Феридун Тонкабони - Избранные рассказы Страница 39

— Господин Техрани! Ваша светлость господин Техрани! Ты что, ослеп? Не видишь ничего перед собой? Открой же свои проклятые глаза!

Он называл себя «господин Техрани», когда злился на себя, в более-менее хорошем расположении духа именовал себя «ваша светлость господин Техрани».

Он так говорил сам с собой, что казалось, ему приходится иметь дело с назойливым человеком, от общества которого никак не удается избавиться. Иногда в состоянии рассеянности или расстройства он мог обрезать руку ножом или поранить лицо бритвой или у него из рук выпадал стакан и разбивался, тогда он громко восклицал:

— Ваша светлость господин Техрани! Опять ты начудил! Опять опростоволосился! Нет, я тебя знаю, хорошо знаю. Ты никогда не станешь порядочным человеком. Да возьмет тебя бог, чтобы я освободился от тебя!

Иногда, мучаясь от безделья, включал приемник, но, как только до него доносились слова песни, тысячу раз слышанной, он с досадой выключал его, спрашивая себя:

— Глупец, о чем ты думаешь? Думаешь, как только ты дотронешься до этой проклятой коробки, случится чудо и нечто новое выйдет из нее? Что тебе надо? Ты что, потерял разум? Ты кого пытаешься разозлить — себя или меня?

Или, когда он был в хорошем настроении, включал приемник и, услышав голос диктора: «Дорогие водители! Осторожность и соблюдение правил…», выключал его, щелкал пальцами и на какой-нибудь веселый мотивчик напевал:

— Правила, правила, правила, ой правила, ай правила!

Остановившись перед зеркалом, он впивался глазами в свое отражение и то хмурился, то смеялся, то повторял какое-нибудь двустишие, четверостишие, фразу из какой-нибудь рекламы, которую он с утра до вечера много-много раз слышал: «Хочу быть один, вдали от толпы, совсем один».

И если случайно что-то напоминало ему о работе, он раздраженно рычал:

— Несчастный! Прекрати сейчас же!

Но через минуту или через час все забывалось, и он снова рассеянно бубнил очередное двустишие: «Хорошо тебе, голубка, куда хочешь ты летишь…» Или же напевал отрывок из какого-то глупого романса, который он впервые услышал как-то по радио в такси и запомнил после неоднократного повторения: «Красотка, красотка, немного потерпи, любовные дела не любят суеты…»

Однажды случилось так, что в течение нескольких дней его терзала идиотская фраза из рекламного объявления, и он то и дело произносил ее с саркастической интонацией:

— Ха-ха… ха-ха-ха, очень даже неплоха!

Если ему попадалось какое-нибудь неприятное для него сообщение или он узнавал, что в каком-нибудь уголке мира кто-то сказал или совершил что-либо противное его натуре, это тоже вызывало взрыв иронии, и он снова напевал, подсмеиваясь над своим незримым противником:

— Ха-ха… ха-ха-ха… очень даже неплоха!

Стоя перед зеркалом, собираясь побриться, намыленный, с бритвой в руке, он вдруг замирал, уставившись в собственное отражение, и задумчиво и строго произносил:

— Ага! Приходила ли в вашу пустую голову такая дурацкая мысль, что эта бритва, скребущая, как терка, ваше лицо, облагораживает вашу жизнь? Ага! Поверьте, это не реклама, это реальность!

Чистя зубы, он повторял:

— Чистые здоровые зубы позволяют вам на несколько дней продлить эту сладкую, смехотворную, тошнотворную, грязную, адскую жизнь. Поверьте, ага, клянусь не вашей душой, а собственной смертью, клянусь своей тетушкой, я говорю правду!

Отражение подмигивало ему. Господин Техрани хмурился, говорил:

— Кончай дурачиться!

Но отражение не слушалось, продолжало строить ему гримасы и в конце концов заставляло рассмеяться. Господин Техрани искренне, от души громко смеялся несколько минут, потом вдруг его охватывал страх. Он замирал, вглядывался в свое отражение и подавленно повторял:

— Несчастный, бедняга! Горемыка убогий! Опомнись! Ты же сходишь с ума. Вернее, ты уже сошел с ума!

Отражение принимало безразличный вид и отвечало:

— К черту! Да что мне все эти умники с их здравым смыслом?

Да, после девяти месяцев одиночества господин Техрани был совсем близок к помешательству.

Даже тогда все продолжалось как обычно. Господин Техрани просыпался утром, умывался, брился, если это было необходимо, заваривал чай, выпивал чашку, садился за письменный стол и работал до обеда, или, вернее, заставлял себя работать. Иногда часов в десять ему хотелось снова выпить чая и выкурить сигарету.

