Жорж Санд - Нанон Страница 36

Мы отлично понимали, что если бы и обратились за помощью к местным крестьянам, неминуемо получили бы отказ, поэтому изо всех сил стремились жить отшельниками. Позже нам рассказали, что на заре христианства в скалах, приютивших нас, обитало множество настоящих отшельников, и если верить сказаниям, то в нашем «гнездовье фей» — его называли еще «пристанище духов», ибо в незапамятные времена в нем жили женщины-друиды — обретали уединение святые обоих полов. И мы решили, что если отшельники умудрялись жить в этой фиваиде, в те поры еще более дикой и безлюдной, то мы тоже как-нибудь скоротаем зиму.

Поэтому, не щадя сил, мы улучшали и утепляли наше жилище, действуя так, впрочем, еще и из осторожности, на тот случай, если появятся нежданные посетители: мы хотели предстать перед ними бедняками, которые трудятся не покладая рук, чтобы наладить свое нехитрое хозяйство, Но отнюдь не беглецами, готовыми терпеть любую нужду, лишь бы укрыться от закона.

С конца августа вплоть до первых заморозков мы всякий день ели грибы. Дюмон бесстрашно наведывался в деревню или на дальние фермы; ездил он туда на осле и привозил соль, ячменную муку или гречневую крупу, оливковое масло, а порой даже фрукты и овощи. Конечно, приходилось переплачивать, так как крестьяне сами жили впроголодь, и когда Дюмон предлагал им в обмен корзины, ему неизменно отвечали: «Зачем нам корзины, все равно в них нечего класть». В деньгах мы не нуждались, но должны были делать вид, что нуждаемся не меньше других, а значит, торговаться за каждый грош, чего ни я, ни Эмильен совершенно не умели. Дюмон же так ловко разыгрывал нищего, что прослыл одним из самых обездоленных, и в некоторых крестьянских домах ему из жалости подносили стаканчик вина, что почиталось редким и дорогим угощением, ибо в здешних местах вина не производили. Но Дюмон, который до сих пор страдал от того, что по слабоволию проворонил бегство дорогого своего Эмильена, дал зарок не прикасаться к этому зелью; он добровольно наложил на себя эту кару и умерщвлял плоть как истый отшельник.

Скоро у нас и в округе иссякли запасы зерна, и купить мясо стало легче, чем раздобыть муку. Правда, в мясе мы не нуждались. Дичь в лесу водилась в изобилии, мы всюду понаставили ловушек, капканов и силков, так что не проходило дня, чтобы мы не лакомились зайчатиной, куропаткой, диким кроликом или мелкой птицей. В речке резвились уклейки и пескари, и я быстро смастерила верши. Соседнее болотце обильно поставляло к нашему столу лягушек, которыми мы тоже не брезговали. Нам удалось поймать, хотя и не без труда, нескольких лисиц, животных очень осторожных, которых мы все же перехитрили; высушив их шкурки на солнце, мы запаслись к зиме чудесными одеялами. В довершение всего Дюмон сумел приручить двух диких коз, чье молоко способствовало нашему благоденствию, тем более что содержание их нам ничего не стоило, как, впрочем, и содержание осла — столько было вокруг сочной травы, столько заброшенных пастбищ на ничейных землях.

Но вот наступило время сбора каштанов, и мы уже тешили себя надеждой, что теперь ни в чем не будем нуждаться. Отпала надобность ездить за провизией в деревню, так как мы собрали урожай с десятка великолепных каштанов и, вырыв надежную яму в песке, ловко убрали свои запасы на зиму. Не в пример беррийцам, мы, жители провинции Марш, умеем хранить эту драгоценную провизию.

Но время сбора плодов принесло с собой новую заботу: каждую минуту могли нагрянуть незваные гости, поэтому нам пришлось принять меры предосторожности. Дюмону и мне, по-прежнему выдававшей себя за его племянника, опасаться было нечего, но бедняга Эмильен, мечтавший пойти в солдаты, но поневоле сделавшийся дезертиром, вынужден был или вовсе не высовывать носа из дому, или прикинуться калекой. Вняв моему совету, он смастерил себе деревянную ногу и, приладив ее к колену, стал ковылять на костылях. К нашему огромному удивлению, беспокоились мы понапрасну: люди вокруг нас собирали урожай, целые толпы их хлопотали на соседних холмах, но ни один человек не перешел речку, никто не приблизился к нашему дому, не перекинулся с нами словом. Более того — они даже не смотрели в нашу сторону.

Мы с Эмильеном ломали себе голову, что это означает, а потом решили, что добрые люди догадались о нашем положении и не желали даже нас замечать, чтобы в случае нашей поимки и допроса клятвенно заверить жандармов, будто знать не знают, кто мы такие.

Некоторые, очевидно, и в самом деле руководствовались этой мыслью, другие же вели себя так по другой причине, которую мы узнали позднее.

