Феридун Тонкабони - Избранные рассказы Страница 37

Мы говорим о жалости и сочувствии. Рассказывают, что один палач, усаживая приговоренного на электрический стул, ласково нашептывал ему: «Дорогой, если тебе неудобно, я положу тебе под голову подушечку или под спину матрасик».

Еще одно, что меня ставит в тупик, — это предложение осужденному поесть. У кого в этот ранний час появится аппетит? Особенно после того известия, которое он только что получил. Если бы это было в обеденное время или вечером, когда у человека тяжело на душе и он не прочь опрокинуть рюмку-другую. Но до сих пор еще не было случая, чтобы осужденному предложили выпить. Может быть, это непедагогично: фотографии напечатают в газетах, и там жертва будет фигурировать с поднятой во здравие кого-то рюмкой?

Да, потом осужденному дают возможность покурить. Обычно ограничиваются лишь одной сигаретой. Это смехотворно. Ведь, услышав даже о малейшей неприятности, человек тут же закуривает. У которых еще молоко на губах не обсохло выкуривают по пачке сигарет в день. А преступник, убивший, возможно, не одного человека, должен ограничиться одной сигаретой! Был бы еще терьяк, гашиш, героин — это еще куда ни шло. Но одну самую обыкновенную сигарету! Это просто смехотворно и оскорбительно!

Потом спрашивают осужденного, какова его последняя воля. И, прежде чем бедняга успеет открыть рот, заявляют: «Невыполнимо!» (Зачем тогда спрашивать?)

Бесспорно, любой здравомыслящий человек ответит: «Мое последнее желание — освободите меня». Но здесь возникает логическое противоречие. Если исполнить последнее желание приговоренного — и помиловать его, то это желание не будет последним, если же не обратить внимания на его последнее желание — и казнить осужденного, то последнее желание не будет выполнено.

Но и на более скромные желания осужденного тоже не обращают внимания. Например, он может сказать: «Я мечтаю, чтобы и в это путешествие меня, как всегда, сопровождала моя теща». Посудите сами, будет ли исполнено такое желание.

Не исполняются даже самые ничтожные просьбы осужденного. Например, если он захочет увидеть мать, жену, ребенка, не будет же приостановлена церемония казни, чтобы отправиться за ними!

Короче говоря, все его желания должны простираться не далее желания чего-нибудь съесть.

А это тоже, по-моему, совсем не гуманно. Может быть, осужденный всю жизнь мечтал о каком-то блюде, и вот теперь наконец его приготовили, но осужденный в таком состоянии, что наверняка блюдо это не придется ему по вкусу, и человек лишится последнего в жизни удовольствия. Он будет еще больше расстроен и огорчен, накидывая себе на шею веревку.

Представьте себе осужденного, всю жизнь мечтавшего попробовать спаржу. Раньше он никогда не видел ее, не знал ни ее цвета, ни вкуса. Если этого человека спросить, чего ему хотелось бы съесть, он, бесспорно, ответит: «Блюдо из спаржи». И вот вполне может случиться так, что это блюдо окажется чем-нибудь совершенно несъедобным или просто-напросто невкусным. В таком случае человек отправится навстречу смерти крайне разочарованный, в полном отчаянии, без малейшего удовлетворения.

Мне не понятен еще один вопрос — врачебный осмотр. Один бог знает, какова цель этой глупейшей процедуры.

Врач осматривает осужденного и констатирует: «Сердце бьется нормально». Это означает: осужденный не испытывает страха, он храбр, не теряет самообладания.

Или же сообщает: «Сердце бьется учащенно». Это значит: осужденный трусит, он растерян и взволнован.

Но результат в обоих случаях один и тот же: его убивают.

Бывали ли случаи, когда осужденному говорили: «Молодец, ты храбрый человек. И потому мы решили тебя помиловать!» Или заявили бы: «Все это чепуха, не стоит волнения! Но раз уж ты так боишься смерти, что ж, так и быть, мы не будем казнить тебя».

Если ничего подобного не происходит, то кому нужен этот врачебный осмотр — пустая трата времени? Не лучше ли побыстрей покончить с этой процедурой, чтобы храбрый человек не потерял самообладания после столь длительного ожидания, а тот, кто еле жив от страха, не мучился бы больше?! Забавнее всего, что слова врача понимаются в обратном смысле, и делается все, соответственно, тоже наоборот. Например, врач, осмотрев больного, заявляет, что тот совершенно здоров. И вот этого совершенно здорового человека убивают. А другого, который, по заключению врача, болен, не трогают. Каждый мало-мальски соображающий человек понимает, что следовало бы убить больного — чтобы избавить его от болезни. Конечно, случалось и так, что поступали по-умному: и больного убивали тоже. Но ведь исключение не правило.

