Бернард Маламуд - Помощник Страница 39

А потом она плакала;

— Собака, пес необрезанный!

На следующее утро, когда Моррис сидел один в задней комнате лавки, появился какой-то мальчишка и оставила на прилавке розовый рекламный листок. Бакалейщик взял его и прочел. В нем объявлялось, что новые владельцы бакалейной лавки за углом, Тааст и Педерсен, заново откроют лавку, которая теперь будет называться «Бакалея и деликатесы». Дальше крупным шрифтом был напечатан перечень особых сниженных цен, по которым будут продаваться товары у Тааста и Педерсена в течение первой недели. Тут Моррису было не под силу с ними тягаться: он не мог себя позволить потерять столько денег, сколько собирались, рекламы ради, выбросить норвежцы. Бакалейщику казалось, что он стоит на холодном сквозняке, который дует из какой-то непонятной щели у него в лавке. И хотя он прижался ногами и задом к батарее центрального отопления, потребовалась целая вечность, пока он смог наконец унять холод, пронизавший ему все кости.

Все утро Моррис читал и перечитывал скомканный рекламный листок и что-то про себя бормотал; он потягивал холодный кофе и мрачно думал о будущем, снова и снова вспоминая про Фрэнка Элпайна. Накануне вечером Фрэнк ушел, не взяв свои пятнадцать долларов. Моррис думал, что Фрэнк вернется за деньгами утром, но час проходил за часом, и бакалейщик все больше убеждался, что Фрэнк так и не вернется. Может быть, он оставил Моррису эти пятнадцать долларов как частичное возмещение за то, что украл, — а может быть, и нет. В тысячный раз Моррис спрашивал себя, правильно ли он поступил, уволив Фрэнка. Несомненно, тот и раньше подворовывал, но несомненно и то, что он теперь возвращал украденное. Может, он и впрямь положил в кассу шесть долларов, а потом спохватился, что остался без гроша: уже после того, как Фрэнк ушел, Моррис убедился, что на кассовом аппарате действительно значилась гораздо большая сумма, чем то, что они обычно выручали в лавке в мертвые послеобеденные часы, когда Моррис уходил наверх вздремнуть. Действительно, Фрэнку, как всегда, опять не повезло; но так уж случилось, и Моррис этому то радовался, то огорчался. Он радовался, что наконец отделался от Фрэнка — это следовало сделать ради Элен и ради спокойствия Иды, — и в то же время огорчался, что потерял своего помощника и остался в лавке один как раз тогда, когда у него появились такие опасные конкуренты, как эти норвежцы.

В лавку спустилась заспанная, с опухшими глазами Ида. Она в бессильной ярости ругала весь мир. «Что будет с Элен?» — спрашивала она сама себя и ломала руки в отчаянии. Но когда Моррис поднял глаза, готовый выслушать ее жалобы, она побоялась что-нибудь сказать. Через полчаса, сообразив, что в лавке что-то изменилось, она вспомнила про Фрэнка.

— Где он? — спросила она Морриса.

— Ушел, — ответил бакалейщик.

— Куда? — не поняла Ида.

— Совсем ушел.

Она взглянула на мужа.

— Моррис, что случилось, скажи?

— Ничего, — сказал Моррис и отвел глаза. — Я его рассчитал.

— С чего бы это вдруг?

— Так ты же сама хотела, чтобы его тут не было.

— Да, я всегда это говорила, а ты всегда говорил: «Нет».

— Ну, а сейчас я говорю: «Да».

— У меня просто камень с души свалился.

Однако, этого ей было мало.

— А с квартиры он тоже съехал?

— Не знаю.

— Я пойду и спрошу Элен.

— Не трогай ее. Мы и так узнаем, когда он съедет.

— Когда ты его рассчитал?

— Вчера вечером.

— А почему ты мне вчера же не сказал? — спросила она сердито. — Почему ты мне сказал, что он пошел и кино?

— Я нервничал.

— Моррис, — сказала Ида с испугом, — что случилось? Или Элен…

— Ничего не случилось!

— Элен знает, что ты его рассчитал?

— Я ей не говорил. Почему она сегодня утром ушла чуть свет?

— А она ушла чуть свет?

— Да.

— Я не знаю, — забеспокоилась Ида.

Моррис вынул рекламный листок норвежцев.

— Я нервничаю вот из-за этого.

Ида, не понимая, глянула на листок.

— Немец, — пояснил Моррис, — Шмитц. Он перепродал свою лавку двум норвежцам.

— Когда? — воскликнула Ида.

— На этой неделе. Шмитц болен. Он теперь в больнице.

— А что я тебе говорила! — сказала Ида.

— Что ты мне говорила?

— Вейз мир! Я тебе говорила еще после Рождества, когда дела стали идти лучше. Я тебе говорила: шоферы толкуют, что у немца убыло покупателей. А ты сказал: «Нет, дала пошли лучше из-за Фрэнка». Ты сказал: «Гой идет покупать у гоя». А разве у меня были силы с тобой спорить?

