Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году Страница 38

— Дитя мое, вчера я поняла, что мы живем для любви; сегодня я понимаю, что можно умереть ради мести. Да, ради того, чтобы разыскать его там, где он скрывается, вновь увидеть его, соблазнить и завладеть им, я отдала бы жизнь! Но если через несколько дней этот человек, который так унизил меня своим презрением, не будет лежать смиренно и покорно у моих ног, если я не сделаю его своим лакеем, тогда я буду самым жалким существом, я не буду женщиной, не буду сама собой!..

Дом, который Корантен нашел для мадмуазель де Верней, давал ему достаточно возможностей удовлетворить врожденную склонность этой девушки к роскоши и изяществу, — он собрал тут все, что могло, по его мнению, понравиться ей, и в стараниях своих проявил заботливость влюбленного, желающего угодить любимой женщине, или, скорее, услужливость власть имущего, решившего прельстить подчиненного, в котором он нуждается. На следующий день Корантен явился к мадмуазель де Верней и предложил ей переселиться в этот импровизированный дворец.

Причудница парижанка сменила неудобный диван на старинную софу, которую Корантен ухитрился разыскать для нее, и вступила во владение домом, словно он по праву ей принадлежал. На все, что мадмуазель де Верней увидела там, она смотрела с царственной беспечностью и с внезапной симпатией, как будто была хозяйкой каждой вещи, как будто даже малейшая из них была давно ей знакома, — эти обыденные подробности далеко не лишены значения для портретиста таких исключительных характеров. Казалось, она заранее, во сне, свыклась с этим домом и теперь стала жить в нем своею ненавистью, как могла бы жить любовью.

«По крайней мере, — говорила она себе, — я не возбудила в нем оскорбительной, убийственной жалости, я не обязана ему жизнью. О моя первая, моя единственная и последняя любовь! Какая развязка!»

И она внезапно кинулась к испуганной Франсине.

— Ты любишь? Да, любишь, — я помню. Ах, как хорошо, что возле меня будет женщина, которая может понять меня. Ну, как, бедная моя Франсина? Не кажется тебе, что мужчины — ужасные создания? Подумай только! Он говорил, что любит меня, и не устоял перед самым легким испытанием!.. А я... Да если бы все отвергли его, моя душа была бы для него пристанищем; если бы вся вселенная обвиняла его, я бы его защищала! Раньше мне казалось, что мир полон людей, которые суетятся, что-то делают, и все они были для меня безразличны. Мир этот был унылым, но не грозным. А теперь? Что мне мир без него?.. Ведь он-то, он станет жить своей жизнью, а меня не будет возле него, я не буду его видеть, говорить с ним, чувствовать его, держать его в объятиях, прижимать его к своей груди... Ах! Лучше собственной своей рукой зарезать его во сне!..

Франсина в ужасе с минуту молча смотрела на нее.

— Убить того, кого любишь?.. — спросила она кротким голосом.

— Конечно! Если он разлюбил.

Но, выговорив эти ужасные слова, она закрыла лицо руками, вновь села на софу и умолкла.

На следующее утро в ее комнату вошел нежданный гость, не попросив доложить о себе. Лицо у него было суровое. Это был Юло. Его сопровождал Корантен. Мадмуазель Де Верней подняла глаза и вздрогнула.

— Вы пришли потребовать у меня отчета об участи ваших друзей? — сказала она. — Они погибли.

— Я знаю, — ответил Юло. — И погибли не за Республику.

— Погибли за меня и из-за меня, — промолвила она. — Вы сейчас начнете говорить об отчизне! Отчизна! Разве она возвращает жизнь тем, кто умер за нее? Или хотя бы мстит она за погибших? А я отомщу за них! — воскликнула она.

Мрачные картины катастрофы, где и она была жертвой, вдруг всплыли в ее памяти, и эта грациозная девушка, всегда считавшая стыдливость лучшей из всех женских уловок, точно в припадке безумия, неровным шагом подошла к ошеломленному Юло и крикнула:

— За нескольких зарезанных солдат я приведу на эшафот, под топор гильотины, человека, чья голова дороже многих тысяч голов! Редко бывает, что женщины участвуют в войне, но вы, невзирая на вашу опытность, можете поучиться у меня военным хитростям. Ведь я брошу на ваши штыки целый род: предков маркиза и его самого, его прошлое и его будущее. Насколько я была с ним добра и правдива, настолько буду теперь вероломной и лживой. Да, полковник, я хочу заманить этого аристократа на мое ложе, и он сойдет с него для того, чтобы встретить смерть. Да... У меня никогда не будет соперницы... Несчастный сам произнес себе приговор: день без грядущего утра! Ваша Республика и я будем отомщены... Республика! — повторила она, и странные интонации ее голоса испугали Юло. — Так, стало быть, мятежника казнят за то, что он поднял оружие против родины? Стало быть, Франция похитит у меня мою месть?.. Ах, как мало значит жизнь! Ведь смерть искупит лишь одно его преступление. Но если этому гордецу нечего терять, кроме головы, то у меня будет целая ночь, и я заставлю его понять, что он теряет больше, чем жизнь!.. И тогда вы убьете его, командир (у нее вырвался вздох), но во что бы то ни стало сделайте так, чтобы никто не выдал ему тайну моего предательства, пусть он умрет, веря в мою любовь. Только об одном этом я прошу вас. Пусть он видит лишь меня, меня и мои ласки!

