Айн Рэнд - Гимн Страница 4

— Мы донесем о нашем открытии Совету, и нас обоих наградят.

Затем заговорили мы. Наш голос был тверд и безжалостен. Мы сказали:

— Мы не донесем об этом ни в Совет, ни куда-либо еще.

Они зажали уши руками — никогда не слышали они подобных слов.

— Интернационал 4-8818, — спросили мы, — вы донесете на нас Совету и будете спокойно смотреть, как нас бьют плетьми на ваших глазах?

Внезапно расправив плечи, они проговорили:

— Скорее умрем.

— Тогда молчите. Это место наше. Оно принадлежит нам, Равенству 7-2521, и никому больше. И если нам придется отдать его, то мы отдадим и нашу жизнь вместе с ним.

Глаза Интернационала 4-8818 наполнились слезами, не решившимися скатиться. Дрожащим голосом они прошептали, слова застревали у них в горле:

— Воля Совета превыше всего, ведь это воля наших братьев, она свята для нас. Но если вы так хотите, мы подчинимся вам. Лучше мы совершим грех с вами, чем добро со всеми нашими братьями. Да будет Совет милосерден к нам.

Возвращались мы в Дом Подметальщиков в тишине.

С тех пор каждую ночь, когда звезды были высоко и Подметальщики сидели в Городском Театре, мы, Равенство 7-2521, прокрадывались наружу сквозь темноту, пробирались к заветному месту. Сбежать из Театра нетрудно. Когда задувают свечи и актеры выходят на сцену, никто не замечает, как мы крадемся под стульями к выходу. Позже, под прикрытием тьмы, легко незамеченными встать в колонну, строем идущую из Театра, рядом с Интернационалом 4-8818. На улицах темно, и вокруг никого нет, — никому не разрешается бесцельно бродить по Городу. Каждую ночь мы бежим к оврагу, отодвигаем камни, которые набросали на решетку, чтобы спрятать ее от людских глаз. По три часа мы проводим под землей в полном одиночестве, украв свечи из Дома, украв кремень, ножи и бумагу, мы перенесли все туда. У нас есть даже стеклянные пузырьки, порошки и кислоты из Дома Ученых. И вот каждую ночь по три часа мы в туннеле, мы учимся: распрямляем странные металлы, смешиваем кислоты, разрезаем тела животных, которые находим на Городской Свалке. Выстроив печь из кирпичей, собранных на улице, мы сжигаем в ней сучья, которые находим в овраге. Огонь потрескивает в печи, и голубые тени танцуют на стенах, ни один звук не беспокоит нас. Мы украли манускрипты. Это ужасный проступок. Манускрипты бесценны. Братья из Дома Клерков тратят около года на то, чтобы разборчивым почерком переписать один манускрипт. Манускрипты — большая редкость, и они хранятся в Доме Ученых.

Вот мы сидим под землей и читаем украденные манускрипты. Прошло два года с тех пор, как мы нашли это место. И за эти два года мы узнали больше, чем за десять лет, проведенных в Доме Учеников: познали то, чего нет в манускриптах, раскрыли тайны, о существовании которых Ученые даже не подозревают. Мы поняли, как велико неисследованное и как мало одной жизни, чтобы понять все это. Мы ничего не хотим, лишь в уединении проводить исследования, чувствовать, как день ото дня наше зрение становится острее ястребиного и чище, чем горный хрусталь.

Неисповедимы пути порока. Мы нечестны перед братьями, нарушили волю Совета. Мы единственные из всех, кто ходит в этот час по земле, совершаем работу только потому, что мы этого хотим.

Ужас нашего преступления не постичь умом. А наказания, которое нас ждет, не может вынести человеческое сердце, ибо даже память Древнейших не вспомнит похожего на то, что совершили мы. И все же мы не чувствуем ни стыда, ни сожаления, называя себя предателем и злодеем, не чувствуем тяжести на душе и страха в сердце.

Кажется, что душа наша чиста, как озерная вода, и ее не тревожит ни один взгляд, кроме взгляда солнца. А на сердце — неисповедимы пути порока — спокойно, как никогда.

2

Свобода 5-3000... Свобода 5-3000... Свобода 5-3000...

Нам хочется писать и писать это имя, прокричать его во все горло, но мы осмеливаемся лишь шептать его. Мужчинам запрещено замечать женщин, а женщинам мужчин. Но мы думаем об одной из них, о тех, имя которых Свобода 5-3000, мы не думаем о других.

Женщины, которые работают с землей, живут в Доме Крестьян за Городом. Там, на окраине, есть большая дорога, ведущая на север. И мы, Подметальщики, должны поддерживать чистоту этой дороги до первого столба. Вдоль нее изгородь, а за ней простираются поля, черные, вспаханные, похожие на громадный раскрытый веер. Борозды сходятся к какой-то невидимой руке за горизонтом. Они простираются от нее вперед и широко распахиваются перед нами, как черные пластинки, на которых блестят тонкие зеленые прожилки.