Бывает, врач, осматривая осужденного, заключает: умный и способный. И вот этого умного и способного уводят на казнь. А другого, у которого не все дома, который не нужен ни себе, ни другим, оставляют живым.

Смешно еще, что молодых убивают, несмотря на их здоровье, молодость, длинную предстоящую жизнь, а стариков лишают жизни по причине их старости. Посудите сами, похоже ли все это на действия здравомыслящих людей? А ведь эти люди претендуют к тому же на звание целителей общества! Но при чем здесь врач? Толковый врач, порядочный человек должен самоустраниться, видя, что его слова воспринимаются совсем не так, как должны восприниматься, что он предвестник не жизни, а смерти.

На мой взгляд, обязанности врача у эшафота совсем другого свойства — он должен стоять в полной готовности с ножом в руках. И как только вздернут осужденного, броситься к нему, отрезать веревку, уложить повешенного на землю и сделать ему искусственное дыхание. Это более соответствовало бы клятве Гиппократа.

Еще один недостаток нашего законодательства в том, что человека, убившего нескольких людей, обязательно казнят, в то время как впервые совершивший убийство имеет шанс быть помилованным. Хотя, на мой взгляд, если цель наказания — назидание, то следовало бы казнить того, кто стал убийцей впервые, чтобы ему неповадно было. Опытному рецидивисту, как известно, уже ничто не поможет, и наказание не пойдет ему впрок. Поэтому следовало бы не приставать к нему зря. Самое большое для него наказание — оставить его в покое.

Забавно также, что, если истец (я имею в виду отца, мать или брата, сестру, жену или ребенка пострадавшего) дает согласие на отмену приговора, казнь отменяют. Интересно, если кто-то должен вам деньги, разве ваш брат или, например, жена скажут должнику: «Можешь оставить себе эти деньги. Мы тебе их прощаем»? Но ведь жизнь человека ценнее денег!

По-моему, закон должен обязывать убийцу перед совершением преступления любым доступным ему способом — деньгами, мольбами, стенаниями — испрашивать у жертвы прощения; в противном случае милосердие истцов не принимать в расчет.

Существует, правда, другая категория истцов: обезумев от жажды мести, они упорно добиваются казни обвиняемого, полагая, что казнь — это более сильное наказание, чем пожизненное заключение. Будь я на месте судьи, я отдал бы приказ отправлять в тюрьму таких истцов хоть на месяц или еще лучше — на год, чтобы они могли объективно оценить меру такого наказания.

Самая смехотворная ситуация складывается, когда приговоренный к смерти находит способ покончить с собой сам, например приняв яд. Это надо видеть! Начинается настоящая паника. Тюремная больница объявляется на чрезвычайном положении. Весь персонал сверху донизу начинает так бегать и суетиться, что можно подумать, хотят спасти самого дорогого им человека. Несчастному впихивают в глотку толстенные трубы, ведрами заливают в него марганцовку, вызывая рвоту, пока не выведут яд из организма.

Такое мучение, по-моему, в сто раз хуже смерти. Противнее всего пощечины, которые получает горемыка, чтобы он — не дай бог! — не заснул навсегда.

И для чего все это? Чтобы вернуть его с порога того света и почти сразу снова, но уже «законным образом», отправить туда же? Все эти страдания — ради всего лишь одной какой-то печати и нескольких подписей. И не найдется человека, который сказал бы: «Оставьте беднягу, пусть умрет спокойно. Ведь в этом случае его смерть будет добровольной, и грех за нее не падет на вас!»

Самая омерзительная часть церемонии казни — это когда осужденного заставляют стоять около виселицы или около стены и читают ему приговор — весь, от начала до конца.

Есть ли польза от этой процедуры — один бог ведает. Может быть, когда-то в старые времена, когда осужденного казнили на главной площади города, на глазах его любопытных и испуганных сограждан, этот акт и имел какой-то смысл. Но сейчас, когда казнь совершают в тюрьмах, где, кроме законных представителей власти, никого нет, — к чему все это?

Сам осужденный знает, что он сделал, блюстители закона тоже знают это, — для кого же тогда читают приговор?