«Упрямец» и другие рассказы - Орлин Василев Страница 37

— Ничего смешного, — ответил я, подавленный.

— А вот моя жена до сих пор не может этого понять. Она даже ревнует меня. Вообразите — ревнует к цветам! Говорил я ей, чтоб она не зачитывалась романами — ведь это все оттуда берется: ревность и прочее… Целыми днями читает романы — немецкие, чешские, английские, — какие под руку попадутся! Я за это называю ее пьянчужкой. Книги для нее то же, что водка для пьяницы. Просто запой какой-то. Одной рукой помешивает в кастрюле, а в другой держит книгу. Но в своем пристрастии — к цветам — я ей не уступаю. Вот окончится война, буду разводить орхидеи. Из самой Голландии выпишу. Но подожду все-таки конца войны. Уж очень я боюсь этих бомбежек. Однако из дому ничего не вывез. Ведь, скажем, собачку и кошек можно еще эвакуировать, а как быть с цветами? Они же моментально погибнут. А ведь у меня еще два японских дуба. Собственными руками выходил, вот из таких крохотных побегов.

— Но тут их держать тоже опасно. Вдруг сбросят зажигательную бомбу? Разве вы не видите, что творится?

— Это, верно, конечно, но вот, например, в нашей квартире до сих пор ни одного разбитого стекла. Я каждое утро хожу в церковь. На днях даже поссорился со священником из-за того, что он стал запирать церковь и пропускать службы. Каждое утро ставлю по одной свечечке, такой же, какую принес сюда. Даже новую молитву придумал. Такой ни в одном молитвеннике нет. Совершенно новая. Молитва о цветах. Каждый просит бога о чем-нибудь, а я молюсь о моих цветах. И до сих пор, как видите, бог миловал…

Тут Динков, вероятно, перекрестился в темноте.

И словно в подкрепление веры этого ярого человеконенавистника и нежного поклонника цветов, как раз в то мгновенье, когда он упомянул имя господне, сирена прогудела отбой.

— Наконец-то! — радостно воскликнул мой сосед. — Посветите, пожалуйста, фонариком, я побегу вперед. Мои зверушки страшно боятся этого дикого воя!

Я осветил лестницу, и мой сосед ринулся со всех ног успокаивать своего песика и своих ангорских кошек.

Да, не только бомбы могут убить человека.

1944

Перевод Б. Ростова.

СТРАШНАЯ ВЕСТЬ

В ту зиму я работал на мельнице близ села Б. Подводы с зерном нескончаемыми вереницами тянулись к нам из окрестных деревень, так что наш газогенератор пыхтел безостановочно день и ночь.

Я только-только заступил на ночную смену — всю ночь мне предстояло таскать по железной лестнице ящики с древесным углем и наполнять глотку этому пышущему, ненасытному чудищу, — когда меня позвали в контору: звонят, мол, по телефону, из города.

На том конце провода мой младший брат.

— Алло!.. Алло!.. Это ты?

— Я!.. Я! — кричу что есть силы в ответ. — Говори, в чем дело!

— Горестное известие… Знаешь, умер… Ленин.

— Алло!.. Говори громче!

— Ленин! Умер Ленин!.. Ильич!.. Владимир Ильич Ленин!.. Ты меня слышишь? Алло! Алло!

Кровь отхлынула от сердца, перехватило горло, отнялся язык, в ушах звон, глаза заволокло… Какая-то тьма надвинулась вдруг, поглотила комнату, приглушила все звуки…

— Алло! Алло!.. — тихонько потрескивала в трубке мембрана. — Отвечай же! Ты меня понял?

— Понял…

Никогда еще у меня так не разламывалась голова — даже когда случалось надышаться возле генератора чадом непрогоревшего угля. Еле волоча ноги, я поплелся к столовой — несчастный, жалкий, вмиг осиротевший, будто заблудившийся в ночи.

Механик ужинал.

— Мито!

Мито встревожился: уж очень он любил свою машину.

— Поломка, что ли? Опять какая-нибудь беда?

— Беда, Мито, беда… — невольно повторил я за ним. Слезы душили меня. — Знаешь… умер Ленин!.. Владимир Ильич Ленин!

— Что-о? — закричал он и так рванулся вперед, что сдвинул с места тяжелый стол, и суп выплеснулся из тарелки. Выпачканное в машинном масле лицо механика сморщилось, губы искривились, обнажив крепко стиснутые от боли зубы.

— Правду говоришь, сынок? — тихо произнес он.

— Правду, Мито… Умер… Мне братишка только что позвонил из города.

Мито поднялся, отшвырнул в сторону стул и, низко опустив голову, пошел к мельнице.

Я поплелся за ним.

Он вошел в машинное отделение, взял в углу железный лом, цепью прикрепил его к баллону со сжатым воздухом, с помощью которого мы запускали мотор.

Охрипшая от ежедневного воя, загудела в туманной ночи сирена.

Тогда произошло то, что прежде показалось бы мне невозможным: хмурый, молчаливый человек, которого все побаивались, который даже не охнул, когда мельничным жерновом отдавило ему два пальца на левой руке — заплакал… Он плакал не отворачиваясь, не пряча лица. Такой же черный и твердый, как его машина, он стоял, стиснув зубы, и слезы, стекая по впалым щекам на кожаную куртку, падали на замасленный пол.

Плакал и я.

Неожиданно Мито подошел к генератору и быстрым движением завернул кран, который питал мотор газом.

Мотор захлебнулся, беспомощно потарахтел еще немного и заглох. Мельница смолкла.

Первым примчался хозяин — разбогатевший за годы войны перекупщик скота. Сзади толпились крестьяне, привезшие зерно для помола.

— В чем дело? — раскричался хозяин. — Почему ремни не сняли, а мотор выключили?

— Сегодня работать не будем! — процедил сквозь зубы Мито, даже не взглянув на него.

— Почему?

— Потому что пришло известие: умер Ленин… Владимир Ильич Ленин…

— Ну и что ж, что умер?

Взгляд механика точно электрической искрой ожег красную, раскормленную физиономию хозяина.

— Тебе говорят: умер Ленин, самый великий человек на земле!

Хозяин начинал выходить из себя.

— Ну хорошо, хорошо, я понял. Но с какой стати нам-то прекращать работу? А ну, заводи мотор, черт бы вас всех побрал в самом деле! Вы, наверно, повредили жернова!

— Катись отсюда, скотина! — вспыхнул Мито и, бросившись к верстаку, схватил молоток. — Вон! Покуда я не отправил тебя ко всем чертям!