

Сохранив в течение двух с лишним лет исключительную привязанность графа, который, как это было всем известно, не отличался постоянством в любви, она хоть и оставалась еще на положении любовницы, но, родив наследника рода, старшего в семье сына Иосиаки, держалась теперь с важностью и достоинством, играя в семействе Китагава роль Ёдогими.[164]