Сахалин - Дорошевич Влас Михайлович Страница 39

 Самое слово "закон" приводит таких господ в исступление прямо невероятное.

 - Закон... - упоминает каторжник.

 - А?! Ты бунтовать! - топает ногами служащий.

 Нет ничего удивительного, что на Сахалине нет слова более ругательного, чем слово "гуманный".

 Мы беседовали как-то с одним сахалинским землемером об одном из докторов.

 - Гуманный человек! - отозвался землемер.

 - Вот, вот! - обрадовался я, что нашел единомышленника. - Не правда ли, именно гуманный человек!

 - Верно! Гуманный. Гуманничает только. А нешто с каторгой так можно? Вообще не человек, а дрянь!

 Мы говорили на разных языках.

 Гуманничает! - это слово звучит полупрезрением, полуобвинением в том, что человек "распускает каторгу", и для сахалинского служащего нет обвинения страшнее, как то, что он "Гуманничает".

 - Откуда они взяли, будто я какой-то "гуманный"! - оправдываются эти добрые люди.

 Бестужев, о котором я рассказывал в "свободных людях Сахалина", был первым служащим, с которым я столкнулся на Сахалине. Последним из служащих, с которым мне пришлось столкнуться при отъезде с Сахалина, был господин П. Ко мне явилась его жена.

 - Похлопочите, чтоб и нас взяли во Владивосток на японском пароходе.

 - А вы разве уезжаете?

 - Мужа выгнали со службы.

 - За что?

 - Глупость сделал.

 - А именно?

 - Над девочкой сделал насилие. Теперь подозревается.

 О высоте нравственных понятий этих господ можете судить хотя бы по следующему случаю. Одно официальное лицо, посетившее Сахалин, осматривало карцеры Александровской тюрьмы.

 - Ты за что наказан? - обратился он к одному из сидевших по темным карцерам.

 - За отказ быть палачом.

 - Верно? - спросило лицо у сопровождавшего его помощника начальника тюрьмы.

 - Так точно-с. Верно. Я приказал ему исполнять обязанности палача, а он ослушался, не захотел.

 "Лицо", известное и в науке своими просвещенными и гуманными взглядами, конечно, не могло прийти в себя от изумления.

 - Как? Вы наказываете человека за то, что он проявил хорошие наклонности? Не захотел быть палачом? Да понимаете ли вы, что вы делаете?!

 Понимают ли они, что они делают!

 Продрогший, иззябший, я однажды поздно вечером вернулся к себе домой в посту Корсаковском.

 - Рюмку водки бы! Погреться.

 - Водки нет! - отвечала моя квартирная хозяйка, ссыльно-каторжная. - Но можно купить.

 - Где же теперь достанешь? "Фонд" заперт.

 - А можно достать у...

 Она назвала фамилию одного из служащих.

 - Да неужто он торгует водкой?

 - Не он, а его лакей Маметка, из каторжан. Да это все равно: Маметка от него торгует.

 На Сахалине ни одному слову не следует верить. Во всем нужно убедиться своими глазами. Я надел арестантский халат и шапку и вместе с поселенцем, работником моих хозяев, отправился за водкой.

 Мы подошли к дому служащего. Поселенец постучал в окно условным образом. Дверь отворилась, и показался татарин Маметка.

 - Чего нужно?

 - Водочки бы.

 - А это кто? - спросил Маметка, разглядев мою фигуру.

 - Товарищ мой.

 Маметка, рассмотрев в темноте длинный арестантский халат и шапку блином, успокоился.

 - Сейчас!

 Он вынес бутылку водки.

 - Два целковых.

 Водка оказалась отвратительной, разбавленным водой спиртом.

 На следующий день я сделал визит этому служащему, очень много расспрашивал его о житье-бытье, попросил показать квартиру и в спальне увидел целую батарею таких же точно бутылок, как я купил накануне!

 - Однако, вы живете с запасцем! - улыбнулся я.

 - Да, знаете! Приятели иногда заходят. Держу на всякий случай.

