Анатомия Меланхолии - Роберт Бёртон Страница 34

Я уже говорил о неизбежности и распространенности этого душевного состояния, однако, если кто-либо испытывает на сей счет сомнения, то я попросил бы такого человека бросить краткий взгляд на мир, как Киприан советовал некогда Донату: «представить, что его будто бы перенесли на вершину высокой горы, откуда открылись ему сумятица и превратности сего волнующегося житейского моря, и он не будет тогда знать, что ему предпочесть — бичевать его или скорбеть о нем»[201]. Святому Иерониму, обладавшему сильным воображением, когда он находился в дикой местности, примстилось, что он видит людей, отплясывающих в это время в Риме; так вот, если ты представишь себе это или взберешься повыше, чтобы обозреть происходящее, то вскоре убедишься, что весь мир безумен, охвачен меланхолией, впал в слабоумие, что он (как его не столь давно изобразил Эпиктоний Космополит{151} на составленной им карте) подобен голове глупца (и составитель карты присовокупил еще к ней такую надпись: Caput helleboro dignum [«Голова, нуждающаяся в чемерице»]), голове душевнобольного, cavea stultorum, что это рай для недоумков или, как сказал Аполлоний{152}, всеобщее узилище для простаков, обманщиков, льстецов и прочих, которое нуждается в переустройстве. Страбон{153} в девятой книге своей «Географии» уподобляет Грецию изображению человека, и это сравнение подтверждает Николас Гербелий{154} в своих пояснениях к Софиановой{155} Карте Мудрости, на которой грудь человека простирается от Акрокераунских холмов в Эпире и до Санианского мыса в Аттике, Пага и Мегара — два его плеча, Истм в Коринфе — шея, а Пелопоннес — голова. Если такое сопоставление подходит, тогда это, без сомнения, голова помешанного; ведь Morea — это все одно что Moria, то есть Безрассудство, и если высказать то, что я думаю, то обитатели нынешней Греции в такой же мере отклоняются от разума и истинной религии, как эта самая Morea от изображения человека{156}. Исследуйте подобным же образом все остальное и вы убедитесь, что меланхолией охвачены целые королевства и провинции, равно как и города, семьи, все твари и растения, чувственные и разумные, что люди всех сословий, сект, возрастов, состояний пребывают в дисгармонии, как это описано в Таблице Кебета{157}, omnes errorem bibunt, еще до своего появления на свет; все они уже испили из чаши заблуждений, и все — от самых высокопоставленных и вплоть до самых нижайших — нуждаются в лекарстве, так что своеобразное поведение отца и сына у Сенеки[202]{158}, доказывающих безумие друг друга, можно вполне распространить на всех людей. Порций Латро{159} будет свидетельствовать против всех нас. Ибо кто же, в самом деле, не глупец, не меланхолик, не безумец? — Qui nil molitur inepte?[203] Кто из нас не пытался совершить какую-нибудь глупость, кто не помешаный? Глупость, меланхолия, безумие — это все одна болезнь{160}, и у всех них одно общее имя — delirium, умоисступление. Александр <из Тралл>, Гордон{161}, Язон Пратенций, Савонаролла{162}, Гвианери{163}, Монтальт путали одно с другим и считали, что все эти состояния различаются только secundum magis et minus, степенью тяжести; так, у Давида{164} мы читаем: «я говорил глупцам, не ведите себя так безумно» (Пс. 75, 4), а у стоиков издавна существует парадокс: omnes stultos insanire[204], все глупцы безумны, хотя одни безумнее других. Но кто не глупец? И кому неведома меланхолия? Кто в той или иной мере не затронут ею в своих привычках или склонностях? Если в склонностях, то, как говорит Плутарх: «дурные склонности превращаются в привычку, а если этих последних упорно придерживаются, они уже болезнь или постепенно переходят в нее»[205]. Того же мнения придерживается Туллий во второй из своих Тускуланских бесед: omnium insipientum animi in morbo sunt, et perturbatorum, глупцы суть больные, как и все, чей ум расстроен, ибо болезнь, по определению Григория Толозана{165}, есть не что иное, как «разрушение или расстройство телесного союза, в котором, собственно, и заключается здоровье»[206]. Но кто же не болен или не подвержен дурным склонностям? В ком не господствуют страсть, гнев, зависть, досада, опасения и печаль? Запаситесь лишь немного терпением, и вы увидите с помощью каких свидетельств, признаний и аргументов я докажу, что большинство людей безумно и в прошлом они в такой же мере нуждались в паломничестве в Антикиру{166} (как это бывало во времена Страбона[207]), как в наши дни устремляются за помощью в Компостеллу{167}, или к Сикемской{168}, или Лоретской Божией Матери{169}, и похоже, что такое паломничество не менее для них благодетельно, нежели путешествие в Гвиану, и что они куда больше нуждаются в чемерице, нежели в табаке.

Относительно того, что людям столь свойственны недоброжелательность, меланхолия, безумие и легкомыслие, прислушайтесь к свидетельству Соломона{170}: «И обратился я, чтобы взглянуть на мудрость и безумие и глупость» и т. д. (Еккл. 1, 17), и еще: «…все дни его — скорби, и его труды — беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя» (2, 23). Так что рассматривайте меланхолию в каком угодно смысле, сообразно предмету или несообразно, как склонность или как привычку, как удовольствие или муку, сумасбродство, досаду, страх, безумие, как нечто частное или общее, в прямом смысле или иносказательном, — это все одно и то же. Смех уже сам по себе есть, согласно Соломону, безумие, а также, по мнению Св. Павла{171}, — «мирская печаль приносит смерть». «Сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердцах их, в жизни их» (Еккл. 9, 3). Даже и мудрые люди и те ничуть не лучше (Еккл. 1, 18): «Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (1, 18). Сама жизнь была ему ненавистна, ничто его не радовало, он ненавидел свой труд (2, 17), ибо все, как он пришел к заключению: «печаль, скорбь, суета и томление духа»[208]. И хотя Соломон был самым мудрым из людей, sanctuarium sapientiae [святилищем мудрости], и мудрости ему было не занимать, он не хотел защищать себя или оправдывать свои поступки. «…Подлинно, я более невежда, нежели кто-либо из людей, и разума человеческого нет у меня» (Притч. 30, 2). Кому бы