Кальман Миксат - Черный город Страница 35

— Видел не видел, а я-то уж точно знаю. И сейчас еще погляжу на него — я как раз прямехонько туда иду. Ох, боюсь, умру от любопытства, если вдруг да не дадут мне увидеть его.

Тетушка Марьяк уж не знала, что делать. В руках у нее была тарелка с пончиками: так почему бы, собственно, не отнести гостинцев госпоже Бибок? Кума-кузнечиха может и до обеда подождать!

— Мы словно сговорились с вами, — воскликнула тетушка Марьяк. — Ведь и я как раз туда же иду, несу вот пончиков барыньке. Бедняжка, как же ей быть теперь! В прошлом году госпожа Бибок на рождество прислала нашему барину гостинец — несколько гроздьев свежего винограда, — и как она только умудряется сохранять виноград до самого рождества? А теперь вот и я решила: "Долг платежом красен". Редкостного у нас, правда, в доме ничего нет, отнесу, думаю, хоть пончиков. Ведь как в пословице говорится: "Не дорог подарок, дорога любовь".

И они уже вдвоем, подобрав юбки (потому что стекавшая из хлевов на улицу навозная жижа растопила в одном месте снег и там образовалась лужа) направились к дому Бибоков. По дороге старуха Войка успела сообщить своей спутнице все подробности происшествия, а в сенях у Бибоков предупредила ее:

— Притворимся, будто мы как есть ничего не знаем!

— А разве мы знаем что-нибудь? — удивилась тетушка Марьяк. — Ничего мы с вами и не знаем. Просто поговорили друг с другом немножко — только и всего.

Пройдя в самую дальнюю комнату (зимой Бибоки топили только ее), они увидели поистине примечательное зрелище: расстегнув свою пеструю жакетку, незнакомец восседал за столом и выуживал из каши куски гусиной печенки. Ел он с завидным аппетитом, так что со лба его катился пот. Каждая черточка угловатого лица нежданного гостя выражала удовольствие, а красная полоса, тянувшаяся ото рта вниз по бороде, свидетельствовала, что перед этим он ел какое-то кушанье с томатной подливкой. Рядом с гостем, слева и справа от него, сидели молодые Бибоки, а напротив — седой, как лунь, старый Винце Бибок. Старик не ел. Уставившись взглядом в тарелку, он барабанил одним пальцем по столу, покрытому скатертью. Госпожа Бибок, ни жива ни мертва от страха, вытирала посуду возле поставца. Она заметно побледнела, осунулась, словно из могилы встала. Между тем она была еще хорошенькой женщиной, хотя, как уверяют люди, цветок, подвязанный к гнилой подпорке, быстро вянет.

В комнате царило тягостное молчание. Все сидели повесив носы. Даже пес мрачно лежал под столом, не притрагиваясь к гусиным косточкам. Ну, а когда в дом заявилась еще две незваные гостьи, хозяйке и вовсе стало не по себе. Однако делать нечего, ей пришлось, скрепя сердце, говорить с ними, хотя от стыда она готова была сквозь землю провалиться. Войка пришла попросить решето до завтра, а тетушка Марьяк "по поручению вице-губернатора" передала хозяюшке гостинцы.

— Большое вам спасибо, — поблагодарила женщина и, машинально переложив стряпню тетушки Марьяк на свою тарелку, тут же поставила ее на стол.

— Не стоит благодарности. Пустяк такой! А у вас, сударыня, гости? — попробовала завязать разговор тетушка Марьяк, бросив с улыбкой вопрошающий взгляд на незнакомца. Однако хозяйка дома не сказала в ответ ни слова. Да и по лицу ее видно было, что она не рада посетительницам.

"Крепкий орешек", — подумала про себя тетушка Марьяк, однако решила не сдаваться. Теперь она обратилась уже к хозяину.

— Его превосходительство велел передать вам сердечный привет.

Старик пробормотал что-то невнятное. Помощь пришла с той стороны, откуда Марьяк ее и не ожидала. Незнакомец отхлебнул вина из стоявшей перед ним глиняной обливной кружки и, устремив на тетушку Марьяк взгляд своих воспаленных, будто кровью налившихся, глаз, заметил:

— Ну, не хотел бы я очутиться сейчас на его месте!

— Это вы про господина вице-губернатора?

— Да, про вице-губернатора Гёргея.

— Ах, что вы это! Побывать на его месте совсем неплохо.

— В другое время — да! А сейчас очень уж на него лёченские немцы зубы точат. Я как раз оттуда, из Лёче. Они там приняли такое решение, что теперь я за вице-губернаторскую голову и гроша ломаного не дал бы.

— Боже мой! — перепугалась экономка. — Неужели они так там разгневались на него? Из-за чего же?

