Кен Кизи - Над кукушкиным гнездом Страница 36

Нахмурясь, смотрит на одиночку, оставшегося на скамье.

— Нынче, кажется, мало клиентуры, не сравнить с былыми днями, но се ля ви, моды приходят и уходят. Боюсь, что мы свидетели заката ЭШТ. Наша милая старшая сестра — одна из немногих, у кого хватает мужества постоять за высокую древнюю фолкнеровскую традицию в лечении инвалидов разума: выжигание по мозгу.

Дверь открывается. С жужжанием выкатывается каталка, никто не толкает ее, на двух колесах вписывается в поворот и, дымясь, исчезает в коридоре. Макмерфи смотрит, как забирают последнего больного и закрывают дверь.

— Так вот что делают… — Макмерфи прислушался. — Приводят сюда и пускают электричество в голову?

— Да, это сжатое описание происходящего.

— За каким чертом?

— Ну как же? Разумеется, для блага пациента. Здесь все делается для блага пациента. Пожив только в нашем отделении, ты можешь прийти к выводу, что больница — громадный эффективный механизм, который функционировал бы вполне хорошо, если бы ему не навязывали пациента, но это не так. ЭШТ не всегда используется в карательных целях, как использует ее наша сестра, и со стороны персонала — это отнюдь не чистый садизм. Многих записанных в неизлечимые шок привел в порядок, так же как некоторым помогла лоботомия и лейкотомия. У электрошока есть свои преимущества: он дешев, быстр, совершенно безболезнен. Он просто вызывает корчи.

— Что за жизнь, — стонет Сефелт. — Дают таблетки, чтобы остановить припадок, другим дают шок, чтобы устроить припадок.

Хардинг наклоняется к Макмерфи и объясняет:

— А изобрели его так: два психиатра отправились на бойню, неизвестно, из какого извращенного интереса, и наблюдали, как забивают скот ударом кувалды между глаз. Они заметили, что не каждая скотина умирает, что некоторые падают на пол в состоянии, весьма напоминающем эпилептические судороги. «Ah, Zо[5], — говорит первый врач. — Это есть то, что нам нужно для наших пациентов, — индуцированный припадок!» Его коллега, конечно, согласился. Было известно, что люди, перенесшие эпилептический припадок, на время успокаиваются и утихают, а буйные индивиды, совершенно не способные к контакту, после судорог могут вести разумный разговор. Никто не знал почему; и до сих пор не знают. Но было ясно, что если вызвать припадок у неэпилептика, результаты могут быть самые благоприятные. И вот перед ними стоял человек, то и дело вызывавший судороги с замечательным апломбом.

— Я думал, там работают кувалдой, а не бомбой, — говорит Сканлон.

Хардинг говорит в ответ, что оставляет его слова без внимания, и продолжает рассказ:

— Боец работает молотом. И вот здесь у коллеги возникли некоторые сомнения. Как-никак, человек не корова. Кто его знает, вдруг молот скользнет и сломает нос? А то и выбьет все зубы? Куда же им тогда деться при таких высоких ценах на протезирование? Если надо бить человека по голове, нужно что-то более надежное и точное, чем кувалда, и они остановились на электричестве.

— Черт, а они не подумали, что могут навредить? Неужто публика не подняла шум?

— Кажется, вы не вполне понимаете публику, мой друг; у нас в стране, когда что-то не в порядке, самый лучший способ исправления — это самый быстрый способ.

Макмерфи трясет головой.

— Ну и ну! Электричеством в голову. Это вроде электрического стула за убийство.

— По задачам эти два мероприятия более родственны, чем вам кажется; и то и другое — лечение.

— Ты говоришь, не больно?

— Я лично это гарантирую. Совершенно безболезненно. Один удар — и вы сразу теряете сознание. Ни газа, ни иглы, ни кувалды. Абсолютно безболезненно. Но дело в том, что второго раза никто не хочет. Ты… меняешься. Забываешь. Это как если бы… — Он прижимает ладони к вискам, зажмуривает глаза. — Как если бы удар запускал дикую рулетку образов, чувств, воспоминаний. Эти рулетки ты видел на разъездных аттракционах; мошенник берет у тебя деньги и нажимает кнопку. Дзинь! Загорелась, зажужжала, цифры кружатся и кружатся вихрем, и та, что выпадет тебе, может выиграть, а может и не выиграть, и тогда играй снова. Плати ему за новую попытку, сынок, плати ему.

— Охолони, Хардинг.

Открывается дверь, выезжает каталка с человеком, накрытым простыней, и техники уходят пить кофе. Макмерфи взъерошивает волосы.

— Что-то не укладываются у меня в голове эти дела.

— Какие? Лечение шоком?

— Ага. Нет. Не только это. А все… — Он делает круговое движение рукой. — Все, что здесь творится.

Хардинг трогает Макмерфи за колено.

— Мой друг, усталому уму дай отдых. Вероятнее всего, тебе не стоит опасаться электрошока. Он почти вышел из моды и, подобно лоботомии, используется только в крайних случаях, когда не помогают остальные средства.