И она умолкла. Но сквозь румянец, горевший на ее лице, Юло и Корантен, казалось, видели, что гнев и бред безумия не совсем угасили в ней стыдливость. Она вся затрепетала, произнося последние слова своей речи, мысленно вновь вслушалась в них, словно усомнилась, что могла их произнести, и, вздрогнув, наивно сделала тот невольный жест, которым женщина удерживает спадающее с плеч покрывало.

— Но ведь он был у вас в руках! — сказал Корантен.

— Возможно, — с горечью ответила она.

— Зачем вы остановили меня, когда я хотел арестовать его? — спросил Юло.

— Ах, командир, мы ведь не знали, что это был он!

И тут эта взволнованная женщина, которая стремительно ходила по комнате, бросая горящие взгляды на обоих свидетелей ее бурной вспышки, неожиданно успокоилась.

— Я не узнаю себя, — сказала она с мужской твердостью. — К чему слова? Надо идти искать его.

— Искать его? — повторил Юло. — Дорогое дитя мое, берегитесь! Окрестные деревни сейчас не в нашей власти, и если вы осмелитесь выйти из города, вас захватят или убьют в ста шагах от крепости.

— Для тех, кто хочет отомстить, опасности не существует! — сказала она, презрительным жестом изгоняя обоих посетителей — ей было стыдно взглянуть на них.

— Какая женщина! — воскликнул Юло, уходя с Корантеном. — Что за идея пришла в Париже этим полицейским! Ведь никогда она не выдаст нам его, — добавил он, покачивая головой.

— Нет, выдаст! — возразил Корантен.

— Разве вы не видите, что она любит его? — продолжал Юло.

— Именно поэтому и выдаст, — сказал Корантен, глядя на удивленного командира. — К тому же и я здесь. Я не дам ей наделать глупостей, ибо, на мой взгляд, уважаемый, нет такой любви, которая стоила бы трехсот тысяч франков.

Когда этот дипломат из департамента полиции простился со старым солдатом, последний долго смотрел ему вслед и, уже не слыша звуков его шагов, сказал со вздохом:

— Право, иной раз человек может порадоваться, что он такой простофиля, как я... Разрази меня гром! Если я встречу Молодца, мы схватимся с ним грудь с грудью, не будь я Юло! А если эта лиса приведет его ко мне на суд теперь, когда созданы военные суды, я буду думать, что совесть у меня запачкана, как рубашка новобранца, когда он впервые понюхает пороху.

Резня в Виветьере и желание отомстить за обоих своих друзей побудили Юло вновь принять на себя командование полубригадой; к тому же новый военный министр Бертье ответил на его рапорт об отставке, что при настоящих обстоятельствах она не может быть принята. К депеше министра было приложено конфиденциальное письмо, в котором он, не указывая, какое поручение возложено на мадмуазель де Верней, писал, что данный случай отнюдь не связан с военными действиями и не должен их приостанавливать. Участие военного командования в этом деле, говорил он, должно ограничиться содействием сей уважаемой гражданке, ежели будет в том надобность. Узнав из донесений, что шуаны, по всем признакам, стягивают свои силы к Фужеру, Юло форсированным маршем тайно вернул в эту важную крепость два батальона своей полубригады. Опасность, угрожавшая родине, ненависть к аристократии, приверженцы которой могли захватить значительную часть края, дружба — все это зажгло старого солдата огнем былой молодости.

— Вот она жизнь, о которой я мечтала! — воскликнула мадмуазель де Верней, оставшись наедине с Франсиной. — Как быстро пролетают часы! И все же для моих мыслей они — целые века!..

Вдруг она взяла Франсину за руку и голосом, подобным пению жаворонка после грозы, медленно произнесла:

— Напрасно стараюсь я забыть: я все вижу перед собою эти прелестные губы, короткий, чуть приподнятый подбородок, огненные глаза, я все еще слышу, как кучер покрикивает, подгоняя лошадей. Мне словно снится сон... Так почему же столько ненависти, когда я пробуждаюсь?..