Эрве Базен - Супружеская жизнь Страница 39

Я шучу. Хотя шутить не над чем. Эта вода, что течет и течет и набирает кубометры, эта вода так необходима женщинам, и ее так обильно использует Мариэтт. Она лучше меня знает, во что это выливается и сколько утоплено времени и труда в этой воде, раз ее потребление возросло втрое…

Все мелкие проблемы вроде «вопроса о прислуге» не привлекали внимания наших отцов, господ рассеянных, солидных и склонных брать на себя лишь «высшую ответственность»… От них в назидание сыновьям, хорошо помнящим их царствование (ныне оно нам кажется менее нестерпимым, когда мы уже стали их преемниками), остались (и хранятся их старейшими подданными) прелестные семейные фотографии: на них мы видим спокойного, серьезного главу семьи, в сюртуке, застегнутом на все пуговицы, — господина, облик которого подтверждает, что он поглощен великими задачами. Этот господин, несомненно натура сильная, склонился к супруге, которая на одну восьмую ниже его и на четверть моложе (надо проявлять благоразумие: красота исчезает раньше, чем мощь), причем супруга, по описаниям очевидцев, отличалась отменными качествами женского пола: чистотой, мягкостью, преданностью, благочестием, любезностью и, чтоб не позабыть, скромным изяществом; умела сохранять и достоинство, и непринужденность, и обладала той стрекозиной легкостью, которая в соединении с трудолюбием муравья создала ей славу радушной хозяйки, блистающей вежливостью, восхитительно и совсем недорого одевающейся, да еще репутацию прекрасной матери, у которой необыкновенно воспитанные чистенькие детки — они не позабудут поздороваться с гостем, даже за малюсенькую конфетку скажут: «Мерси, мадам» — и по первому знаку мамочки бесшумно и безропотно исчезнут из комнаты и тут же бросятся готовить уроки.

Вы вправе посмеяться над этим.

Для наших жен, конечно, помещают более современные картинки в иллюстрированных журналах; около любимого мужа, хорошего добытчика, подходящего возлюбленного, молодца с широкими плечами, настоящего семьянина, цветет молодая мать, нежная королева, абсолютно независимая среди своих таких же независимых детей, она знает, что ей повезло, как принцессе Паоле, обладающей наследниками, которых так не хватает королеве Фабиоле. Молодая мать, само собой разумеется, здорова и красива, у нее есть все, чтоб отстоять свою личность; она женщина культурная, ибо читает все подряд; хорошая хозяйка, так как много знает и может, нажав пальчиком кнопку, делать все без посторонней помощи и совсем не уставая, поскольку приводит в действие целую армию механизмов, делающих белье белым, волосы сухими, превращающих бульон в суп-пюре, заставляющих паркет блестеть, аккуратно режущих баранье жаркое на части, мелющих кофе и выдающих хорошо отфильтрованную информацию.

На этот раз вы едва улыбаетесь. Разве такая программа суперавтоматов, которые сделают женщину счастливой, не распространяется «массовой информацией», феями рекламы? Хотя я робко над ними издевался, но и сам мечтаю об их волшебной палочке и охотно (?) сложил бы с себя остаток полномочий главы семьи, только чтоб полюбоваться таким хозяйством в своем доме; я удивлен, удручен и даже виню себя в том, что не мог, не сумел создать для жены своей такие вот условия, которые позволили бы ей предстать передо мной совсем в ином виде.

Теперь все стало совсем просто: уже нет мадам Бретодо или почти что нет. Мариэтт едва выкраивает час в день, чтобы вывести детей погулять. Своим туалетом пренебрегает настолько, что легко можно ошибиться и принять ее за гувернантку из хорошего дома. За исключением нескольких поспешных вылазок в универмаги, Мариэтт стала такой же невидимкой, как и добрая половина женского населения в Анже. Одной из женщин, наглухо замкнутых в пределах поля интенсивного семейного тяготения, которое остается для всех них жизненным пространством, находится в прямой зависимости от числа имеющихся у них детей и в обратной зависимости от квадрата расстояния. Я и сам редко вижу ее. Время от времени я пробую воскресить в своей памяти прежнюю Мариэтт, хорошо причесанную, со вкусом одетую женщину, которая хотела мне нравиться, спокойную, прямо созданную для меня. Теперь между нами всегда ее передник, вокруг — всякая хозяйственная утварь. Руки ее превратились в инструменты для работы, глаза заменяют контрольные сигналы. Мариэтт — прежде всего прислуга в своем доме, прислуга, занятая постоянно, но считающаяся привилегированной, потому что у нее есть помощница, которая приходит на четыре часа в день и оплачивается согласно профсоюзному тарифу. Сама же Мариэтт трудится не меньше двенадцати часов в сутки, и притом бесплатно. Ну конечно, часть забот она препоручает вольтажу 220.