Случилось это в сочельник, в самую полночь. Теперь, когда мы наслаждались нашим спокойным, относительно безбедным существованием, когда ничего не знали о событиях во Франции, но надеялись, что смута уляжется и жизнь войдет в свою обычную колею, мы настолько воспрянули духом, что решили отпраздновать рождество. Из осколков гранита нам удалось устроить чудесный очаг, где запылало рождественское полено. Сухой валежник весело потрескивал в очаге, ярко освещая комнату, к столу я подала нанизанных на железный прут очень жирных жаворонков, гору отборных каштанов, изжаренных самыми различными способами, домашний козий сыр. Елку нам заменил кустик терновника, усыпанный красными ягодами, красиво выделяющимися на фоне зеленых листьев, — Эмильен сам срубил его и водрузил на стол. Моя наливка из терна была прозрачная, как родниковая вода, и терпкая, как винный уксус. Мы, горные жители, любим этот напиток, Дюмон тоже им не побрезговал, и когда я его заверила, что в наливке нет спирта, пропустил стаканчик вместе с нами за здоровье отсутствующих друзей. Каждый из нас в душе был почти уверен, что они в тюрьме или, может быть, даже гильотинированы, — все, даже Костежу, спасший нам жизнь, но мы, гоня прочь черные мысли, упрямо цеплялись за надежду и, насилуя собственное сердце, скрывали друг от друга, как оно заходится от ужаса и трепещет. Дюмон, столько времени грустивший из-за угрызений совести и наложенного на себя обета трезвости, решил немного повеселиться. Старик чувствовал, что мы его любим и давно простили, — вот он и затянул своим дребезжащим голосом песенку, очевидно не вполне пристойную, так как Эмильен велел ему замолчать, и Дюмон, послушавшись его, запел коляду.

Он уже допевал второй куплет, как вдруг за окнами раздался странный пронзительный вопль и, эхом прокатившись по комнате, заглох где-то около Пареля [3] — огромного валуна по соседству с нами.

Мы недоуменно переглянулись и прислушались. Волчий вой и тявканье лисиц были нам не в новинку, поэтому никто из нас не усомнился, что это какое-то другое животное или скорее всего человек. Дюмон взял дубинку и тихонько приоткрыл дверь. Потом до нас долетели обрывки фраз, лишенные всякого смысла, однако нам стало ясно, что выкрикнула их пожилая женщина, обезумевшая от ужаса и гнева. Мы выскочили и побежали вслед за пришелицей, стараясь поймать призрак, но она, топча иссохший папоротник, скрылась в темноте и больше не появлялась.

— Бьюсь об заклад, — сказал нам Дюмон, — что это была колдунья. Наверняка она творила заклинания на большом валуне — ведь в прежнее время сейчас бы как раз служили рождественскую мессу.

— Ты прав, — сказал Эмильен, — наверняка тут отправляют те же обряды, что и в наших краях. Верят, что кельтские камни заколдованы, что в полночь они танцуют и переходят с места на место, открывая сокровища, спрятанные под ними. Эта старуха, верно, решила вызвать дьявола, и ты своим рождественским псалмом ее спугнул и разозлил. Ничего худого в этом нет, но, уволь, братец, больше не пой: кто знает, сколько вокруг нас этих вольнодумцев-ведунов, они еще решат, что ты переодетый священник и поешь мессу.

На следующий день мы нашли у порога угриную кожу, проколотую семью толстыми гвоздями. То было приношение злым духам, очень распространенное в наших деревнях. Заслышав пение Дюмона, колдунья уронила эту кожу возле нашего дома. Из нее Дюмон смастерил кошелек, а гвозди припрятал — такой находкой грешно было пренебрегать. А через несколько дней Дюмону повстречался один из последних каменотесов, работавший неподалеку от валуна Парель. Дюмон снимал наше жилище при нем, наверное поэтому тот сообщил ему, что наш хозяин ушел на работы в Шатр, где срывали колокольню при кармелитском монастыре.

— Разломать ее малость опоздали, — добавил каменотес, — их уже всюду уничтожили. Но ничего, когда начнут восстанавливать, у нас будет работа. Тогда нам очень пригодятся ваши валуны вон на тех холмах.

— И Парель тоже? — спросил Дюмон, желавший узнать, отчего этот камень так почитают в округе.

— Нет, его мы не тронем, — ответил каменотес, — он слишком большой, и к тому же внутри у него живет нечистая сила. В вашем возрасте взобраться на него трудно (Дюмон старался выглядеть старше и дряхлее, чем был на самом деле), а не то вы сами увидали бы, что наверху он весь покрыт крестами и заклинаниями, которые вырезали священники, чтобы прогнать духов. В общем, хотите верьте, хотите нет, но в рождественскую ночь все эти кресты исчезают, и камень становится голый, как мое колено, но на рассвете они появляются снова.