Фрэнсис Фицджеральд - Новые мелодии печальных оркестров Страница 38

Да, в вагоне было душно, но Милли обеспокоило не это, а другое: двое мальчишек в детских комбинезонах с любопытством уставились на нее через окно.

— Американка? — вдруг выкрикнул один из них.

— Привет, — отозвалась Милли. — А что это за станция?

— Как?

Мальчишки придвинулись ближе.

— Как называется эта станция?

Оба, пихнув друг друга в живот, ни с того ни с сего покатились со смеху. Милли не понимала, что в ее вопросе было смешного.

Поезд резко дернулся и тронулся с места. Милли в тревоге вскочила и высунула голову из окна вагона с криком:

— Джим!

Джима нигде на перроне не было видно. Мальчишки, видя ее испуганное лицо, бежали за поездом, который прибавлял ход. Наверное, Джим запрыгнул в один из последних вагонов. Но…

— Джим! — отчаянно завопила Милли; станция осталась позади. — Джим!

Изо всех сил стараясь взять себя в руки, Милли рухнула на сиденье и попыталась сосредоточиться. Сначала она предположила, что Джим пропустил время отправления, засидевшись в кафе за выпивкой: в таком случае ей следовало тоже сойти с поезда, пока еще было не поздно, потому как теперь оставалось только гадать, что с ним может приключиться. Если у него начался очередной запой, то он будет пить не переставая, пока не пропьет все деньги. Об этом было жутко даже подумать, но это не исключалось.

Милли подождала десять, потом еще пятнадцать минут — пока Джим доберется до нужного вагона, а дальше ей пришлось признать, что в поезде его нет. Ею овладела тупая паника: ее взаимоотношения с окружающим миром переменились так внезапно и так устрашающе, что ни до провинности Джима, ни до необходимости что-то предпринимать мысли не доходили: надо было уяснить главный непреложный факт — она теперь одна. Опорой Джим был ненадежной, но какая-никакая, а все же опора. Теперь — да если этот игрушечный поезд дотащит ее до самого Китая, никто и ухом не поведет!

Не сразу, но Милли пришло в голову, что хотя бы часть денег Джим мог оставить в чемодане. Она спустила тот с багажной полки и лихорадочно перерыла всю одежду. В заднем кармане потрепанных штанов, которые Джим носил на корабле, Милли обнаружила две новенькие десятицентовые монетки. Вид монеток немного ее утешил, и она крепко стиснула их в кулаке. Больше не нашлось ничего.

Часом позже, когда снаружи уже стемнело, поезд втянулся под туманно-желтое свечение вокзала Гар-дю-Нор. Уши у Милли заложило от диковинного непонятного говора на перроне, а сердце громко застучало, когда она нажала на дверную ручку вагона. В одной руке она держала свой саквояж, другой ухватила чемодан Джима, но тот оказался очень тяжелым, с таким грузом ей было не справиться, и в приливе гнева она решила чемодан бросить.

На перроне Милли поглядела направо и налево в напрасной надежде, не появится ли где Джим, но увидела только брата с сестрой — шведов, попутчиков по плаванию: рослые и сильные, не сгибаясь под грузом навьюченных на плечи тюков, они быстро от нее удалялись. Милли, догоняя их, ускорила шаг, но потом остановилась: ей не под силу было бы рассказать им о постыдном происшествии, с ней случившемся. У них и без нее своих забот хватало.

С двумя монетками в одной руке и саквояжем в другой, Милли медленно ступала по перрону. Ее обгонял разный народ: носильщики с лесом клюшек для гольфа; взбудораженные юные американки, которых распирало от волнения встречи с Парижем; подобострастные посыльные из крупных отелей. Все спешили и торопливо переговаривались на ходу, но Милли плелась нога за ногу: впереди маячила желтая арка зала ожидания, откуда был выход в город, а вот куда ей идти дальше — Милли понятия не имела.

К десяти часам вечера мистер Билл Дрисколл — после двенадцатичасового рабочего дня — обычно чувствовал, что выдохся. Если и брался кого-то сопровождать, то только знаменитостей. Доходило до него известие о каком-нибудь мультимиллионере или кинорежиссере (а в эту пору Европа кишела американскими режиссерами, подыскивавшими место для натурных съемок) — Билл Дрисколл, подкрепив силы двумя чашками кофе и облачившись в новенький смокинг, самым безопасным способом знакомил приезжих с наиболее рискованными злачными достопримечательностями Монмартра.

