Собрание сочинений в 6 томах. Том 4 - Грэм Грин Страница 37

тюрьме одного англичанина — тоже пассажира «Медеи», у которого вследствие какой-то бюрократической путаницы, не исключающейся и в странах более старых, чем Гаити, возникли, к несчастью, некоторые недоразумения с властями. Я слежу за этим делом и не сомневаюсь в его благополучном исходе. Вот два основных качества, неизменно присущих моим цветным друзьям, живут ли они в Нью-Йорке, где пользуются относительной свободой, или в условиях неприкрытой тирании штата Теннесси: качества эти — стремление к справедливости и чувство человеческого достоинства». Когда читаешь прозу мистера Черчилля {43}, всегда слышишь оратора, выступающего под сводами исторического здания, а читая мистера Смита, я так и видел лектора в зале провинциального городка. Меня будто окружали добропорядочные пожилые дамы в шляпах, внесшие по пяти долларов на благое дело.

«Я предвкушаю встречу, — продолжал мистер Смит, — со вновь назначенным министром социального благосостояния и нашу с ним беседу на тему, каковую читатели этой газеты издавна считают моим пунктиком, — речь идет об учреждении вегетарианского центра. Как это ни жаль, но сейчас в Порт-о-Пренсе нет бывшего министра, доктора Филипо, к которому я привез личное письмо от одного гаитянского дипломата в ООН, но смею заверить наших читателей, что мой энтузиазм проведет меня сквозь все преграды и, если понадобится, даже к самому президенту. Я вполне могу рассчитывать на сочувственное внимание с его стороны, ибо, до того как посвятить себя политической деятельности, он заслужил высокое признание как врач во время эпидемии тифа в двадцатых годах. Подобно премьер-министру Кении мистеру Кениата, президент Гаити оставил след и в антропологии». «След» — это было мягко сказано: я вспомнил переломанную ногу Жозефа.

Днем мистер Смит со смущенным видом зашел ко мне в кабинет выслушать мое мнение о его статье.

— Здешним властям она понравится, — сказал я.

— Они ее не прочитают. Тираж газеты рассчитан только на штат Висконсин.

— Я бы не стал полагаться на то, что с вашей статьей здесь не ознакомятся. Теперь за границу не так уж много пишут. При желании письма легко перлюстрировать.

— Вы хотите сказать, что их вскрывают? — недоверчиво спросил он, но тут же добавил: — Впрочем, это случается даже в Америке.

— На вашем месте — просто на всякий случай — я бы опустил все, что касается доктора Филипо.

— Но я ничего плохого о нем не пишу.

— В данный момент это может их покоробить. Видите ли, в чем дело: он покончил с собой.

— Несчастный, несчастный человек! — воскликнул мистер Смит. — Что же его заставило решиться на такой шаг?

— Страх.

— Он в чем-нибудь провинился?

— Долго ли тут провиниться? Он плохо отзывался о президенте.

Старческие голубые глаза скользнули в сторону. Мистер Смит твердо решил не выдавать своих сомнений человеку чужому — тоже белому, представителю расы рабовладельцев.

Он сказал:

— Я хотел бы повидать его вдову, может быть, ей надо помочь чем-нибудь? Во всяком случае, мы с женой пошлем цветы на гроб.

Как бы ни была велика его любовь к черным, жил он в мире белых и другого мира не знал.

— На вашем месте я бы не стал так делать.

— Почему?

Объяснять ему было бесполезно, а тут, как на грех, вошел Жозеф. Тело уже не в похоронном бюро мосье Дюпона; гроб повезли на петьонвильское кладбище, но их задержали у заставы ниже «Трианона».

— Что-то они поспешили.

— Они очень беспокоятся, — пояснил Жозеф.

— Но теперь-то бояться нечего, — сказал мистер Смит.

— Кроме жары, — добавил я.

— Я присоединюсь к похоронной процессии, — сказал мистер Смит.

— Даже не думайте!

И вдруг я увидел, что эти голубые глаза способны загораться гневом.

— Мистер Браун, вы не сторож мне. Я пойду позову миссис Смит, и мы с ней…

— Ее-то, по крайней мере, не берите. Неужели вы не понимаете всю опасность…

И на этом опасном слове «опасность» в кабинет вошла миссис Смит.

— Какая опасность? — вопросила она.

— Голубчик, этот несчастный доктор Филипо, к которому у нас было письмо, покончил с собой.

— Почему?

— Причины самоубийства не совсем ясны. Его везут хоронить в Петьонвиль. Я считаю, что нам с тобой нужно присоединиться к кортежу. Жозеф, пожалуйста, си ву плей, такси.

— О какой опасности вы говорите? — снова вопросила миссис Смит.

— Неужели вы не отдаете себе отчета, где вы находитесь? В этой стране все может случиться.

— Голубчик, мистер Браун считает, что мне надо пойти одному.

— Я считаю, что вообще не надо ходить — ни миссис Смит, ни вам, — сказал я. — Это безумие.

— Но вы же знаете от самого мистера Смита, что мы приехали с письмом на имя доктора Филипо. Он друг одного нашего друга.

— Это сочтут политической акцией.

— Мы этого никогда не боялись. Голубчик, у меня есть черное платье… Дай мне ровно две минуты.

— Он и одной минуты вам не даст, — сказал я. — Прислушайтесь.

Голоса с дороги доносились даже до моего кабинета, но они как-то не вязались с похоронной процессией. Ни дикой музыки крестьянских pompes funebres, ни стенаний, ни чинности буржуазного погребального обряда. Там шла перебранка, там кричали. И вдруг все эти голоса перекрыл вопль женщины. Я не успел остановить Смитов, они бросились вниз по дороге. Кандидат в президенты бежал чуть впереди. Вероятно, это объяснялось правилами этикета, а не его прытью, так как миссис Смит была, безусловно, более рысиста. Я последовал за ними, но гораздо медленнее и без всякой охоты.

«Трианон» дал приют доктору Филипо и живому и мертвому, и мы все еще не отделались от него: у самого въезда к отелю я увидел катафалк. Шофер, вероятно, дал задний ход, чтобы свернуть с петьонвильского шоссе обратно к городу. Одна из множества голодных ничейных кошек, которые вечно тут шныряли, вскочила на самый верх катафалка, испуганная таким вторжением, и стояла там, выгнув спину дугой и дрожа всем тельцем, будто от удара током. Прогнать ее никто не решался: гаитяне вполне могли верить, что в это существо вселилась душа бывшего министра.

Мадам Филипо, с которой я однажды познакомился на каком-то посольском приеме, стояла перед катафалком, не давая шоферу развернуться. Это была красивая, оливково-смуглая женщина, едва ли сорока лет, и сейчас она стояла, протянув перед собой руки, точно бездарный патриотический памятник давно забытой войне.

Мистер Смит все повторял:

— Что случилось?

Шофер катафалка — черного, дорогого, инкрустированного эмблемами смерти, — дал гудок. Мне и в голову не приходило, что у катафалков могут быть клаксоны. Двое мужчин в черных костюмах с двух сторон вели спор с шофером; они вылезли из дряхлого такси, которое тоже остановилось у въезда к «Трианону», а на шоссе, на подъеме к Петьонвилю, я