Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль Страница 38

Теперь слышался лишь ее лепет и его торжествующий смех; они снова отдались друг другу. То была ночь блаженства, — счастливая комната благоухала юностью и страстью. Когда занялась заря, они распахнули окна навстречу весне. На бескрайнем, без единого облака, чистом небе всходило животворное апрельское солнце, и земля, набухшая от соков произрастания, радостно славила их любовь.

Настала счастливая идиллия, пора счастливого обладания друг другом. Клотильда была весной, вернувшейся к Паскалю на закате его дней. Возлюбленная, не скупясь, дарила ему цветы и солнце, отдавала свою юность, когда за спиной у него уже было тридцать лет тяжелой работы, когда он устал, поседел, познав глубины человеческих страданий. Он возрождался под взглядом ее больших светлых глаз, от ее чистого дыхания. К нему вернулась вера в жизнь, в здоровье, в свои силы и вечное обновление.

Наутро после их брачной ночи Клотильда, опередив Паскаля, вышла из спальни только к десяти часам утра. Первое, что она увидела, была растерянная Мартина, стоявшая посреди кабинета. Накануне доктор, последовав за девушкой, оставил дверь своей комнаты открытой; и служанка, без помехи войдя туда, обнаружила, что постель даже не смята. Затем, к своему удивлению, она услышала, что из спальни Клотильды доносятся голоса. Она до смешного растерялась и помрачнела.

Улыбающаяся, озаренная переполнявшим ее счастьем, Клотильда поспешила поделиться им с Мартиной.

— Мартина, я никуда не уеду! Учитель и я — мы поженились…

При этом известии старая служанка зашаталась. От острой боли, от нестерпимой душевной муки поблекшее лицо Мартины, отмеченное печатью долголетнего монашеского воздержания, стало белее ее белого чепчика. Она не произнесла ни слова, — она ушла, спустилась к себе на кухню и, облокотясь о некрашеный деревянный стол, на котором обычно рубила мясо, закрыла лицо руками и разрыдалась.

Встревоженная, огорченная Клотильда последовала за ней. Она пыталась понять Мартину, утешить ее…

— Послушай, но это же глупо! Что на тебя нашло? Мы с учителем по-прежнему любим тебя, ты навсегда останешься с нами. Тебе не придется жалеть, что мы поженились. Напротив, теперь в доме с утра до вечера будет весело!

Но Мартина рыдала все сильнее, все исступленнее.

— Ответь же мне, по крайней мере. Скажи, почему ты рассердилась, почему плачешь? Разве ты не рада, что учитель счастлив, очень счастлив!.. Погоди, я позову его, и он заставит тебя ответить.

При этой угрозе старая служанка вдруг вскочила, бросилась к себе в комнату, смежную с кухней, и яростно захлопнула дверь, громко щелкнув задвижкой. Напрасно девушка звала ее, стучала изо всех сил.

Привлеченный шумом Паскаль спустился вниз.

— Что там у вас? В чем дело?

— Да все эта упрямица Мартина! Представь себе, узнав о нашем счастье, она принялась рыдать. Теперь она заперлась у себя, и ее даже не слышно.

И в самом деле ничего не было слышно. Паскаль тоже звал ее, стучал в дверь… Он вышел из себя, потом расчувствовался. Они по очереди возобновляли свои попытки. Никто не отзывался, в комнатке Мартины стояла мертвая тишина. Они представляли себе ее келью, аскетически чистую, с комодом орехового дерева и монашеской кроватью под белым пологом. Несомненно, служанка кусает подушку, чтобы заглушить рыдания, лежа на той самой постели, где она проспала в одиночестве весь свой женский век.

— Ну что ж, тем хуже! — произнесла наконец Клотильда, полная эгоистической радости. — Пускай себе злится!

Охватив Паскаля своими свежими руками, она приблизила к нему очаровательное личико, она все еще горела страстным желанием принадлежать ему всецело, быть его вещью.

— Вот что, учитель, сегодня прислуживать тебе буду я! — воскликнула она.

Он с благодарностью поцеловал ее глаза, и она тотчас же приступила к приготовлению завтрака, перевернув вверх дном всю кухню. Клотильда подвязала огромный белый фартук, будто ей предстояла большая работа, и засучила рукава, обнажив нежные руки, — в таком виде она была прелестна. Оказалось, что котлеты уже приготовлены, и она хорошо их поджарила. Она добавила яичницу, и даже жареная картошка получилась очень вкусной. Завтрак удался на славу, и от избытка усердия она то и дело вскакивала из-за пола, чтобы принести хлеб, воду или забытую вилку. Если бы Паскаль разрешил, она прислуживала бы ему на коленях. Как хорошо быть с ним наедине, только вдвоем в этом большом приветливом доме, чувствовать себя вдали от целого света, вволю смеяться и без помехи любить.

