Оноре Бальзак - История величия и падения Цезаря Бирото Страница 39

— Бедняжка! — сказал Цезарь, видя, что она заснула.

— Мужайтесь, папа! Вы такой выдающийся человек, вы, конечно, справитесь с бедой. Все уладится. Ансельм вам поможет.

Слова эти были сказаны таким нежным голосом, Цезарина вложила в них столько любви, сделавшей их еще проникновенней, что они могли бы вернуть мужество самому удрученному человеку, — так спетая матерью колыбельная песня убаюкивает ребенка, у которого режутся зубки.

— Да, дочь моя, я буду бороться; но никому об этом ни слова — ни Попино, хоть он и любит нас, ни дяде Пильеро. Я первым долгом напишу брату; он, кажется, каноник, викарий собора и, верно, ничего не тратит, у него должны водиться деньги. Откладывая хотя бы по тысяче экю в год, он вполне мог скопить за двадцать лет до ста тысяч франков. В провинции священники пользуются большим влиянием.

Цезарина принесла отцу маленький столик; торопясь подать ему все необходимое для письма, она захватила также и оставшиеся приглашения на бал, отпечатанные на розовой бумаге.

— Сожги все это! — крикнул купец. — Только дьявол мог внушить мне мысль дать этот бал. Если не удастся избегнуть катастрофы, все будут считать, что я плут. Да, да, сожги! Без возражений!

Письмо Цезаря Франсуа Бирото

«Дорогой брат!

У меня сейчас такие тяжелые деловые затруднения, что я умоляю тебя прислать мне все деньги, какими ты можешь располагать, даже если бы тебе пришлось их занять для этого.

Твоя племянница Цезарина, — я пишу это письмо в ее присутствии, пользуясь тем, что моя бедная жена уснула, — просит передать тебе привет и нежно тебя целует».

Эта приписка сделана была по просьбе Цезарины, которая отнесла письмо Раге.

— Отец, — сказала она, вернувшись, — здесь господин Леба, он хочет поговорить с вами.

— Господин Леба! — испуганно воскликнул Цезарь, словно, разорившись, он стал преступником. — Судья!

— Дорогой господин Бирото, я принимаю в вас слишком горячее участие, — сказал, входя, богатый суконщик, — мы так давно знаем друг друга, вместе были избраны первый раз в судьи, я не могу не предупредить вас, что у некоего ростовщика Бидо, по прозвищу Жигонне, имеются ваши векселя, переданные ему банкирским домом Клапарона без поручительства. Эти два слова — не только оскорбление, это — смерть вашему кредиту.

— Господин Клапарон желает вас видеть, — доложил вошедший Селестен, — может ли он к вам подняться?

— Сейчас мы узнаем, чем было вызвано это оскорбление, — сказал Леба.

— Сударь, — обратился парфюмер к вошедшему Клапарону, — это господин Леба, член коммерческого суда и мой друг...

— Ах, сударь, вы, стало быть, господин Леба, — перебил Клапарон, — господин Леба из коммерческого суда, господин Леба, к которому хорошо бы попасть на хлеба, есть ведь столько Леба...

— Он видел векселя, которые я вам выдал, — перебивая болтуна, продолжал Бирото, — вы уверяли, что они не будут пущены в обращение, а он их видел с надписью: «без поручительства».

— Ну что ж, — сказал Клапарон, — они действительно не будут пущены в обращение. Они находятся в руках человека, с которым мы вместе ведем множество дел, — у папаши Бидо. Потому-то я и сделал надпись «без поручительства». Если бы векселя должны были быть пущены в обращение, вы бы сделали на них обыкновенную бланковую надпись. Господин судья поймет мое положение. Что такое эти векселя? Цена недвижимости. Кем эта недвижимость должна быть оплачена? Бирото. Почему же вы хотите, чтобы я поручился за Бирото своей подписью? Каждый из нас должен внести свою долю. Так разве недостаточно нашего общего обязательства перед продавцами? Я придерживаюсь незыблемого коммерческого правила: не предоставлю без надобности своего поручительства, как не выдам расписки на не полученную еще сумму. Нужно все предусматривать. Кто даст свою подпись, — платит. А я не хочу быть вынужденным платить трижды.

— Трижды? — воскликнул Цезарь.

