Эдит Уортон - Итан Фром Страница 4

— Слушайте, Фром, — начал я, — вам нет ни малейшего смысла ехать дальше…

Но он тут же перебил меня:

— Ни мне, ни вам нет смысла. Хватит, наездились. Я понял это так, что он предлагает мне заночевать на ферме, и без слов повернул за ним к воротам. В конюшне я помог ему распрячь измученную лошадь и подостлать ей соломы. Управившись с этим, Фром отцепил с оглобли фонарь, вышел в ночь и через плечо позвал меня:

— Сюда пожалуйте.

Где-то высоко над нами сквозь снежную завесу мерцал прямоугольник света. Спотыкаясь и стараясь не отставать от Фрома, я побрел в эту сторону и в темноте едва не угодил в сугроб у самого крыльца. Обминая снег тяжелыми сапогами, Фром с усилием поднялся по ступенькам, посветил фонарем, нащупал дверную ручку и вошел внутрь. Я шагнул за ним следом и очутился в неосвещенной, с низким потолком прихожей, в глубине которой поднималась, теряясь во мраке, крутая узкая лестница. Справа, судя по полоске света под дверью, находилась та комната, окошко которой мы видели с улицы; из-за двери доносился монотонно-плаксивый женский голос.

У порога Фром потопал сапогами по рваной клеенке, сбивая снег, поставил фонарь на табуретку — единственный предмет, имевшийся в прихожей, — и тогда уже отворил дверь.

— Заходите, — пригласил он, и при звуке этого слова плаксивый женский голос умолк…

В ту ночь я нашел разгадку тайны Итана Фрома, и его история начала складываться в моем воображении в том виде, в каком я и решаюсь предложить ее читателю.

ГЛАВА I

Деревня утопала в снегу. Толщина снежного покрова была, пожалуй, не менее двух футов, а на перекрестках, где гулял ветер, намело целые горы снега.

В иссиня-черном небе горело холодным блеском созвездие Ориона; яркие звезды ковша Большой Медведицы застывшими ледяными сосульками висели в морозном воздухе. Луна зашла, но ночь стояла такая ясная, что белые фасады домов между деревьями на фоне снега казались серыми; резко чернели пятна кустов, а желтые полосы света, расходившиеся веером из окон цокольного этажа церкви, терялись где-то далеко впереди, в бескрайнем снежном море.

Молодой Итан Фром шел быстрым шагом вдоль главной улицы, на которой в этот поздний час не было ни души. Миновав банк и новое кирпичное здание лавки Майкла Иди, он поравнялся с домом стряпчего Варнума, где у калитки росли две черные норвежские ели. Поблизости от этого места дорога сворачивала вниз, к долине Корбери, а напротив дома Варнума высилась стройная белая колокольня церкви, обращенной в сторону улицы узким фасадом. Еще издали Итан различил на боковой стене церкви узорчатую аркаду окон верхнего этажа, а по мере приближения разглядел в лучах света из подвальных окошек множество свежих следов санных полозьев. Следы вели ко входу в церковь с противоположной стороны, где почти от самой стены начинался крутой откос в сторону дороги на Корбери; недалеко от входа виднелся навес, а под ним вереница саней с лошадьми, укрытыми теплыми попонами.

Ночь выдалась безветренная, и воздух был такой сухой и чистый, что мороз почти не чувствовался. Фрома преследовало ощущение полного отсутствия атмосферы — все пространство вокруг, от снега под ногами до сияющего металлическим блеском купола над головой, казалось ему заполненным одним только невесомым эфиром. «Как в колоколе, из которого выкачан воздух», — подумалось ему. Лет пять тому назад он проучился год в технологическом колледже в Вустере[4] и успел поработать в физической лаборатории под началом одного расположенного к нему профессора. Его нынешний круг мыслей ничем не походил на прежний, однако полученные в колледже начатки знаний нет-нет да и напоминали о себе — в самые неожиданные моменты, благодаря какой-нибудь случайной ассоциации. Смерть отца и последовавшие за ней невзгоды вынудили Итана оставить ученье, и хотя практические результаты от его недолгого пребывания в колледже были невелики, оно дало толчок его воображению и заставило задуматься о грандиозном и туманном смысле, скрытом за будничным обликом окружающего.