— А ты мне говорила, что лавка у Шмитца по утрам бывает закрыта?

— Кто это сказал? Я об этом ничего не знаю.

— Карп мне сказал.

— Карп был тут?

— Он пришел в четверг меня обрадовать.

— Обрадовать — чем?

— Что Шмитц продал лавку.

— Есть чему радоваться!

— Ему есть, а мне — нет.

— Ты не говорил, что Карп приходил.

— Так я теперь тебе говорю, — раздраженно сказал Моррис. — Шмитц продал лавку. В понедельник норвежцы ее откроют. Нашим заработкам снова скажи прощай. Мы тут все с голоду передохнем.

— Когда тебе что-нибудь говорят, ты и слушать не хочешь, хоть кол на голове теши! — горько сказала Ида. — Я тебя сколько раз просила уволить Фрэнка!

— Я слышал это.

Помолчав, Ида добавила:

— Значит, узнав от Карпа, что Шмитц продал лавку, ты и уволил Фрэнка?

— На другой день.

— Слава Богу!

— Посмотрим, скажешь ли ты то же самое через неделю.

— А причем тут Фрэнк? Помогал он нам, что ли?

— Может, да, а может, и нет, не знаю.

— Не знаешь? Да ведь ты же сам только сейчас сказал, что уволил Фрэнка, когда понял, почему дела пошли на лад.

— Не знаю! — повторил Моррис с жалким видом. — Я не знаю, почему они пошли на лад.

— Почему бы ни пошли, но только не из-за Фрэнка!

— А мне теперь один черт, почему. Мне важно не то, что было, а то, что будет через неделю.

Моррис еще раз перечел список товаров, которые норвежцы собирались продавать со скидкой.

Ида сжала руки так, что они побелели.

— Моррис, — сказала она, — надо продавать лавку.

— Так продавай.

Моррис вздохнул и снял передник.

— А я пойду, отдохну, — добавил он.

— Сейчас только пол двенадцатого.

— Меня знобит.

Вид у него был такой, что краше в гроб кладут.

— Поешь сначала. Подогреть суп?

— Кто сейчас может есть?

— Выпей стакан горячего чаю.

— Нет.

— Моррис, — тихо сказала Ида. — Не надо так переживать. Как-нибудь обойдется. Не помрем с голоду.

Моррис не ответил. Он аккуратно сложил рекламный листок норвежцев, превратив его в маленький квадратик, и унес с собой наверх.

В комнатах было холодно. Ида всегда, сходя вниз, отключала отопление, а к вечеру, примерно за час до возвращения Элен, включала снова. Теперь в квартире стоял жуткий холод. Моррис отвернул газовый вентиль в спальне, потом спохватился, что у него в кармане нет спичек, и сходил за ними на кухню.

Он залез под одеяло, но его все еще тряс озноб. Он накрылся двумя одеялами, но и это не помогло. Он подумал. «Может, я болен», но вскоре уснул. Почувствовав, что засыпает, он обрадовался — хотя так будет ближе ночь. Но если человек спит, то это всегда ночь, как бы ни шли твои дела. И в этой ночи Моррис заглянул с улицы в окно своей лавки и увидел в ней Тааста и Педерсена: у одного были пшеничного цвета усики, у другого — плешь, которая поблескивала в электрическом свете; они стояли за его прилавком и совали руки в ящик его кассового аппарата. Моррис рванулся в лавку, но Тааст и Педерсен лопотали по-немецки и на его сбивчивый, нечленораздельный идиш не обращали ни малейшего внимания. В этот момент из задней комнаты вышел Фрэнк вместе с Элен. Хотя приказчик говорил на итальянском языке — таком музыкальном, — Моррис распознал в его речи грязное ругательство. Он влепил ему пощечину, и они яростно сцепились и покатились по полу, а Элен беззвучно закричала. Фрэнк с силой ударил Морриса по спине и сел на его старую грудь; Моррису показалось, что у него сейчас легкие разорвутся. Он попытался закричать, но крик застрял у него в горле, и никто не хотел ему помочь. У него возникла мысль, что он, может быть, умирает, — и ему захотелось умереть.

Тесси Фузо спала, и ей снилось дерево, сваленное бурей и расщепленное молнией; ей снилось, что кто-то страшно кричит, и она в страхе проснулась. Она прислушалась, но все было тихо, и она уснула снова.

Фрэнк Элпайн проснулся после долгой, черной ночи. Перед тем, как проснуться, он вскрикнул; ему казалось, что он проснулся навсегда и больше никогда уже не заснет. Сперва он хотел было, по привычке, выпрыгнуть из постели и мчаться в лавку; но затем вспомнил, что Моррис выгнал его. Было серое, унылое зимнее утро. Ник уже ушел на работу, а Тесси в купальном халате сидела на кухне и пила кофе. Она слышала, как Фрэнк снова вскрикнул, но поскольку совсем недавно обнаружила, что беременна, ей теперь было не до чужих кошмаров.