Редьярд Киплинг - Собрание сочинений. Том 4. Рикша-призрак. Сказки и легенды. Труды дня Страница 34

— Что это? — сказал леопард. — Здесь темно, а между тем столько пятнышек света.

— Не знаю, — сказал эфиоп, — вероятно, это туземная флора. И я чую жирафа, но не могу видеть жирафа.

— Это удивительно, — заметил леопард, — впрочем, мне кажется, это происходит потому, что мы сию минуту вошли в тень с того места, где ярко светит солнце. Я чую зебру, я слышу зебру, но не могу видеть ее.

— Погоди немного, — сказал эфиоп. — Ведь с тех пор, как мы на них охотились, прошло много времени. Может быть, мы позабыли, какой вид у этих зверей?

— Пустяки, — ответил леопард. — Я отлично их помню; и особенно хорошо у меня в памяти сохранился вкус их костного мозга. Жираф около семнадцати футов высоты и весь, от макушки до копыт, золотисто-желтый; зебра же около четырех футов с половиной, с головы до ног она серая.

— Гм, — протянул эфиоп, вглядываясь в пятнистые тени леса. — В таком случае эти животные должны быть видны в темноте, как спелые бананы в темной дымной хижине.

Но ни жирафа, ни зебры не было видно. Леопард с эфиопом охотились целый день, и хотя чуяли дичь, слышали, как она шевелится, но ни разу не видели ни зебры, ни жирафа.

— Пожалуйста, — сказал леопард, когда наступило время обеда, — дождемся темноты; охотиться при дневном свете неудобно.

Они подождали наступления темноты, и вот леопард услышал дыхание и фырканье среди серебристых полос звездного света, который проходил сквозь древесные ветви и падал на землю.

Леопард почуял зебру, схватил ее и, когда повалил на землю свою добычу, почувствовал, что она бьет его ногами, как зебра; а все-таки он не знал, что это было.

Леопард сказал:

— Не двигайся, ты, существо без формы. Я буду сидеть на твоей голове до утра, потому что не понимаю, что ты такое.

Это мудрый павиан Бабун с собачьей головой, самый умный зверь в целой Южной Африке. Я срисовал его со статуи, которую сам же я и сделал. Я написал его имя на его поясе, на плече и на той вещи, на которой он сидит. Оно написано знаками, коптскими иероглифами, клинообразными, бенгалийскими, бирманскими и еврейскими; все потому, что он мудр. Нельзя сказать, чтобы Бабун был красив, но он очень умен; и мне хотелось раскрасить его красками из ящика для красок, но мне этого не позволили. На его голове — складки, похожие на зонтик; это — грива павиана; она — знак его высокого положения.

На этой картинке ты видишь леопарда и эфиопа после того, как они исполнили совет мудрого павиана, и на шкуре леопарда появились пятна, а эфиоп переменил кожу. Эфиоп был негром, и потому его звали Самбо. Леопарда звали Пятна. Они поохотились в лесу, полном теневых и солнечных пятен, и ждут миссис Раз-Два-Три-Где-Завтрак. Если ты посмотришь хорошенько, то невдалеке увидишь эту госпожу Раз-Два-Три. Эфиоп спрятался за темным деревом, потому что цвет ствола сливается с цветом кожи эфиопа; леопард лежит подле пятнистого бугорка, полного камешков, цвет которого походит на цвет его шкуры. Миссис Раз-Два-Три стоит и поедает листья с высокого дерева. Это настоящая загадочная картинка, вроде той, которая называется «Где кошка?»

В ту же минуту он услышал шум, треск, и эфиоп закричал:

— Я поймал животное, которого не вижу. Оно брыкается, как жираф, и я чую запах жирафа, но ничего не вижу.

— Не доверяй ему, — сказал леопард. — Садись на его голову и не двигайся до утра; я сделаю то же самое. Их совсем не видно.

Так они просидели, пока не рассвело. Наконец леопард сказал:

— Ну, братец, скажи, что там у тебя?

Эфиоп почесал себе голову и ответил:

— Животное это должно быть темно-оранжевое, а это все в каштановых пятнах. А у тебя что, братец?

Леопард тоже поцарапал себе голову и ответил:

— Моя дичь должна была иметь нежную сероватожелтую шерсть и называться зеброй; между тем шкура пойманного мной зверя покрыта черными полосами. Ну, скажи, пожалуйста, зебра, что ты с собой сделала? Разве ты не знаешь, что там, в Высоком Фельдте, я мог видеть тебя за десять миль; теперь же ты расплываешься перед глазами и тебя нельзя разглядеть.

— Да, — сказала зебра, — но ведь мы не в Высоком Фельдте, а в другом месте. Разве ты этого не видишь?

— Теперь-то вижу, — сказал леопард, — но вчера я ничего не видел. Скажи, почему это?

— Отпустите нас, вы оба, — сказала зебра, — и мы вам покажем, в чем дело.

Эфиоп и леопард отпустили зебру и жирафа; зебра побежала к большим кустам терновника и остановилась там, где от них падали полосы теней. Жираф же подошел к высоким деревьям, под которыми лежали узоры из теневых пятен. Теперь ни ту, ни другого нельзя было разглядеть в лесу.

— Хи, хи! — сказал эфиоп.

— Теперь смотрите, — сказали зебра и жираф, — вот как делается у нас. Раз, два, три! Где ваш завтрак?

