Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT Страница 35

Однако при всем своем уродстве «песьеголовая герцогиням была необычайно интересной особой, походка у нее была упругая, при каждом слове все мышцы лица приходили в движение, а когда она улыбалась, лицо ее светилось, словно залитые солнцем края. Все говорило, пело в ней, даже крохотные ее уши.

Когда она выслушала господина Ности, ее черные глазка, запрыгали от удовольствия.

— Охотника я знаю, а вот дичь — нет, — быстро затараторила она, потом, оглядев зал, подозвала к себе Фери, который листал какой-то альбом. — Все в порядке! Вы обратились по адресу. Дело будет сделано! А теперь позвольте мне поговорить с мальчиком. Иди, иди-ка сюда, ты, ветрогон. Правда то, что сказал твой отец?

— Смотря по тому, что он сказал.

— Что тебе захотелось жениться.

— Стало быть, отец обратился к вам за помощью, тетя Мали?

— Твой отец знает, к кому обращаться.

— А ее он назвал?

— Конечно! Ведь цели можно достигнуть только при величайшем доверии. Но и при величайшей осторожности. Ибо, запомни, так называемых неопытных девушек на свете нет, они существуют лишь до той поры, пока не влюбились. Хитра лиса, но влюбленная девушка гораздо хитрее.

— В том-то и беда, что она не влюблена. Я даже незнаком с ней.

— Это твое преимущество, значит, еще ничего не успел напортить. Я слышала, что ты видел ее сегодня впервые. Понравилась? Молодой Ности пожал плечами.

— Да ничего.

— А что я получу, если помогу тебе войти в гавань? — игриво спросила она.

— Конфет, целую гору!

— Идет. Не бойся, мы эту птичку поймаем, если только она не позарилась уже на другую приманку. Пока-то я ничего не знаю. И с нею незнакома. Они ведь люди не нашего круга и живут здесь всего лишь год или два. Я слышала кое-что про Тоотов, но мне это было ни к чему. Ты подожди день-два, пока мои соглядатаи не принесут мне камешки, которыми я выложу тебе дорогу. Ибо знай, у меня есть такие гномы, которые пролезают сквозь замочные скважины, через щели в окнах, повсюду, куда бы я их ни послала, и приносят все, что ни попрошу. Ну, не смотри так на меня, я же не колдунья какая-нибудь, а просто знаю жизнь. Вот и все. Приезжай-ка ты в воскресенье к нам в Воглань, мы составим общий план действий, только смотри до тех пор не смей с нею встречаться! Приезжай к обеду.

— Целую ручку.

Воглань была всего лишь в трех или четырех километрах от Бонтовара. Это было поместье Лабиханов, оно раскинулось на опушке каштановой рощи. После кончины Ласло Лабихана родовое поместье перешло по наследству Палу Ности и Хомлоди; Хомлоди купил у Ности его половину, две трети пашен и лугов продал в надел крестьянам, на чем здорово нажился. При этом у него осталось еще несколько хольдов[61] земли и недурной замок, красовавшийся своими башнями и башенками в полной средневековой роскоши. Сохранился даже подъемный мост, а с воротной башни две пищали гордо взирали вниз, на просторную равнину, рассеченную пополам серебристым Диком. Чуть подальше, у подножья синеющего холма, прижимались к земле татарские деревеньки вместе с городишком Мезерне, жестяные башенки которого в солнечные дни ярко блестели и были видны издалека. В татарских деревнях, обитатели которых после возвращения Белы IV покорились ему и остались здесь жить, Мезерне именовали татарской столицей. Мезерне и вправду жил только за счет татар; для них продавались в лавках причудливые ткани, чеботари и портные шили свой товар по их вкусу, скорняки вышивали на полушубках не тюльпаны, а пеликанов. Словом, татарский торговый город Мезерне, где даже дома строились на особый лад, напоминая калмыцкие юрты или черкесские сакли, полностью применился к татарскому вкусу и к татарской моде. За Диком в воздухе плавала голубая дымка. Там уже и поезд шел, скрываясь в горах. Слева четко; вырисовывалась красная башенка с рассыпанными вокруг нее домиками — это и был Алшо-Рекеттеш, поместье Михая Тоота, за которым начинался большой лес, где было полно оленей и кабанов. Этот лес был мечтой всех охотников комитата.

Обо всем этом и рассказал гайдук, сидевший рядом с кучером, когда на следующее воскресенье четверка губернаторских коней» мчала Фери Ности в Воглань, по дороге, которая, хвала Мак Адаму[62] и любовницам прежних вице-губернаторов, живших все, как одна, в этих краях, была укатанной и гладкой, словно бильярдный стол. Крапецкий кучер губернатора дороги не знал, Фери Ности тоже, потому что он с детства рос в столице, вот они и захватили с собой старого гайдука, который, когда его спрашивали, объяснял кое-что.

Вообще же он был скупоречив и воспринимал матушку-природу с особой точки зрения. Иногда он вскрикивал:

— Вот где хорошо было бы сало поджарить!