 Через год этот служащий был уволен со службы, и именно за продажу водки поселенцам и каторге: при проверке книг "фонда", - а, кроме лавки казенного "колонизационного фонда", спирта на Сахалине купить негде, - оказалось, что этот служащий забирает спирту столько, что на этом спирту можно бы вскипятить целую реку!

 - Конечно, сахалинские мастерские, это - одна "затея"! Но знаете, при желании, и они недурно работать могут. Видели коляску у Х.? Обратите внимание на обстановку у У. Все - работа сахалинских мастерских! - говорили мне еще во Владивостоке.

 - Да-с! Было времечко, да сплыло! - со вздохом мне говорил по этому случаю смотритель одной из тюрем. - Работали у нас в мастерских и иногда хорошо работали: среди них всякий народ попадается. А теперь "фактический контроль" устроили. Контролеров понаслали, - все учитывают: сколько рабочих часов ушло, сколько материалу. Только на казну мастерские и работают. Ну, конечно, себе благоприятелям тоже в мастерских все велишь делать; но чтоб на продажу изготовлять, - нет, уж шабаш! Трудно.

 - Ну, хорошо. Казна их обувала, одевала, кормила мастеров, которые на вас работали. А сами-то они от вас что-нибудь получали?

 - Они-то? За что? Разве ему не все равно, на кого свои работы отбывать: на казну или на меня?

 Ко всему этому следует прибавить еще одно. На Сахалине очень распространен обычай брать женскую прислугу.

 Из двухсот шестидесяти ссыльно-каторжных женщин в Александровском округе в 1894 году ровно половина числилась "одинокими", в услужении у господ служащих.

 Принимая во внимание все это, вы поймете, что господа служащие не могут пользоваться в глазах каторги именно тем "престижем", о котором господа служащие так хлопочут.

 - Ужасные черти! - жаловался мне на каторгу помощник смотрителя Рыковской тюрьмы. - Никакого уважения! Можете себе представить, иначе как на "ты" со мной и не разговаривают! Да вы сами слышали!

 Первое посещение всякой тюрьмы, которое я делал, из любезности, со смотрителем, всегда оставляет ужасное впечатление.

 Каторжане тут же, при нем, ему в глаза, начинают "докладывать" вам обо всех его штуках и проделках. Вы напрасно протестуете:

 - Да я не начальство! Это меня не касается!

 - Нет, вы, ваше высокоблагородие, послушайте!

 И они отделывают человека, от которого зависит вся их жизнь, вся их судьба, не стесняясь в выражениях, ругательски его ругая.

 Смотритель-бедняга только переминается с ноги на ногу, словно стоит на горячих угольях.

 - Пойдемте-с!

 После он, может быть, с этими обличителями и разочтется, но теперь "принять меры для поддержания престижа", при постороннем человеке, стесняется. А возразить?

 Что он возразит, когда все, что говорит каторжанин, я только что слышал в доме одного из его сослуживцев и услышу во всяком доме, куда пойду!

 Если эта служащая сахалинская мелкота презирает и ненавидит каторгу, то и каторга ее презирает и ненавидит.

 Это и заставляет господ сахалинских служащих держаться настороже и вдалеке от каторги, полной ненависти и презрения, заниматься только хозяйственными делами, а весь распорядок, весь внутренний строй каторги оставлять целиком в руках надзирателей, которые и являются настоящими, полными, бесконтрольными "хозяевами каторги".

 Господа сахалинские служащие разделяются на две категории. Сибиряки, забайкальцы, - "чалдоны", как зовут их каторжане, - и служащие "российского навоза".

 Последнее выражение отнюдь не следует понимать, как что-нибудь оскорбительное, ругательное. "Российского навоза", это - выражение, выдуманное для себя господами служащими, так сказать, из аристократизма, для отличия от каторжан. Арестантов на Сахалин "сплавляют", а служащих на Сахалин "навозят". Поэтому у каторжан спрашивают:

 - Ты какого сплава?

 - Весеннего или, там, осеннего, такого-то года.

 А господа служащие между собой разговаривают так:

 - Вы какого навоза?