Леопард смотрел во все глаза; эфиоп тоже, но они видели только полоски да пятна теней в лесу; зебры и жирафа не было и следа. Они ушли и спрятались в чаще.

— Хи, хи! — сказал эфиоп. — Стоит поучиться их фокусу. Это тебе урок, леопард. Здесь, в темном месте, ты виден, как кусок мыла в ящике с углем.

— Хо, хо! — в свою очередь, сказал леопард. — Удивит ли тебя, если ты узнаешь, что здесь, в темной чаще, ты виден ясно, как горчичник, прилипший к угольному мешку?

— Ну, мы можем придумать сколько нам вздумается сравнений, но это не поможет нам получить обед, — заметил эфиоп. — Все дело в том, что мы отличаемся от цвета почвы. Я исполню совет павиана. Он сказал мне: тебе нужна перемена, а так как мне нечего менять, кроме кожи, я и переменю ее.

— Что-о? — протянул взволнованный леопард.

— Да, я обзаведусь новой хорошенькой рабочей коричневато-черной кожей с лиловым оттенком и с переливами в аспидно-синий цвет. В ней будет удобно прятаться в ложбинах и за стволами деревьев.

И он сейчас же переменил свою кожу. Леопард заволновался еще сильнее; он до сих пор не видел, чтобы человек менял кожу.

— А я-то? — сказал он, когда эфиоп натянул даже на кончик левого мизинца свою прекрасную новую черную кожу.

— Послушайся совета павиана; он сказал тебе: поищи темных пятен.

— Да я и смотрел в темные места, — сказал леопард. — Я пришел сюда с тобой, осматривал тени леса, но разве это помогло мне?

— Вспомни о жирафе, — сказал эфиоп, — или подумай о зебре и ее полосках. Их пятна и полосы очень удобны им.

— Гм, — сказал леопард. — Я совсем не хочу походить на зебру.

— Ну, решайся, — сказал ему эфиоп, — я не хотел бы охотиться без тебя, а все-таки придется отправиться одному, потому что теперь ты походишь на подсолнечник, торчащий подле темной изгороди.

— В таком случае я соглашаюсь на пятна, — ответил леопард, — только, пожалуйста, не делай мне слишком больших клякс; они вульгарно выглядят. Я не хочу слишком походить на жирафа.

— Я испещрю тебя кончиками пальцев, — предложил ему эфиоп. — На моей коже еще достаточно черной краски. Поднимайся и не двигайся.

Эфиоп сжал свои пять пальцев (на его новой коже все еще было много черной краски) и стал прикладывать их к телу леопарда; там, где они касались желтой шкуры зверя, после них оставалось до пяти черных пятнышек, очень близко друг от друга. На любой леопардовой шкуре ты увидишь их, моя дорогая. Иногда пальцы эфиопа скользили, и пятна немного расплывались, но присмотрись к любому леопарду — и ты увидишь, что на его шкуре в каждом пятне пять точек. Это следы пяти жирных черных кончиков пальцев эфиопа.

— Теперь ты красавец, — сказал эфиоп. — Ляг на землю; тебя всякий примет за кучу мелких камешков. Ляг на обнаженную скалу, ты будешь походить на ноздреватый туф. Если ты ляжешь на сук, покрытый листьями, всякий подумает, что ты свет, проходящий сквозь листву; на тропинке ты тоже не будешь виден. Думай об этом и мурлыкай.

— Но если мои пятна так удобны, — заметил леопард, — почему ты сам не стал пятнистым?

— О, негру приличнее быть черным, — ответил эфиоп. — Пойдем же и посмотрим, не сумеем ли мы справиться с мистрис Раз-Два-Три-Где-Завтрак?

Они убежали и с тех пор, моя любимая, жили хорошо и счастливо. Вот и все.

Ах, да; иногда ты услышишь, как взрослые говорят: может ли эфиоп переменить свою кожу или леопард сбросить с себя пятна? Я думаю, что вряд ли даже взрослые спрашивали бы такие глупости, если бы леопард и один эфиоп уже не сделали такой вещи. Правда? Но еще раз они не сделают ничего подобного; они и так вполне довольны.

Слон-дитя

Много-много лет тому назад, моя любимая, у слона не было хобота — только черноватый толстый нос, величиной с сапог; правда, слон мог поворачивать его из стороны в сторону, но не поднимал им никаких вещей. В это же время жил на свете очень молодой слон, слон-дитя. Он был страшно любопытен, а потому вечно всем задавал различные вопросы. Жил он в Африке, и никто в этой обширной стране не мог насытить его любопытства. Однажды он спросил своего рослого дядю страуса, почему самые лучшие перья растут у него на хвосте, а страус вместо ответа ударил его своей сильной лапой. Свою высокую тетю жирафу слоненок спросил, откуда появились пятна на ее шкуре, и эта тетка слоненка лягнула его своим твердым-претвердым копытом. И все-таки молодой слон продолжал быть любопытным. Толстую гиппопотамиху он спросил, почему у нее такие красные глаза, она же ударила его своей толстой-претолстой ногой; тогда он спросил своего волосатого дядю бабуина, почему у дынь дынный вкус, и волосатый дядя бабуин шлепнул его своей волосатой-преволосатой лапой. А все-таки слоника переполняло ненасытное любопытство. Он расспрашивал обо всем, что видел, слышал, чуял, осязал или обонял, и все дяди и тети слона-ребенка только толкали да били его; тем не менее в нем так и кипело неутолимое любопытство.