— Все эти механические штуки, — сказала ей тетушка Мозе, — упростили наши домашние дела.

— Да, — ответила Мариэтт, — если бы существовала машина для одевания и раздевания детей, машина для стряпни, для покупок на рынке и еще несколько машин в том же духе, да еще бы иметь на спине электронный глаз для присмотра за ребятами, было бы совсем неплохо.

— Ну, ты бы заскучала! — воскликнула тетя.

Это выражение у нас дома привилось. Если случается, что Мариэтт присядет на секунду, чтоб перевести дух, она тут же соскочит со стула и скажет:

— За дело! Хватит скучать. Порезвимся!

Иной раз еще добавит:

— Я просто чемпион по этим играм!

И это действительно так. Мариэтт достигла такой быстроты и виртуозности (посмотрите-ка на нее, как она мгновенно нарезает картошку — кра-кра-кра), что могла бы гордиться своими успехами, если б в нашем уважаемом обществе эта работа по традиции не считалась обязанностью домашней прислуги. Но у Мариэтт к хозяйственным делам не было отвращения. Они ей казались необходимыми, невзирая на минуты крайней усталости и раздражения, когда она кричала:

— Ох! Хватит с меня, ухожу в отставку…

Как не одуреть от всех этих бесконечно повторяющихся дел! Мариэтт погрязла в домашнем рабстве. Впрочем, она сама это понимала. Она говорила об этом. Твердила с настойчивостью, в которой даже сквозило самолюбование — видите, я стала жертвой. Теперь уже никто не мог безнаказанно похвалить и выразить свое восхищение ее умением вести домашнее хозяйство.

Однажды дядя Тио удивился, как она прекрасно гладит:

— Но я же для этого была создана, верно? — ответила Мариэтт.

Тио уперся, показал пальцем на воротничок выглаженной мужской рубашки и сравнил его со своим, у которого сморщились уголки. Мариэтт воскликнула:

— Так ведь у вашей гладильщицы нет аттестата об окончании лицея. А у меня есть. Я восемь лет училась в лицее, чтоб добиться таких успехов!

Кстати сказать, дядя Тио — самый подходящий наперсник для сетований, весьма доброжелательный слушатель.

Мадам Гимарш и Габ считают, что таков их удел, и уже давно не ропщут на свою судьбу. У дяди Тио нежное сердце военного, который заставлял трудиться только мужчин. Он ни разу не был женат. Ему можно все рассказать, и он не обидится, хотя меня некоторые темы возмутили бы. Но именно благодаря его содействию я потом все узнаю, правда, в несколько завуалированном виде. Дядюшке она охотно адресует всякие смелые изречения.

— О ля-ля, дядюшка, а вы знаете, что такое замужество? Думаешь найти родственную душу, а тебя превращают во вьючную скотинку.

Тио доверяют и более будничные сообщения.

— Ну ладно, куда ни шло, пусть будет все время одно и то же. Но что убивает, так это конвейер. Надо, например, штанишки выстирать, а их всегда не меньше полдюжины, и во что их превращает Нико! Вот бы его носом в них ткнуть.

— Да, — отвечает Тио, тут же ухватив сущность вопро-са, — самое худшее — это коэффициент.

Это словечко тоже имело большой успех.

— А вот и мой коэффициент, — замечает Мариэтт, когда мы все соберемся за столом.

И суповая миска, когда на нее смотрел кто-нибудь из гостей (это бывало редко), вызывала ее пояснение: Она соответствует моему коэффициенту! Тон менялся в зависимости от настроения: он бывал приветливым, усталым, горделивым, нежным или сварливым, равнодушным. Мариэтт, конечно, не занималась подсчетом, калькуляцией своих движений. Но я, признаться, размышлял об этом, когда она неустанно нарезала столько кусков, ломтей и ломтиков, чистила столько пальто… Коэффициент! Он рос вместе с множественностью жестов. Умыв четыре мордочки, надо было вслед за этим вымыть всем ушки, ручки, ножки (четыре раза по две — это восемь), почистить все ноготки (четыре раза по десять — уже сорок) или зубы, тут счет уже неточный благодаря молочным зубам. Если сняла шесть наволочек, заменила носовые платки чистыми, то для обуви существует иной показатель степени, иной коэффициент — башмаки (шесть помножить на два), потом тарелки (для супа, для второго, для сладкого — три помножить на шесть). И это еще не все, есть еще детали, превратившиеся в бремя. За завтраком мы сидим вшестером. Только я один пью чай. Мариэтт предпочитает шоколад. Нико нужна смесь «Бананиа», а троим малышам требуется кашка.