— Да, сударь, — ответил Клапарон. — Я поручился уже за Бирото перед продавцами участков, зачем же я буду еще ручаться за него и перед банкиром? Положение у нас сейчас не из легких, Роген увез у меня сто тысяч франков. Моя доля земельных участков обойдется мне таким образом уже не в четыреста, а в пятьсот тысяч франков. Роген увез также двести сорок тысяч франков Бирото. Что бы вы сделали, господин Леба, оказавшись в моем положении? Поставьте себя на мое место. Я имею честь быть вам известным не более, чем мне известен господин Бирото. Слушайте же внимательно. Мы с вами участвуем в деле на половинных началах; вы — вносите вашу долю наличными деньгами; я рассчитываюсь за свою — векселями; векселя эти я предлагаю вам; а вы — исключительно из любезности — беретесь обратить их в деньги. И вот вы узнаете, что банкир Клапарон — человек богатый, уважаемый, наделенный, скажем, всеми добродетелями на свете, что этот достойный Клапарон обанкротился и должен шесть миллионов франков. Согласитесь ли вы в этот самый момент поставить свою подпись на моих обязательствах? Да ведь это было бы безумием! Так вот, господин Леба, Бирото находится в таком именно положении, в какое я предположительно поставил Клапарона. Разве вам не ясно, что помимо уплаты своей доли за участки я, если поручусь за Бирото, вынужден буду уплатить еще и его долг в пределах суммы, на которую им выданы векселя, не получив при этом...

— Кому уплатить? — перебил его парфюмер.

— Не получив при этом его половины земельных участков, — продолжал Клапарон, не обращая внимания на вопрос Цезаря, — ибо никаких преимуществ у меня не будет и мне придется еще покупать тогда его половину. Вот и выходит — платить трижды.

— Но кому же платить? — снова спросил Бирото.

— Держателю векселей, конечно, если бы я сделал передаточную надпись, а с вами случилось бы несчастье.

— Я не прекращу платежей, сударь, — сказал Бирото.

— Прекрасно, — возразил Клапарон. — Но вы ведь были судьей, вы опытный коммерсант, вам известно, что следует все предвидеть, не удивляйтесь же, если я поступаю, как деловой человек.

— Господин Клапарон прав, — заметил Жозеф Леба.

— Я прав, — продолжал Клапарон, — прав с коммерческой точки зрения. Однако речь у нас идет о покупке земли. Так вот, что я должен получить?.. деньги, ибо нам придется платить деньгами. Не будем уж говорить о двухстах сорока тысячах франков, — господин Бирото их достанет, я в этом не сомневаюсь, — сказал Клапарон, глядя на Леба. — Я пришел попросить у вас безделицу — двадцать пять тысяч франков, — продолжал он, обращаясь к Бирото.

— Двадцать пять тысяч франков! — воскликнул Цезарь, чувствуя, что у него кровь леденеет в жилах. — Но за что, сударь?

— Дорогой господин Бирото, мы должны совершить купчую в нотариальном порядке. Насчет оплаты участков мы можем еще между собой столковаться, но объясняться с казной — слуга покорный. Казна пустых слов не любит, долго ждать она не согласна, и нам на этой неделе придется выложить ей сорок четыре тысячи франков гербового сбора. Я, когда шел сюда, никак не ожидал упреков; полагая, что эти двадцать пять тысяч франков могут вас затруднить, я намеревался вам сообщить, что благодаря чистейшей случайности я спас для вас...

— Что? — воскликнул Бирото с явным отчаянием в голосе.

— Безделицу! Двадцать пять тысяч франков в принадлежащих вам векселях разных лиц, которые Роген поручил мне реализовать. Я произвел за вас расходы по их учету и пришлю вам счет; после оплаты вашей доли за совершение купчей вы мне останетесь должны всего лишь шесть или семь тысяч франков.

— Все это мне кажется вполне правильным, — заметил Леба. — Господин Клапарон, видимо, прекрасно разбирается в делах; в отношении незнакомого мне человека я поступил бы на его месте точно так же.

— Господин Бирото от этого не умрет, — сказал Клапарон, — старого волка одним выстрелом не уложишь: мне приходилось видеть волков с простреленной головой, и они бегали... да, черт меня побери! как... ну, как настоящие волки...

— Кто бы подумал, что человек может совершить такую подлость, как Роген! — сказал Леба, пораженный молчанием Цезаря и размахом спекуляции, ничего общего с парфюмерией не имеющей.

— Я чуть было не выдал господину Бирото расписки в получении четырехсот тысяч франков, — сказал Клапарон. — Вот бы я влип! Только днем раньше я вручил Рогену сто тысяч франков. Спасло меня наше взаимное доверие. Всем нам казалось безразличным, где будут наши денежные фонды до окончательного оформления сделки: в нотариальной ли конторе или у меня.

— Лучше всего было бы каждому держать до платежа свои деньги в банке, — заметил Леба.

— Роген был для меня банком, — сказал Цезарь. — Однако он ведь и сам участвовал в деле, — прибавил парфюмер, взглянув на Клапарона.

— Да, но в четвертой доле и то лишь на словах, — ответил Клапарон. — Я уже совершил глупость, позволив ему увезти мои деньги; еще большей глупостью было бы сохранить за ним его долю в участках. Пусть пришлет сперва мои сто тысяч франков, да еще двести тысяч в уплату за свою долю, тогда поглядим! Но он и не подумает, конечно, вкладывать деньги в земельные участки, которые только через пять лет принесут свой первый урожай. Он, говорят, увез всего лишь триста тысяч франков, а ведь, чтобы жить прилично за границей, ему потребуется по меньшей мере пятнадцать тысяч франков годового дохода.