На полях работают женщины, и их белые туники, развевающиеся на ветру, похожи на крылья чаек, бьющихся о черную землю. Тем мы и увидели Свободу 5-3000. Они шли вдоль борозды, и тело их было прямо и тонко, как металлическое лезвие, твердые глаза блестели. В них не было ни страха, ни доброты, ни вины. Их блестящие волосы переливались золотом на солнце. Дикие, они как будто умоляли кого-нибудь их приручить. Они бросали зерна, будто соблаговолив бросить этот презренный дар, а земля была нищенкой у них под ногами.

Мы стояли, не двигаясь, впервые познав страх, а затем и боль. Мы стояли, не двигаясь, чтобы не расплескать эту боль, более драгоценную, чем удовольствие. Затем мы услышали, как кто-то позвал: "Свобода 5-3000". Они повернулись. Так мы узнали их имя и не отрываясь смотрели, как они уходили, пока туника не пропала в голубом тумане. И на следующий день мы опять пришли на северную дорогу и завороженно смотрели, как Свобода 5-3000 работали в поле. С тех пор мы вновь и вновь каждый день испытывали эту тоску ожидания начала работы на северной дороге. И там мы видели Свободу 5-3000. Мы не знаем, замечали ли они нас, скорее всего — да. Однажды мы подошли близко к изгороди, и вдруг они повернулись к нам, подхваченные каким-то водоворотом. Минуту они неподвижно, подобно камню, стояли, пристально рассматривая нас, глядя прямо в наши глаза. На лице не было ни улыбки, ни приветствия. Но его выражение было напряженно и глаза темны. Они отвернулись так же резко, и быстро пошли прочь.

На следующий день, подойдя к изгороди, мы заметили улыбку. Они улыбались нам. И мы улыбнулись в ответ. Их голова откинулась, руки повисли как плети, будто великая усталость окутала все тело. Они не смотрели больше на нас, взгляд был обращен в небо. Они повернулись, и мы почувствовали, как невидимая рука дотронулась до нас, тепло ее прошло с головы до ног.

Теперь мы приветствовали друг друга глазами, не осмеливаясь говорить, каждый день. Говорить с людьми других профессий, кроме как на Общественных Собраниях, — преступно. И вот однажды, стоя у забора, подняв руку ладонью вниз, мы медленно протянули ее к Свободе 5-3000. Если бы другие заметили это, они бы ничего не поняли. Было похоже на то, что мы заслоняемся от солнца. Но Свобода 5-3000 заметили и поняли все. Они сделали так же. С этого дня мы так приветствовали Свободу 5-3000, и они отвечали так же. И никто не мог заподозрить ничего дурного. Мы не удивляемся этому нашему новому преступлению. Ведь это уже второе преступление. Предпочтение, совершенное нами, ведь ни об одном из братьев мы не думаем, как о Свободе 5-3000. Не знаем, ни почему мы думаем о них, ни почему, когда мы думаем о них, земля становится прекрасной и жизнь не кажется больше только нудной необходимостью, она становится удовольствием.

Мы не думаем о них как о Свободе 5-3000. В мыслях мы дали им другое имя — Золотая. Но давать людям имена, отличающие их от других, — грех. И все же мы называем их Золотая, потому что они не похожи на остальных. Мы не вспоминаем, что никогда, кроме Времени Спаривания, мужчины не должны думать о женщинах. Время Спаривания — это одна ночь весной, когда всех мужчин старше двадцати и женщин старше восемнадцати посылают в Городской Дворец Спаривания, каждому мужчине Совет Евгеники выделяет женщину. Дети рождаются каждую зиму, но ни родители, ни дети не знают друг друга. Нас дважды посылали во Дворец Спаривания, но это так безобразно и постыдно, что мы не любим думать об этом.

Ко всем нашим преступлениям сегодня прибавилось еще одно — сегодня мы поговорили с Золотой. Когда мы остановились на краю дороги у изгороди, другие женщины были далеко в поле. Золотая стояли на коленях у пересекающего его рва, одна. И когда они подносили воду к губам, капли, падающие с их рук, походили на солнце, на искры огня. Затем они увидели нас, но, все еще не двигаясь, продолжали стоять на коленях и смотреть на нас. Отблески солнца играли на их белой тунике, и блестящая капля упала с руки, застывшей в воздухе. Золотая поднялись и подошли к изгороди, будто прочитав в наших глазах мольбу.

Двое других Подметальщиков нашей бригады были в ста шагах вниз по дороге. Мы были уверены, что Интернационал 4-8818 не предаст нас, а Союз 5-3992 просто ничего не поймет. И мы впились глазами в Золотую. Тень от ресниц лежала на белых щеках, и солнце играло на губах. И мы прошептали: