Уилки Коллинз - Отель с привидениями Страница 4

Брат Монтбарри сделал знак, что покуда у него нет возражений.

— Если его светлость умрет первым, — продолжал адвокат, — по моим сведениям, единственное содержание, которое он оставит своей вдове, будет арендное содержание собственности, а это не более четырех сотен в год. Пенсия и выплаты, естественно, прекратятся с его смертью. Поэтому все, что достанется графине, — это четыреста фунтов в год, если он оставит ее вдовой.

— Четыреста фунтов не все, что он оставит, — последовал ответ. — Мой брат застраховал свою жизнь на десять тысяч фунтов, всю эту сумму в случае своей смерти он завещал графине.

Это заявление произвело сильное действие. Все переглядывались, повторяя поразительные слова «десять тысяч фунтов». Прижатый к стене, адвокат предпринял последнюю попытку удержаться на своей позиции.

— Могу я спросить, кто включил это соглашение в брачный контракт? — спросил он. — Уж, верно, не сама графиня?

— Брат графини, — ответил Генри Уэствик, — а это одно и то же.

Сказать больше было нечего — во всяком случае, в присутствии брата лорда Монтбарри. Разговор перешел на другие темы, и доктор отправился домой.

Однако нездоровое его любопытство в отношении графини все еще не было утолено. На досуге он нет-нет и раздумывал о том, удастся ли семейству лорда Монтбарри в конце концов расстроить этот брак. Больше того, его разбирало желание увидеть этого потерявшего голову человека. В немногое, оставшееся до венчания время он каждый день захаживал в клуб, рассчитывая услышать что-нибудь новое. Но все оставалось по-прежнему, насколько это было известно в клубе. Положение графини было прочным; решение Монтбарри сделаться ее супругом нисколько не поколебалось. Они оба были католиками, поэтому венчаться им предстояло в капелле на Испанской площади. Вот, собственно говоря, и все, что узнал доктор.

В день бракосочетания, немного поборовшись с собой, он таки пожертвовал своими больными и гинеями и тайком отправился посмотреть венчание. До самого последнего дня он будет гневаться на всякого, кто напомнит ему об этом приключении.

Венчание носило сугубо приватный характер. Перед церковными дверьми стоял закрытый экипаж; внутри здания различалось несколько фигур, в основном простой люд, большинство пожилые женщины. Доктор Уайбрау узнал некоторых своих клубных собратьев, как и он, привлеченных сюда любопытством. У алтаря стояли четверо: жених, невеста и двое свидетелей — пожилая женщина, возможно, компаньонка или горничная графини, и, несомненно, ее брат, барон Ривар. Гости со стороны невесты, как и сама невеста, были в обычном выходном платье. В отношении внешности лорд Монтбарри был типичный военный средних лет: ни лицом, ни фигурой он не выделялся. И барон Ривар, со своей стороны, тоже являл собой распространенный и хорошо известный тип. Эти колючие усы, нагловатый взгляд, завитую шевелюру, молодцеватую посадку головы сотни раз встретишь на парижских бульварах. Единственной его примечательной чертой было то, что он нимало не походил на свою сестру. И священник, совершавший обряд, был безобидный, угодливый старикашка, кое-как отправлявший свою службу и с трудом опускавшийся на ревматические колени. Единственно, кто привлек к себе внимание, была сама графиня, но она подняла вуаль только с началом службы, а в скромном ее платье и разглядывать было нечего. Трудно себе представить более скучное и менее романтическое венчание. Время от времени доктор оглядывался на двери, глядел на хоры, смутно ожидая появления какого-нибудь протестующего, незнакомца, владевшего страшной тайной и посланного прекратить этот обряд. Но ничего подобного не происходило — ничего из ряда вон выходящего, ничего драматического. Объявленные мужем и женой, те двое ушли в сопровождении своих свидетелей расписываться в приходской книге. А доктор Уайбрау все ждал, он еще упорно надеялся на то, что должно же произойти нечто, заслуживающее внимания.

Новобрачные вышли и рука об руку направились из церкви. При их приближении доктор Уайбрау отступил назад, но графиня, к его смущению, высмотрела его. Он услышал, как она сказала мужу:

— Одну минуту, я вижу своего друга.

Монтбарри кивнул и остановился.

Она подошла к доктору, взяла его за руку и сильно сжала ее. Он сквозь вуаль почувствовал нестерпимый взгляд ее темных глаз.

— Видите, еще один шаг на пути к концу! — Прошептав эти странные слова, она вернулась к мужу.

Доктор еще собирался с мыслями, когда лорд и леди Монтбарри сели в свой экипаж и уехали.