— Вы разве не знаете, что приключилось на Новый год во время охоты? — удивился незнакомец и снова отхлебнул из кружки, а затем, пододвинув ее к хозяину, весело добавил:

— Выпейте и вы, отец, черт вас побери! Будь что будет. Стоит ли горевать из-за того, что я — жив?

Экономка уже загорелась любопытством и ухватилась за новую тему разговора, как ни интересна была для нее первая.

— Знаю, как же не знать! Но то, что вы, сударь, говорите…

— Я говорю только, что он разъярил их.

— Пошутил немножко, — попробовала экономка смягчить выражение пришельца.

— Ничего себе шуточка: пристрелил бургомистра!

— Так ведь ему все равно уже было шестьдесят четыре года. Не два же века жить.

Пришелец громко захохотал.

— Ох, какая вы добрая, бабуся. Добрее господа бога, — сказал он и трижды приложился к кружке; хозяин же к ней так и не притронулся. — Очень вы милосердная — прощаете грешникам.

— О, я истая христианка, сударь! В церковь мне, правда, ходить недосуг: обед надо варить. Его превосходительство, господин вице-губернатор, ничьей иной стряпни не ест. Но я все равно перед сном, загасив свечу и раздевшись, всякий раз читаю вечернюю молитву. Душа у меня, сударь, как белая голубка. Разве я одобряю злые деяния? Один у меня грех — если это в самом деле грех: я за своего барина жизнь готова отдать. И если лёченские немцы точат на него зубы, я сто раз готова подставить свою голову наместо его. А что, они и в самом деле точат зубы? Чего же они хотят?

— А вот это я уж самому господину вице-губернатору скажу, — ответил Жигмонд Бибок (ведь это был действительно он). — После обеда схожу поговорить с ним: у меня есть дело к нему. Не собирается он после обеда никуда уезжать?

— Думается, дома будет барин.

Дальше продолжать разговор тетушка Марьяк не могла, попрощалась и заспешила домой, не забыв, однако, выйдя на крыльцо, на чем свет стоит откостерить вернувшегося домой бродягу Бибока:

— До чего же мерзостный человек! И по виду-то как есть разбойник, из тех, что в горах скрываются. Мне довелось однажды увидеть знаменитого Яношика.[28] Так даже у него лицо куда приятнее было, чем у Жиги. Скажите, пожалуйста, еще «бабусей» называет, бессовестный! А сам, между прочим, куда старше меня. Ох, бедняжка Бибок! Бедняжка Бибок!

Расставшись со старухой Войной, гёргейская экономка во весь дух помчалась домой — поскорее сообщить своему барину об удивительном событии и о тех дурных вестях, которые Жига Бибок принес из города Лёче. Однако с дурными вестями экономка опоздала: пока она ходила к Бибокам, в замок верхом на лошади прискакал Дёрдь Гёргей, обстоятельно рассказал дяде обо всем, что произошло накануне в Лёче, и сообщил о решениях городского сената, алчущего крови.

Вице-губернатор сидел бледный как полотно, и взгляд его, да, впрочем, и весь его облик, был вялый, утомленный. Однако, выслушав племянника, Гёргей слегка оживился.

— Как ты думаешь, братец, они действительно на жизнь мою покушаются; спросил он спокойным голосом.

— Этого я не могу сказать… Вряд ли они отважатся поднять руку на вице-губернатора Сепешского края. Но ездить в Лёче я вам не советовал бы… Саксонца обычно трудно свести с ума, но, если уж он свихнулся, с ним шутки плохи!

— Пожалуй, ты прав, — согласился вице-губернатор. — В пасть к волку сам, по своей воле, я не полезу, — нет, нет. Для этого мне прежде самому нужно свихнуться. Так пусть уж лучше господа бюргеры безумствуют.

— Разумнее всего, дядюшка, уехать вам сейчас куда-нибудь на полгодика. Поживите у наших, в Топорце. А там, глядишь, лёченцы успокоятся — и у них пройдет гнев.

— Бежать? Ну нет, этого я никогда не сделаю. Во-первых, я не могу оставить свое имение без присмотра. Тут без меня все растащат, все уничтожат. А во-вторых, не забывай, что я — Гёргей.

— И вы не боитесь оставаться здесь?

— Этого я не утверждаю. Врать не стану — боюсь! Только не города Лёче. Стены Гёргё достаточно крепки, а если я еще подучу своих крепостных да возьму к себе на службу нескольких бравых солдат-наемников, — я против кого угодно буду в силах обороняться. Боюсь я…

— Императора?

— Нет — палача! Того палача, что сидит во мне, — он еще со времен Каина карал всякого, кто совершал грех, подобный моему. Со вчерашнего дня я в его власти и уже чувствую его топор, занесенный надо мною. С первого же часа меня отбило от еды, я лишился покоя и сна. А то малое, что он еще оставил на мою долю в этом мире, немногого стоит.

— Вы слишком мрачно смотрите на вещи, дядюшка.