Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году Страница 34

Услышав в гостиной мужские шаги, маркиз поднялся и пошел навстречу новому гостю. Это оказался человек, которого ждали; удивленный большим обществом, он хотел что-то сказать, но Молодец украдкой от республиканцев знаком остановил его и предложил ему занять место за столом. Офицеры внимательно приглядывались к своим сотрапезникам, и у них возникли прежние сомнения. Духовная одежда аббата Гюдена и причудливые костюмы шуанов пробудили в них недоверие; они удвоили внимание и обнаружили удивительный контраст между манерами и речами гостей: насколько некоторые проявляли в своих словах преувеличенный республиканизм, настолько другие удивляли аристократичностью манер. Несколько случайно перехваченных взглядов, которыми маркиз обменялся с гостями, несколько неосторожных фраз с двойным смыслом, а главное, узкие каемки бороды, довольно плохо скрытые высокими галстуками, открыли им обоим одновременно истину. Одна и та же мысль пришла им в голову, и они сообщили ее друг другу взглядом, — г-жа дю Га предусмотрительно их рассадила, и они могли переговариваться только глазами. Положение требовало осторожности: республиканцы не знали, являются ли они в этом замке господами положения или их завлекли в западню, была ли мадмуазель де Верней жертвой или сообщницей в этом непостижимом приключении. Но вдруг нежданное событие ускорило развязку, прежде чем они поняли всё его значение. Новый гость был одним из тех румяных и тучных великанов, которые ходят, важно откидываясь назад, как будто вытесняют воздух на своем пути и считают, что все взгляды устремлены на них. Невзирая на знатное свое происхождение, он смотрел на жизнь, как на забаву, из которой надо извлечь возможно больше удовольствия. Он преклонялся перед собой, но все же оставался благодушно учтивым и остроумным, как и многие дворяне, которые, закончив свое воспитание при дворе, возвращаются в родовые поместья и не подозревают, что, прожив там безвыездно двадцать лет, они покрылись плесенью. Такие люди с несокрушимым апломбом совершают бестактности, говорят остроумные пустяки, весьма упорно не доверяют ничему хорошему и с невероятным усердием сами лезут в какую-нибудь ловушку. Работая вилкой с привычным проворством любителя хорошо поесть, он наверстал потерянное время и лишь тогда поднял глаза на сотрапезников. Удивление его возросло, когда он заметил офицеров; он вопрошающе поглядел на г-жу дю Га, и вместо ответа она указала ему глазами на мадмуазель де Верней. Увидев эту сирену, чья красота почти уже заставила умолкнуть в душах гостей чувства, вызванные стараниями г-жи дю Га, толстяк улыбнулся наглой и насмешливой улыбкой, за которой, видимо, таилась какая-то непристойная история, наклонился к соседу и шепнул ему два-три слова; оставшись тайной для офицеров и для Мари, слова эти переходили из уст в уста, каждый услышал их в свой черед, и они достигли наконец того человека, кого должны были ранить смертельно, поразив его в самое сердце! Вожди вандейцев и шуанов с жестоким любопытством устремили взгляды на маркиза де Монторана. Г-жа дю Га, радостно сверкая глазами, переводила их с маркиза на удивленную мадмуазель де Верней. Офицеры тревожно посматривали друг на друга, выжидая, чем кончится эта странная сцена. У всех в руках неподвижно застыли вилки, в комнате воцарилась тишина, и все взгляды были прикованы к Молодцу. От гнева его лицо побагровело, затем приняло восковой оттенок, и в глазах вспыхнула безумная ярость. Он резко повернулся к тому гостю, от которого приползла эта ядовитая змея, и упавшим голосом сумрачно спросил:

— Проклятье! Граф, это правда?

— Клянусь честью! — с важным поклоном ответил граф.

Маркиз опустил глаза, но тотчас снова их поднял и устремил на Мари; девушка, внимательно прислушиваясь к разговору, встретила этот взгляд, полный смертельной ненависти.

— Я отдал бы жизнь, — прошептал он, — чтобы тут же отомстить за себя.

Госпожа дю Га поняла эту фразу по движению его губ и улыбнулась ему, как улыбаются другу, обещая, что скоро его мучения кончатся. Презрение к мадмуазель де Верней, написанное на лице у каждого, довело до предела негодование республиканцев. Резким движением они поднялись.

— Что вам угодно, граждане? — спросила г-жа дю Га.

— Наши шпаги, гражданка, — с иронией ответил Жерар.

— За столом вам не нужны шпаги, — холодно возразил маркиз.

— Нет. Но сейчас мы поиграем в игру, хорошо вам знакомую, — воскликнул Жерар. — И здесь мы посмотрим друг на друга поближе, чем у Пелерины.

Все остолбенели. В эту минуту во дворе раздался дружный залп, повергнувший в ужас обоих офицеров. Они бросились на крыльцо, оттуда они увидели около сотни шуанов, которые метились в солдат, уцелевших после первого залпа, и стреляли по ним, как по зайцам. Бретонцы появились с берега, где они прятались по приказу Крадись-по-Земле с опасностью для собственной жизни; когда стихли последние выстрелы, сквозь крики и стоны умирающих слышно было, как несколько шуанов, оступившись, упали в воду, словно камни, брошенные в пропасть. Хватай-Каравай прицелился в Жерара; Крадись-по-Земле взял на прицел Мерля.

