В тусклом стекле - Джозеф Шеридан Ле Фаню Страница 37

арестанта злорадным взглядом, откинулся на спинку кресла. Все присутствующие повернулись к человеку на скамье подсудимых, в их глазах читалась неколебимая ненависть. От скамьи присяжных, где среди полной тишины шепотом переговаривалась дюжина собратьев, доносились протяжные шелестящие звуки; затем судейский чиновник задал вопрос: «К какому решению вы пришли, господа присяжные: виновен или невиновен?» – и грустный голос изрек вердикт: «Виновен».

Перед глазами арестанта стала постепенно сгущаться тьма, и скоро он уже ничего толком не различал, кроме светящих глаз, обращенных к нему со всех сторон и из всех углов, со скамей и галереи. Арестант, конечно, мог бы в заключительном слове привести веские причины, почему его нельзя приговорить к смерти, но лорд главный судья пренебрежительно, словно отгоняя дым, отмахнулся и продолжил зачитывать вердикт: казнь назначалась на десятое число следующего месяца.

Прозвучало распоряжение увести арестованного, и растерянный, ошеломленный зловещим фарсом Харботтл покинул скамью подсудимых. Лампы как будто все разом погасли, остались там и сям печки и очаги с углем, которые бросали слабые красные отсветы на стены коридоров, по которым он следовал. Сделались особенно заметны неровности и трещины циклопических камней, из которых они были сложены.

Судью ввели в сводчатую кузню, где двое голых по пояс работников, с бычьими затылками, гигантскими руками и мощными бицепсами, ковали раскаленные докрасна цепи; удары молотов походили на раскаты грома.

Кузнецы на минуту опустили молоты и, опершись на них, уставились на арестанта яростными, налитыми кровью глазами.

– Вынимай кандалы Элайджи Харботтла, – сказал старший своему сотоварищу, и тот клещами выхватил из раскаленной печи железяку, которая там поблескивала.

– Один конец пристегнем, – проговорил старший, беря в руку остывший конец, мертвой хваткой зажал в другой руке ногу судьи и замкнул браслет у него на лодыжке. И с ухмылкой добавил: – Другой куется.

Железная полоска, которой предстояло стать обручем для второй ноги, лежала, все еще раскаленная, на каменном полу, и по ее поверхности пробегали искры.

Младший кузнец обхватил лапищами вторую ногу старика-судьи и крепко прижал его ступню к каменному полу, меж тем старший в одно мгновение, мастерски орудуя щипцами и молотом, приладил раскаленный обруч к лодыжке судьи так тесно, что плоть задымилась и пошла пузырями, а старик Харботтл испустил пронзительный вопль, от которого, казалось, содрогнулись даже камни и зазвенели цепи на стене.

Цепи, своды, кузнецы, кузня – все в один миг исчезло, но боль не утихла. Лодыжку, над которой потрудились адские кузнецы, жгло и корежило.

Вопли судьи всполошили его приятелей Тейвиса и Беллера, прервав их шутливую беседу, темой которой было слушавшееся тогда дело о модном браке. Судью терзала не только боль, но и паника. Завидев уличные фонари и ярко освещенную дверь собственного дома, он немного успокоился.

– Боль адская, – простонал он, стиснув зубы, – нога огнем горит. Кто это сделал? Ах да, подагра… подагра! – воскликнул он, окончательно пробуждаясь. – Сколько же часов мы едем из театра? Что, черт побери, с нами в пути приключилось? Долго я спал? Добрых полночи?

Но задержек в пути не было, карета не сбавляла скорость.

Судью терзала подагра, к тому же его лихорадило. Приступ был краткий, но мучительный, и недели через две, когда судье полегчало, его буйное жизнелюбие к нему не вернулось. То, что он предпочитал называть бредом, не шло у него из головы.

Глава VIII

В дом кто-то проник

Окружающие заметили, что судье не по себе. Доктор рекомендовал ему двухнедельную поездку в Бакстон.

Стоило судье задуматься, как в голову ему приходило недавнее видение и звучали слова приговора: «Через один календарный месяц от сегодняшней даты», а далее обычное: «Будете повешены за шею, пока не умрете» и так далее. «Это будет десятого – и не похоже, что меня повесят. Я знаю цену снам и смеюсь над ними, но этот прочно засел в мыслях, словно предзнаменование беды. Скорей бы назначенный день прошел и забылся. И от подагры бы отделаться. Вернуть бы себя прежнего. Нервишки шалят, вот и все». Он снова и снова перечитывал, сопровождая насмешками, пергамент и письмо, сообщившие о суде; образы из сна – и люди, и обстановка – вставали перед глазами в самых неподходящих местах, мгновенно унося его из реальности в мир теней.

Судья утратил и свою стальную энергию, и шутливый нрав. Сделался замкнут и молчалив. В юридическом сообществе эта перемена не осталась незамеченной. Друзья решили, что он болен. Доктор заявил, что Харботтла мучает ипохондрия и скопление солей, и порекомендовал Бакстон, исстари бывший любимым курортом подагриков.

Судью терзали страх и уныние, и однажды он позвал домоправительницу к себе в кабинет на чашку чая и рассказал ей о странном сне, привидевшемся по дороге домой из театра Друри-Лейн. Постепенно он погружался в то беспросветное состояние, при котором человек перестает доверять обычным советам и обращается за помощью к разного рода сказочникам, астрологам и шарлатанам. Не означает ли этот сон, что десятого у него случится удар и он умрет? Домоправительница так не думала. Напротив, по ее мнению, сон, несомненно, предвещал удачу, которая ждет судью в этот день.

Судья встрепенулся, впервые за много дней ненадолго пришел в себя и своей не то чтобы бархатной рукой потрепал домоправительницу по щеке.

– Душечка, очаровательница! Милая плутовка! Я и забыл. Ты ведь знаешь, юный Том – желтокожий Том, мой племянник, – лежит больной в Хэррогейте; так почему бы ему в один прекрасный день