В новеньком смокинге Билл Дрисколл выглядел превосходно: каштановые, с рыжинкой, волосы над благородным лбом, смоченные туалетной водой и приглаженные, он зачесывал назад. Частенько он с восхищением разглядывал себя в зеркале: в его жизни это был первый смокинг. Заработал он его сам, собственным умом, а равно и внушительную пачку американских ценных бумаг, поджидавших его в нью-йоркском банке. Если вам доводилось в последние два года бывать в Париже, то вы наверняка обратили внимание на просторный белый автобус с заманчивой надписью на боку:

УИЛЬЯМ ДРИСКОЛЛ

покажет вам то, чего нет в путеводителе

С Милли Кули он столкнулся в четвертом часу утра, когда, расставшись в отеле с режиссером Клодом Пиблзом и его супругой, после того как эскортировал их по известным притонам апашей — ресторанам «Зелли» и «Le Rat Mort»[14] (судя по всему, столь же чреватые приключениями, что и отель «Билтмор» в полдень), направлялся в свой пансионат на левом берегу Сены. Взгляд его упал на двух непрезентабельного вида субъектов, которые возле фонарного столба пытались оказать помощь пьяной, по всей вероятности, девице. Билл Дрисколл решил перейти на другую сторону улицы: он был хорошо осведомлен о нежной привязанности, какую французская полиция испытывает по отношению к чересчур активным американцам, и взял себе за правило держаться подальше от возможных неприятностей. Как раз в этот момент Милли выручило ее подсознание, и она отчаянно простонала: «Пустите!»

Простонала она с бруклинским акцентом. Стон был явно бруклинским.

Встревоженный Дрисколл развернулся и, подойдя к компании, вежливо поинтересовался, что тут происходит, вследствие чего один из непрезентабельного вида субъектов прекратил свои попытки силой разжать крепко стиснутый левый кулак Милли.

Субъект торопливо пояснил, что девушка лишилась чувств. Он с приятелем хотел помочь ей добраться до жандармерии. Едва они выпустили девушку из рук, как она вяло сникла на тротуаре.

Билл приблизился к ней вплотную и наклонился, позаботившись выбрать такую позицию, чтобы ни тот ни другой субъект не оказались у него за спиной. Перед ним было юное испуганное лицо, на котором от дневного румянца не осталось и следа.

— Где вы ее нашли? — спросил он по-французски.

— Здесь. Только что. Она выглядела такой уставшей…

Билл сунул руку в карман и заявил, всячески стараясь показать голосом, что там у него револьвер:

— Она американка. Предоставьте ее мне.

Субъект в знак согласия кивнул и сделал шаг назад, непринужденно вскинув руку, словно намеревался застегнуть пальто. Он не спускал глаз с правой руки Билла, которую тот держал в кармане, однако Билл был левшой. Вряд ли что сравнится по быстроте с ударом левой без предупреждения с расстояния менее восемнадцати дюймов: получивший этот удар резко отшатнулся к фонарному столбу, ненадолго сожалеюще его обнял и осел на землю. Тем не менее успешная карьера Билла Дрисколла вполне могла бы тут и оборваться — оборваться вместе с его громовым возгласом «Voleurs!»,[15] огласившим ночной Париж, если бы второй субъект имел при себе оружие. Однако отсутствие оружия субъект продемонстрировал тем, что отбежал в сторону на десять ярдов. Его поверженный на тротуар компаньон слегка пошевелился, и Билл, шагнув к нему, с размаха пнул противника по голове, как футболист пинает мяч, направляемый им в ворота. Жест не слишком красивый, но Билл помнил, что на нем новый смокинг, и он вовсе не желал пачкаться, валяясь по мостовой, в борьбе за смертоносное железное орудие.

Через минуту вдали показались два жандарма, сломя голову бежавшие по залитой лунным светом улице.

Через два дня газеты оповещали: «Герой войны бросает жену по пути в Париж» или, кажется, так: «Новобрачная из Америки прибывает на Гар-дю-Нор без гроша и без супруга». Сведения, разумеется, были представлены в полицию, и по провинциальным департаментам разослали предписание найти американца по имени Джеймс Кули, не имеющего carte d’identité.[16] Репортеры разузнали о происшествии в Обществе содействия американцам и превратили его в сенсационно-трогательную историю о юной прелестной женщине, на редкость преданной мужу. Чуть ли не сразу Милли принялась объяснять, что всему причиной нервы Джима, расстроенные во время войны.

Молодого Дрисколла несколько разочаровало то обстоятельство, что Милли замужем. Не то чтобы он с первого взгляда в нее влюбился — напротив, он обладал в высшей степени уравновешенным характером, однако после того, как он при свете луны вызволил девушку из рук злоумышленников, что приятно льстило его самолюбию, наличие у нее мужа-героя, блуждавшего по Франции, представлялось не слишком уместным. Той ночью Дрисколл доставил Милли в свой пансионат, хозяйка которого — вдова из Америки по имени миссис Хортон — прониклась к ней симпатией и пожелала взять над ней опеку, но уже к одиннадцати часам утра, едва появились утренние выпуски газет, офис Общества содействия американцам был битком набит добрыми самаритянами. В основном это были состоятельные пожилые американки, утомленные Лувром и Тюильри и жаждавшие какой-то деятельности. Несколько французов, обуянных необъяснимо загадочным порывом галантности, нерешительно толклись у входа.