— Так, а лоботомия — это когда вырезают кусочки мозга?

— И опять ты совершенно прав. Ты очень поднаторел в жаргоне. Да, вырезают из мозга. Кастрация лобных долей. Видимо, раз ей нельзя резать ниже пояса, она будет резать выше глаз.

— Ты про Гнусен?

— Совершенно верно.

— Не знал, что это сестра решает.

— Совершенно верно, она.

Макмерфи, похоже, рад, что разговор перешел с лоботомии и шока на старшую сестру. Спрашивает у Хардинга, почему, он думает, она такая вредная. У Хардинга, Сканлона и некоторых других самые разные соображения на этот счет, они начинают рассуждать о том, в ней ли корень всех здешних зол, и Хардинг говорит, что большинство зол — от нее. Почти все считают так же, но Макмерфи уже сомневается. Он говорит, что раньше тоже так думал, а теперь не знает. Он не думает, что, если ее убрать, многое изменится: за всем этим кабаком стоит что-то большее, и он пытается объяснить, что это такое. Но объяснить не может, и прекращает попытки.

Макмерфи не знает, а только почуял то, что я давно понял: главная сила — не сама старшая сестра, а весь Комбинат, по всей стране раскинувшийся Комбинат, и старшая сестра у них — всего лишь важный чиновник.

Остальные не согласны с Макмерфи. Они говорят: мы знаем, в чем беда, — а потом начинают спорить. Спорят, пока Макмерфи не обрывает их.

— Мать честная, только послушать вас, — говорит Макмерфи. — Уши вянут, ей-богу. Только и слышишь — жалобы, жалобы, жалобы. На сестру, на персонал, на больницу. Сканлон хочет разбомбить заведение. У Сефелта во всем виноваты лекарства. У Фредриксона — семейные неприятности. Просто ищете, на что свалить.

Он говорит, что старшая сестра — просто озлобленная бессердечная старуха, и зря они хотят столкнуть его с ней лбами — ерунда это, и ничего хорошего из этого не выйдет, в особенности для него. От нее избавишься, а от настоящей, скрытой заразы, из-за которой все жалобы, не избавишься.

— Ты думаешь? — Говорит Хардинг. — Тогда, если ты вдруг так просветился в вопросах душевного здоровья, в чем источник бед? Эта настоящая, как ты изящно выразился, скрытая зараза.

— Говорю тебе, не знаю. Я ничего похожего не видел. — С минуту он сидит тихо, прислушиваясь к гудению из рентгеновского кабинета. — А если бы все дело было в том, о чем вы толкуете, например только в этой перезрелой сестре и ее спальных затруднениях, тогда разреши ее затруднения, разложи ее — и ваших бед как не бывало.

Сканлон хлопает в ладоши.

— Черт возьми! Точно. Ты уполномочен, Мак, ты тот производитель, который справится с работой.

— Я? Нет. Нет уж. Не на того напали.

— Почему нет? Столько разговоров о трахе, я думал, ты супержеребец.

— Браток, я намерен держаться от старой стервятницы как можно дальше.

— Это я заметил, — с улыбкой говорит Хардинг. — Что произошло между вами? Одно время ты прижал ее к канатам — потом отпустил. Внезапная жалость к нашему ангелу милосердия?

— Нет, я кое-что узнал, вот в чем дело. Поспрашивал в разных местах. Узнал, почему вы, ребята, лижете до крови, кланяетесь ей, шаркаете и расстилаетесь заместо коврика. Я допер, для чего вы меня употребляли.

— Ну? Это интересно.

— Что ты, еще как интересно. Мне очень интересно, почему вы, паразиты, не сказали мне, чем я рискую, когда глотничаю над ней. Если она мне не нравится, это не значит, что я буду нарываться на лишний годик заключения. Бывает, что приходится спрятать гордость в карман и вспомнить, чья рубашка ближе к телу.

— О, друзья, не кажется ли вам, что есть какие-то основания для слухов, будто наш мистер Макмерфи принял здешние порядки, желая поскорее выписаться?

— Хардинг, ты знаешь, о чем я говорю. Почему ты не сказал, что она может держать меня здесь сколько хочет?

— Ах, я забыл, что ты на принудительном лечении. — Лицо Хардинга сминается посередине от улыбки. — Да, ты становишься хитрецом. Прямо как все мы.

— Становлюсь, можешь не сомневаться. Почему это я должен бросаться вперед всех, когда вы начинаете ныть, что спальню запирают и держат сигареты у сестры? Я сперва не понял, чего вы кинулись ко мне все равно как к спасителю. А потом случайно узнал, что от сестер очень сильно зависит, кого выпустить, а кого нет. И очень быстро раскусил вас. Я сказал: «У, эти скользкие ребята прикупили меня, навьючили на меня свою поклажу. Надо же, обдурили самого Р. П. Макмерфи». — Он задирает подбородок и с ухмылкой смотрит на весь наш ряд. — Вы поймите меня, ребята, не хочу вас обидеть, но на хрен мне это нужно? Я не меньше вашего хочу отсюда выйти. Мне задираться со старой стервятницей так же опасно, как вам.