В обед он вынимал что-нибудь из холодильника, разогревал и съедал. Если там ничего не оказывалось, он отправлялся в гастроном в конце улицы, покупал пару бутылок пива или немного водки, выпивал, заедая дежурной закуской месье Маяка (имя хозяина — Маяк — каждый раз напоминало господину Техрани о кинотеатре «Маяк»).

В середине дня магазин был безлюден, и господину Техрани очень нравились его пустота и тишина. Месье Маяк был не слишком словоохотливым и любопытным — он занимался своими делами. Но по вечерам в магазине собиралось много народу, все толкались в небольшом помещении и громко разговаривали. Господин Техрани не ходил туда по вечерам — заглянул раза два, но этим и ограничился.

Закусив таким образом, он возвращался домой, разогревал воду — попить чая и вымыть посуду, оставшуюся с вечера. (Мытью посуды, как и многому другому, он научился там, во время «путешествия».)

Потом он пил чай, ложился на диван, читал книгу, читал до тех пор, пока не слипались глаза. Тогда он отдавался сну часа на два. Затем снова вставал, умывался, работал, если было настроение; если настроения не было — в последнее время это случалось часто, — он читал, немного слушал музыку или, если почтальон приходил рано, просматривал газету, пока не наступало шесть часов.

Тогда он чувствовал, что его организм нуждается в допинге. Он часто в шутку говорил друзьям: «После шести мне всегда не хватает допинга!»

Он поднимался, брал стакан, ставил его на холодильник, доставал водку и содовую, смешивал их в равных количествах. Добавлял кусочек льда, если было жарко; если было холодно, лед не требовался.

Когда он был там, он так часто рисовал в своем воображении именно эту картину! Не то чтобы он тогда чувствовал себя обделенным, несчастным из-за отсутствия водки. Нет, с самого первого дня это стало вполне нормальным. Как будто в своей прежней жизни он и не знал вкуса водки. Но вечерами, когда наступали сумерки, в те минуты, когда хотелось побыть одному, а это не удавалось, — в те минуты он просто мечтал держать в руках стакан водки с содовой и кусочком льда и медленно потягивать из него. Когда выдавали талоны на огурцы или дыню, господин Техрани шутил: «Неплохо было бы получать талоны и на водку!»

Однажды — после возвращения из «путешествия» — он встретил одного из своих бывших сослуживцев. Тот как бы шутя сказал: «Я спрашивал о твоем здоровье у одного знакомого, он ответил: „Чувствует себя хорошо, но пьет много!“» — «Что делать! — отозвался господин Техрани. — Надо же в конце концов компенсировать те три года!»

Теперь каждый раз, когда его совесть или рассудок кричали ему: «Не пей или, если уж ты без этого жить не можешь, пей хотя бы меньше!», он отвечал: «Почему? Ведь мудрец сказал: „Если ты не хочешь делать то, что можешь, помни: наступит день, когда ты будешь хотеть, но, к сожалению, уже не сможешь!“ Очень мудро и справедливо во всех случаях».

Короче говоря, это замечательное «дело» начиналось в шесть и продолжалось бог знает до какого времени. Со стаканом в руке господин Техрани что-то съедал в качестве ужина, смотрел телевизор, если было желание, слушал музыку, снова брал книгу, читал. Засыпал он поздно — иногда в полночь, иногда в час или в два после полуночи. Сон был беспокойный, неглубокий. Иногда в три или в четыре он просыпался и не мог заснуть, как ни старался, как ни крутился с боку на бок. Его терзали мучительные, тревожные мысли, ему не удавалось избавиться от них или хотя бы как-то их упорядочить. Он вставал, зажигал лампу, брал книгу и читал до рассвета. Затем закрывал глаза, засыпал на пару часов, чтобы снова встать и снова продолжать эту однообразную программу.

Господин Техрани жил таким образом девять месяцев, и бог знает, сколько бы так еще продолжалось. Но с некоторых пор все пошло по-другому.

В первые дни после возвращения он был полон кипучей энергии и радости. Ему казалось, что эти три года промелькнули если не как три дня, то как три месяца. Впечатления переполняли его. Едва раскрыв рот, он не умолкал часами, рассказывая.

Друзья и приятели были с ним. Кто-то уходил, другие приходили. Ему приносили в подарок цветы, книги, дорогие иностранные напитки. В его честь устраивали приемы Сегодня он был в гостях у одного, завтра — у другого. Все согревало и обнадеживало Он с гордостью думал, что эти три года он провел не зря.