Снаружи, перед дверьми церкви, стояли три-четыре члена клуба, как и доктор Уайбрау, наблюдавшие церемонию из любопытства. Рядом с ними в одиночестве стоял брат невесты. Очевидно, ему хотелось на свету разглядеть человека, с которым разговаривала его сестра. Его нагловатые глаза с подозрением ощупали лицо доктора. Но вот облачко развеялось, барон с очаровательной любезностью улыбнулся, поднял шляпу, приветствуя сестриного друга, и ушел.

На ступенях церкви составился клубный конклав. Начали с барона:

— Чертовски мерзкий вид у этого афериста!

Потом досталось Монтбарри:

— Он собирается везти эту ужасную женщину в Ирландию?

— Ну что вы! Как он посмотрит в глаза своим арендаторам? Они все знают про Агнес Локвуд.

— Понятно. Тогда куда же он направляется?

— В Шотландию.

— И она согласилась?

— Это всего на пару недель. Они вернутся в Лондон и уедут за границу.

— И уже никогда не вернутся в Англию?

— Как знать! Вы заметили, как она посмотрела на Монтбарри, когда подняла вуаль в начале службы? На его месте я бы дал тягу. Вы ее видели, доктор?

Но к этому времени доктор уже вспомнил про своих пациентов, и с него было достаточно клубных сплетен. Он последовал примеру барона Ривара и удалился.

«Видите, еще один шаг на пути к концу», — повторял он про себя, направляясь домой.

К какому концу?

Глава 4

В тот день, когда те двое вступили в брак, в маленькой гостиной своей лондонской квартиры Агнес Локвуд в одиночестве сжигала письма, которые в минувшее время писал ей Монтбарри.

Тот язвительный портрет, что набросала графиня в разговоре с доктором Уайбрау, и близко не передавал обаяния, составлявшего самую примечательную черту Агнес, — безыскусного выражения доброты и чистоты, привлекавших всякого, кто ее видел. Она выглядела много моложе своих лет. Светлолицая и застенчивая, она легко сходила за девочку, хотя на самом деле приближалась уже к тридцати. Она жила с преданной няней на скромный доход, которого хватало как раз на них двоих. Ни следа понятной грусти не было на ее лице, когда она медленно рвала письма и бросала обрывки в огонь, специально для того разведенный. К несчастью для себя, она была из тех женщин, которые слишком глубоко чувствуют, чтобы выплакаться. Бледная и спокойная, она холодными подрагивающими пальцами уничтожала одно письмо за другим, не отваживаясь напоследок перечесть их. Она как раз рвала последнее, чтобы бросить его в прожорливое пламя, как вошла старая няня и спросила, желает ли она видеть «мастера[4] Генри», имея в виду самого младшего из семейства Уэствиков, того самого, кто публично порицал своего брата в курительной клуба.

Агнес помедлила в нерешительности. Слабый румянец выступил у нее на лице.

Много воды утекло с тех пор, как Генри Уэствик признался ей в своей любви. Она же призналась ему в том, что сердце ее отдано старшему брату. Он примирился с порушенными надеждами, и с тех пор они общались дружески и по-родственному. Никогда прежде он не связывался у нее с неприятными воспоминаниями. Но сегодня, когда его брат, обвенчавшись с другой женщиной, окончательно предал ее, ей почему-то было неприятно его видеть. Помнившая их еще малыми детьми, старая няня терпеливо выжидала. Она, конечно же, симпатизировала Генри и потому поспешила ему на помощь:

— Он говорит, что уезжает, дорогая, и просто пришел проститься.

Эта простая причина возымела свое действие. Агнес решила принять кузена.

Тот вошел так стремительно, что обрывки последнего письма Монтбарри она бросила в огонь уже при нем. Она поспешила заговорить первой.

— Ты так неожиданно уезжаешь, Генри. Дела? Или развеяться?

Вместо ответа он ткнул пальцем в догоравшее письмо и черный пепел, устилавший дно камина:

— Ты жжешь письма?

— Да.

— Его письма?

— Да.

Он мягко взял ее за руку.

— Я не знал, что вторгаюсь, когда тебе надо побыть одной. Прости, Агнес. Я навещу тебя, когда вернусь.

Слабо улыбнувшись, она показала ему на кресло.

— Мы знаем друг друга с детства, — сказала она. — Чего ради я буду играть в самолюбие перед тобой? Зачем мне иметь от тебя секреты? Некоторое время назад я отослала твоему брату все его подарки. Мне посоветовали сделать больше — ничего не оставлять, что могло бы напомнить о нем. Словом, сжечь его письма. Я последовала этому совету, но, признаться, когда я рвала это последнее письмо, у меня дрогнула рука. Нет, не потому, что оно последнее, а потому, что в нем было вот это.