— Капитан, — холодно сказал маркиз, повторяя слова, недавно сказанные о нем Мерлем, — люди, видите ли, как иные плоды, — дозревают на соломе.

И он указал рукой на солдат: синие лежали на окровавленной соломенной подстилке, шуаны с невероятным проворством добивали раненых и раздевали убитых.

— Я был прав, когда сказал, что ваши солдаты не дойдут до Пелерины, — добавил маркиз. — И я думаю также, что вашу голову начинят свинцом раньше, чем мою. Что вы на это скажете?

Монторан испытывал неудержимую потребность излить свою ярость. Издевательство над побежденным врагом, жестокость и даже гнусность этого расстрела, произведенного без его приказа, но теперь одобряемого им, отвечали тайному желанию его сердца. В бешенстве своем он готов был уничтожить всю Францию. Синие, лежавшие с перерезанным горлом, и два уцелевших офицера, неповинные в том преступлении, за которое он жаждал отомстить, были в его руках картами, которые проигравший игрок в отчаянии разрывает на клочки.

— Лучше умереть, чем побеждать так, как вы, — сказал Жерар и, показав на обнаженные, окровавленные трупы солдат, крикнул: — Так подло убили их!

— Так же, как Людовика Шестнадцатого, — быстро ответил маркиз.

— Сударь, — с гордым достоинством ответил Жерар, — в суде над королями есть тайны, которых вам никогда не понять.

— Осудить короля! — вне себя воскликнул маркиз.

— Бороться против родины! — с презрением сказал Жерар.

— Вздор! — крикнул маркиз.

— Материубийцы! — воскликнул Жерар.

— Цареубийцы!

— Эге, да ты, кажется, затеял ссору перед смертью, — весело воскликнул Мерль.

— Это правда, — холодно сказал Жерар, поворачиваясь к маркизу. — Сударь, если вы намерены предать нас смерти, — продолжал он, — окажите, по крайней мере, милость расстрелять нас немедленно.

— Вот ты какой! — воскликнул капитан. — Всегда торопишь конец. Но, друг мой, если отправляешься в дальний путь и знаешь, что уже никогда не придется позавтракать, надо хоть поужинать.

Жерар гордо бросился вперед и без единого слова стал у стены. Хватай-Каравай прицелился в него, поглядел на неподвижно стоявшего маркиза, принял молчание своего начальника за приказ, и майор упал, как срубленное дерево. Крадись-по-Земле подбежал делить с убийцей новую добычу. Они ссорились, как два голодных ворона, и ворчали над еще не остывшим трупом.

— Капитан, если вы желаете закончить ужин, пойдемте со мною, — сказал маркиз Мерлю, решив сохранить ему жизнь для обмена пленными.

Капитан машинально пошел за маркизом и вполголоса сказал, как будто упрекая себя:

— Всему виною эта чертова девка! Что скажет Юло?

— Девка? — глухо воскликнул маркиз. — Так она действительно девка?

Слова капитана, видимо, совсем убили Монторана: он двинулся неверным шагом, бледный, расстроенный, мрачный.

Тем временем в столовой разыгралась другая сцена и в отсутствие маркиза приняла такой зловещий характер, что Мари, оказавшись без покровителя, прочла в глазах соперницы свой смертный приговор. Услышав залп, все гости поднялись, кроме г-жи дю Га.

— Не беспокойтесь, — сказала она, — это пустяки, наши люди убивают синих.

Когда маркиз вышел, она встала из-за стола.

— Вот эта девица явилась, чтобы отнять у нас Молодца! — сказала она спокойно, с подавленной яростью. — Она намеревается выдать его Республике.

— Сегодня с утра я двадцать раз могла выдать его, а я спасла ему жизнь, — возразила мадмуазель де Верней.

Госпожа дю Га с быстротой молнии бросилась на соперницу, в слепом своем бешенстве разорвала на девушке, ошеломленной этим нежданным нападением, непрочные застежки спенсера, разодрала платье, кружева, корсет, сорочку и грубой рукой осквернила священный тайник, где спрятано было письмо. Она искусно воспользовалась этими поисками, чтобы утолить свою ревнивую ненависть, и яростно терзала трепещущую грудь соперницы, оставляя на ней кровавые следы ногтей, с угрюмым наслаждением подвергая ее столь гнусному надругательству. В слабом сопротивлении, которое Мари оказывала этой исступленной женщине, шляпа ее развязалась и упала, волосы распустились, и локоны волной покрыли плечи; лицо ее засияло целомудрием, и две слезы, усилив огненный блеск ее глаз, скатились по щекам, оставив на них горячий влажный след; полуобнаженная, трепещущая, она замерла под взглядами гостей. Даже самые жестокосердые судьи, увидев ее скорбь, поверили бы ее невиновности.