После завтрака они были заняты хозяйством, подметали комнату, оправляли постель. Паскалю обязательно хотелось ей помогать. Это было игрой, и они забавлялись, как беспечные дети. И, однако, время от времени они снова стучали в дверь к Мартине. Какое безумие, уж не собирается ли она умереть с голода! Видано ли такое упрямство! Ведь никто не сказал и не сделал ей ничего плохого! Ответа не было — лишь удары в дверь глухо отдавались в мрачной тишине комнаты. Спустились сумерки, Паскалю с Клотильдой пришлось заняться также обедом, и они ели из общей тарелки, тесно прижавшись друг к другу. Перед тем как лечь спать, они сделали последнюю попытку, пустили в ход угрозу взломать дверь, но и тогда, приникнув ухом к замочной скважине, не уловили ни малейшего шороха. Проснувшись наутро, они спустились вниз и забеспокоились не на шутку, убедившись, что за ночь ничто не изменилось и дверь по-прежнему заперта. Уже целые сутки служанка не подавала признаков жизни.

Зато как же Паскаль и Клотильда были поражены, когда, отлучившись на минутку из кухни и затем возвратившись обратно, они увидели Мартину, которая сидела за столом и перебирала щавель к завтраку. Она безмолвно вернулась к своим обязанностям служанки.

— Что с тобой случилось? — крикнула Клотильда. — Скажешь ли ты наконец?

Мартина подняла измученное, осунувшееся от слез лицо. Впрочем, она была теперь совершенно спокойна, на всем ее облике лежал отпечаток унылой старости, примирившейся со своей долей. Она взглянула на девушку с бесконечным укором; затем, ничего не говоря, снова опустила голову.

— Неужели ты сердишься на нас? Мартина, милая?

Угрюмое молчание служанки вынудило вмешаться и Паскаля:

— Вы сердитесь на нас, Мартина, голубушка?

Тут старая служанка взглянула на него с прежним обожанием, как бы желая сказать, что во имя своей любви она готова перенести все и остаться с ним. Наконец она заговорила:

— Нет, ни на кого я не сержусь… Вы хозяин и вольны делать, что хотите. Все хорошо, если вы довольны.

С этого дня жизнь пошла по-новому. В свои двадцать пять лет Клотильда, долго остававшаяся ребенком, будто налилась соками, распустилась великолепным цветком любви. С тех пор как впервые забилось ее сердце, смышленый подросток с короткими вьющимися волосами уступил место обворожительной женственной девушке, страстно мечтающей быть любимой. Несмотря на познания, почерпнутые из случайно прочитанных книг, самым очаровательным в ней было неведение девственницы, словно в неосознанном ожидании любви она сберегла себя, чтобы всецело раствориться в будущем избраннике. Конечно, она отдалась Паскалю не только из благодарности и восхищения, но и в порыве любви, счастливая тем, что может осчастливить его, вкушая радость от того, что в его объятьях чувствует себя ребенком, от того, что она — принадлежащая ему вещь и в то же время драгоценный дар, к которому он прикасается губами, коленопреклоненный, в религиозном экстазе. От своей былой набожности Клотильда сохранила полную покорность воле мудрого и всемогущего учителя, она черпала в нем утешение и силы, испытывая не только любовь, но и ощущая священный трепет верующей, какой она и оставалась в глубине души. Но самым удивительным было то, что эта возлюбленная, столь женственная, столь страстная, представляла собой великолепный пример здорового, жизнерадостного существа; она отличалась завидным аппетитом, бодростью и мужеством, унаследованным от деда-солдата, и оживляла весь дом своими легкими шагами, своей юностью, всем своим гибким, божественно молодым и свежим телом.

Да и Паскаль под воздействием любви вновь помолодел; его спокойная мужественная красота была в полном расцвете, несмотря на седины. Его лицо больше не казалось измученным, как в те месяцы горя и страданий, которые он только что пережил; оно стало прежним — в больших глазах, все еще сохранявших детское выражение, появился живой блеск, тонкие черты светились добротою; а его седые волосы и седая борода стали еще гуще, напоминая львиную гриву, и этот белоснежный поток только молодил его. Он так долго сохранял себя, живя одиноко и страстно отдаваясь работе, не зная пороков и излишеств, что теперь вновь обрел дремавшую в нем мужскую силу и торопился испытать наконец полное удовлетворение. Это пробуждение было таким неожиданным, что нетерпение молодости отражалось в его движениях, возгласах, желании без оглядки жить и расточать себя. Паскаля все удивляло, все пленяло. Каждый клочок бескрайнего неба приводил его в восторг, простой полевой цветок опьянял своим ароматом, ласковое слово, стертое от частого употребления, исторгало слезы, как новое изобретение любви, словно оно не слетало уже с миллиона губ. Слова «я люблю тебя», произносимые Клотильдой, звучали бесконечной лаской, сверхчеловеческую прелесть которой до него не знал ни один человек. И вместе со здоровьем и красотой к нему вернулось хорошее расположение духа, та спокойная веселость, которая прежде была порождена любовью к жизни, а теперь освещала его страсть, придавая еще большую цену жизни.