Оскар Лутс - Осень Страница 39

В наружную дверь стучат. Приходит домработница Анна, эта маленькая старушка, здоровается и сразу же молча принимается за работу. Кажется, она со своими немудреными обязанностями справилась бы даже и вслепую.

Друзья выходят на улицу, окунаются в солнечное сияние, и со стороны может показаться, будто они в нем растворились. Они направляются в центр города, где Леста. вздыхая, идет в свою аптеку, тогда как Тали… ну, — куда придется, на сегодняшний день у него нет никакого определенного плана. Разве что они с Лестой условились встретиться там-то и там-то в обеденное время.

Тали остается один и осматривается чуть ли не с робостью: куда теперь пойти, чем заняться? Вокруг него кипит жизнь и работа, по меньшей мере, создается такое впечатление, ибо все куда-то спешат. Тали снова в своем родном городе, но кроме Лесты у него нет тут ни добрых знакомых, ни друзей. Находясь вдалеке, он то и дело думал о своем старом любимом Тарту, а когда приехал сюда, все предвкушаемое очарование этого города словно бы улетучилось. А что, если купить какую-нибудь газету дa и отправиться назад, в маленькую обитель Лесты? А завтра или послезавтра он, Тали, само собой разумеется, поедет в деревню, на отцовский хутор Сааре.

Идет дальше, время от времени задерживаясь возле какой-нибудь богато оформленной витрины. «Как все-таки быстро оправились эстонские и город и деревня после потрясений военного времени! — рассуждает Тали. — Откуда взялась у них сила начать, можно сказать, новую жизнь? До чего же стойкий народ эстонцы! Как разоряли и притесняли его и те, и эти, но эстонец возрождался вновь, словно феникс из пепла». И странно, что ему, Тали, подумалось об этом именно тут, в Тарту, а не в Таллинне! Или там у него не было для этого времени? Весьма возможно: ведь в Таллинне была работа в школе, была Вирве, его жена. Теперь же, оставшись один, он стал яснее видеть то, что происходит вокруг, мысли больше не заняты с утра до вечера только своею собственной персоной.

И вдруг его охватывает такое ощущение, будто он ждет кого-то, будто он назначил с кем-то свидание. Но с кем?

Мимо Тали проходит множество и красивых женщин, и тех, других, которые очень хотели бы таковыми стать, но какое ему до этого дело. Проходит мимо и некий художник, успешно овладевающий искусством каждый раз по-новому, и каждый раз необычным узлом завязывать свой шейный платок… вместо того, чтобы толком овладеть искусством живописи. Но какое ему, Арно, дело и до этого!

Как же это вчера было? Вчера тоже мимо него кто-то прошел. Да, он увидел ее уже издали и глазам своим не поверил: Вирве, его жена! Собственно говоря, в этом и не было ничего необычного, ибо что может быть проще и естественнее, чем то обстоятельство, что Вирве жила теперь тут, у своей матери. Муж и жена прошли мимо друг друга холодно, можно бы сказать — как рыбы. Он, Арно, хотел было поздороваться, но не сделал этого, потому что взгляд Вирве, который она на него бросила, казался безразличным и застывшим, словно известняк… Нет, так ли? Так ли оно было? Разве не мелькнул все же в ее глазах вопрос? Не подумала ли она, что он приехал из Таллинна искать ее? Возможно и такое, однако жена ни разу не оглянулась, а он, Тали, опоздал поздороваться. Если бы кто-нибудь, допустим, год назад сказал ему, что когда-нибудь случится такое, этот самый Тали скорее отдал бы свою кровь, чем поверил в это. Ведь мужлан, каким он показал себя вчера, проигнорировал даже и самую что ни на есть примитивную вежливость.

Что же теперь делать? Начать и ему… своеобразное хождение в Каноссу… [33] нет, не из-за той, вчерашней, встречи, а вообще? Да, он знает, где живет госпожа Киви, вдова, но… но туда он никогда в жизни не пойдет. Если уж Вирве с ним распрощалась, это именно то и означает, что его, Тали, больше не желают ни видеть, ни слышать; их взаимоотношения ясны, зачем же опять все запутывать? Нет, он и Вирве, хотя и умещаются в одном городе и могли бы уместиться даже в одном доме, — в общей квартире им уже не жить. Их супружеству и совместному проживанию настал конец. Священное писание, правда, предписывает то и это, но жизнь распоряжается по-своему.

Вдруг Тали замечает человека, с которым он в данную минуту никак не хотел бы соприкасаться. Всего лишь в нескольких шагах от него, на краю дорожки, предприниматель Киппель беседует с каким-то господином явно армейской выправки. Тали приостанавливается возле ближайшей витрины и поворачивается к беседующим спиной, однако это его не спасает; вот уже его увидели, вот уже предприниматель оказывается рядом с ним, вежливо здоровается и выражает удивление, как это Арно в такую рань уже на улице.