В это время они проезжали обычно мимо какой-нибудь рощицы или раскидистой груши. Чем дальше, тем прекраснее, становились окрестности, откуда ни возьмись, выскакивала вдруг речушка Капорнок — она спешила к Дику; по берегам Капорнока тянулись луга, кустарник, ивняки.

— Эх, это местечко сам господь бог создал, чтоб тут сало жарить! — с воодушевлением воскликнул старик.

Видно, ко всем краям мира он подходил с одной точки зрения: годятся или не годятся они для того, чтобы разжечь там костер и поджарить сало.

Госпожа Хомлоди приветливо встретила племянника, который почтительно преподнес ей анемоны — последние осенние цветы, которые по его приказанию собрал гайдук на опушке роскошного ельника, вполне пригодной для того, чтобы жарить там сало.

— Не говорите, что с пустыми руками приехал.

— За добро — добра и жди, — улыбнулась госпожа Хомлоди. — План готов. Но сначала пообедаем.

Фери был единственным гостем. За стол сели вместе с детьми — двумя сыновьями Хомлоди. Обоим исполнилось десять лет, — они были близнецы. Проказники даже за столом то и дело дрались друг с другом; это было их постоянным развлечением — вне дома они беспрерывно затевали потасовки с крестьянскими ребятишками. Гувернера при них не держали, зато родители приставили к ним постоянного хирурга, господина Шкультени, который все время лечил их; он и сейчас сидел между детьми в конце стола. Обычно на каждом мальчугане красовалось штук по двадцать пластырей и повязок. «Настоящая татарская кровь, — говаривала госпожа Хомлоди, — поглядите на их головы, совсем как у мопса или у Бисмарка, истинно собачьи головы. Вот увидите, какие из них выйдут солдаты, если только они не убьют друг друга, достигнув совершеннолетия, когда начнут спорить, кому положена ханская печатка».

Немало забот доставляли родителям эти мысли, но, в конце концов, они успокаивали себя одним: «Ну что ж, в крайнем случае, кинут жребий».

После обеда Хомлоди пошел вздремнуть, Лаци и Дюри отправились вместе с хирургом пострелять из рогатки в деревенских собак, а тетушка Мали подала руку Фери, и они проследовали в курительную, где и сама тетушка закурила трубку.

— Ну, так вот, Финти-Фанти, я поинтересовалась твоими делами, а ты за это примни мне табак в чубуке. А теперь слушай, я поставлю диагноз, потом пропишу рецепт.

— Милая тетушка Мали, я весь обратился в слух.

— Сведения поступили уже ко мне со всех сторон, и я знаю почти все, что нужно для начала штурма, для первых шахматных ходов. Сам Михай Тоот — честный, прямой и здравомыслящий плебей. Из-за этой своей холодной трезвости он для нас неприступный бастион, крепкая стена, и тут только голову сломишь. А вот его жена, дочь пожоньского красильщика, некая Кристина Кольбрун, женщина честолюбивая, тщеславная, только и думает, как бы вскарабкаться повыше. При всем том порядочная гусыня и дрожит над своей единственной дочкой, как, курица над цыпленком. Есть в ней немного и той самой спеси, какой отличаются выскочки. Словом, для осуществления наших замыслов она вполне подходящая особа. Это картонная стена рядом с крепким бастионом, и ее можно пробить в любой точке и когда вздумается. Да и пробивать не к чему. Она открывается любым ключом. Ну, а теперь, Фери, поговорим о «ней». Да ты же покраснел!

— Нет, нет, это я дымом поперхнулся.

— Ну, ну! Итак, что касается девицы, это приятное создание — она скромна и непосредственна. Получила хорошее образование, однако не синий чулок. Туалеты ей заказывают в Париже у Ворта, и тем не менее она не разыгрывает из себя этакую сельскую герцогиню. По всем признакам — чуть сентиментальна. Начиталась немецких романов. Непременно хочет, чтобы ее обожали ради нее самой. Впрочем, я вовсе не считаю это невозможным; она довольно хорошенькая девчушка. Правда, мне еще не довелось ее увидеть, но так говорят люди, которым я доверяю. Ну, ладно, пускай она ценит себя, но зачем требовать от людей невозможного? Ведь как-никак, а громадное состояние от нее неотделимо, и тут уж ничего не попишешь. Если у кого-нибудь красивые глаза и вместе с тем красивый лоб, так нельзя требовать от обожателя: «Люби меня только за мои глаза», — он, быть может, и сам не знает, за что любит. Красивое лицо большое подспорье красивой фигуре, так же как и красивая фигура мчится на помощь красивому лицу, а им обоим, вместе взятым, немалую подмогу оказывают туалеты от Ворта, вернее, то, что связано с ними: сундук с деньгами. Изучить эти взаимодействия все равно невозможно. Тот, кто очарован, понятия не имеет, откуда у него собрались все впечатления, из которых он и вьет сверкающий ореол вокруг обожаемого чела. Герцогская корона придает прелесть даже веснушкам, но и корона волос — тоже. От взгляда двух горящих глаз и бедность улетучивается как камфара. Словом, тут одни чудеса. Но тебе-то, стреляному воробью, к чему это объяснять?!