— Но ежели вы никуда не спешите и у вас есть чуток свободного времени,

— продолжает Киппель, — я познакомлю вас с одним чрезвычайно рассудительным и интеллигентным господином, с отставным капитаном Паавелем.

— Гм… — произносит таллиннец. Про себя же думает: «На кой черт мне эти новые знакомства?!»

Однако это новое знакомство ему чуть ли не навязывают, ибо тот, кого Киппель назвал отставным капитаном Паавелем, мало-помалу к ним приблизился. Затем обстоятельства складываются так, что двое новоиспеченных знакомых поначалу не знают, что сказать друг другу. Но для чего же существует предприниматель Киппель?

— Может, пройдемте немного вперед? — произносит он, махнув рукой в неопределенном направлении.

Шагают дальше, и у Тали такое чувство, будто кто-то идет следом за ним, тихонько хихикает и спрашивает «Хе-хе-хе, какую же роль вы тут играете, господин Тали?»

Таким образом трое почти чужих друг другу мужчин выходят на площадь Барклая, [34] где предприниматель предлагает немного посидеть и дать отдых ногам.

Когда же они присаживаются на защищенную от солнца скамейку, господин Паавель начинает разговор, который никак нельзя назвать чересчур скучным.

— Никогда не следует сочетаться браком в сумятице и неразберихе военного времени, — произносит он словно бы в качестве предисловия, — в противном случае сам ты ненормальный, да и твоя избранница немногим умнее. Не правда ли? — И, усмехнувшись, добавляет: — Господин Тали, разумеется, в недоумении и мысленно решает, к чему это с ходу такая морализация, ее можно бы перенести и на потом, когда уже будет сказано что-нибудь посущественнее. Ох-хо, разве не все равно?! Можно так, можно иначе. Помните ли, господин Киппель, как у нас прошлой зимою во время ярмарки зашел разговор о некоем старом вояке, впоследствии поселенце, который перебрался из деревни в город и очутился на мели, словно на песке рыба?

— Помню, помню, — Киппель кивает. — Прекрасно помню.

— Видите ли, если бы я и сейчас еще находился в деревне, на своем золотом хуторе Пихлака, то жил бы сам и смог бы помогать другим. А теперь — все похерено! И кто виноват?

— Ну что об этом вздыхать! — предприниматель машет рукой. — Что случилось, того уже не изменить. Небось мы как-нибудь все же проживем, будь то хоть в деревне, хоть в городе.

— Да, как-нибудь, это конечно, но — плохо. То есть, разговор касается одного меня, не кого-то другою или же третьего. Вообще-то, почему бы и нет! Можно и в городе жить, но тогда у тебя, живая душа, должно быть свое устойчивое занятие и служба, своя цель. У меня, как вы знаете, этого нет. И каждый час, каждую минуту я ощущаю себя тут совершенно лишним. Если бы я владел каким-нибудь ремеслом, к примеру, был бы сапожником, портным, печником и тому подобное — тогда бы я и горя не знал! Приложи руки — и все пойдет. Но, видите ли, ничего я не умею. В деревне, на своем поселенческом хуторе… да, там я уже приспособился, неплохо со всем справлялся. Однако меня начал искушать дьявол в образе моей жены, не оставлял меня в покое ни днем, ни ночью: «Едем в город! Едем в город!» Ну вот, теперь мы в городе; жена, бывшая и прежде горожанкой, чувствует себя здесь как дома, что же до меня, то можно сказать так: из дому мне пришлось уйти, но места, где мог бы обосноваться, я еще не нашел.

— Поступайте снова на военную службу, — советует Киппель.

— Почему бы и нет, — отставной капитан склоняет голову, — если бы это было так просто. Знаете ли вы, мои господа, какие жуткие мысли время от времени лезут мне и голову: начнись снова война, я наверняка оказался бы на своем месте. — И, обращаясь к таллиннцу, виновато: —Знаю, знаю, господин Тали, что у вас от таких разговоров мурашки по спине бегают, но не принимайте все слишком серьезно. Я ведь о таком не говорю где попало. Здесь же, ну… здесь все мы не вчера родились. И, между прочим, я на том и закончу свой рассказ о себе, иначе можете подумать, будто я считаю себя такой важной персоной, вокруг которой и в интересах которой должны вертеться колесики всего мира. А закончу я теми же самыми словами, с которых начал: никогда не следует сочетаться браком в сумятице и неразберихе военного времени, как это сделал я.

— В известной мере это может быть и правдой, — тихо произносит Тали, глядя куда-то в сторону, — однако немало и таких браков, которые заключаются в дни глубокого мира и, несмотря на это, превращаются в войну и сумятицу сами по себе.