И сейчас, когда он спешил по заснеженной дороге, голова его пылала от обострившегося вдруг сознания таинственного смысла вещей, а лицо горело от быстрой ходьбы. Дойдя до конца улицы, он остановился перевести дыхание перед неосвещенным фасадом церкви и огляделся — вокруг было по-прежнему безлюдно. В нескольких шагах, почти от самых варнумовских елок, начинался длинный обледеневший спуск; старкфилдская молодежь издавна облюбовала это место для катанья на санках, и в погожие вечера окрестность допоздна оглашалась смехом и гомоном катавшихся. Но сегодня на сверкающей под луной белой ленте дороги не видно было ни единого темного пятнышка. Близилась полночь: деревня погрузилась в сон, и все, что еще бодрствовало в этот поздний час, сосредоточилось в подвальном этаже церкви, откуда вместе с лучами света вырывались наружу звуки музыки.

Обойдя церковь, Итан стал спускаться вниз, ко входной двери нижнего этажа. Чтобы не попасть ненароком в полосу света из окошка, он сделал круг по снежной целине и подошел сперва к дальнему углу здания, а оттуда, стараясь держаться в тени, осторожно прокрался к ближайшему окну. Прижавшись к стене своим поджарым, гибким телом и вытянув шею, он смог наконец увидеть, что делается внутри.

С улицы, из прозрачной морозной тьмы, ему показалось, что помещение, куда он заглянул, плавится от духоты. Металлические отражатели газовых рожков бросали резкий свет на беленые стены, а пышущие жаром железные бока печки вздымались, словно в ней бушевал вулканический огонь. Зал был полон молодых парней и девушек. Вдоль стены напротив окон выстроились в ряд табуретки, с которых только что поднялись просидевшие там весь вечер женщины постарше. Музыка уже смолкла, и музыканты — скрипач и барышня, игравшая по воскресеньям на фисгармонии, — на скорую руку подкреплялись за столом, накрытым на возвышении в дальнем конце зала. От угощения там уже мало что осталось — на столе громоздились глиняные миски с крошками от пирогов да пустые блюдечки из-под мороженого. Молодежь готовилась расходиться, и кое-кто уже прокладывал себе дорогу в прихожую, где висели шубы и накидки, как вдруг какой-то легконогий молодой человек с кудрявой черной шевелюрой выбежал на середину зала и хлопнул в ладоши. Этот сигнал тут же возымел действие. Музыканты поспешили к своим инструментам, танцоры, хотя многие из них успели наполовину одеться, живо выстроились в два ряда друг против друга, старушки-зрительницы снова уселись на свои места, а молодой человек, порыскав среди танцующих, вытащил на середину зала девушку, уже накинувшую на голову малиновую шаль, и завертел ее в бешеном танце под заразительную музыку виргинской кадрили.

У Фрома гулко забилось сердце. Он и сам выискивал в толпе именно эту темноволосую головку, эту малиновую шаль, и теперь досадовал, что чужой глаз оказался проворнее. Заводила танца, в жилах которого текла, по-видимому, ирландская кровь, плясал отлично и сумел заразить своим пылом партнершу. Ее легкая фигурка, кружась все быстрее и быстрее, плавно переходила вдоль шеренги танцующих от партнера к партнеру; от движения шаль слетела у нее с головы и развевалась за плечами, и при каждом повороте перед Фромом мелькали ее полуоткрытые, смеющиеся губы, облачко темных волос надо лбом и карие глаза — единственное, что он четко различал в сумбурном вихре линий.

Темп пляски все убыстрялся, и музыканты, чтобы не отстать от танцующих, наяривали что было силы, точно жокеи, нахлестывающие скаковых лошадей на финишной прямой; но наблюдателю у окна казалось, что кадрили не будет конца. То и дело он переводил взгляд с девушки на ее партнера, лицо которого, радостно-возбужденное, теперь приняло какое-то почти бесстыдно собственническое выражение. Парня этого звали Деннис, а его отец, Майкл Иди, был тот самый предприимчивый ирландский бакалейщик, чья ловкость и беззастенчивость впервые познакомила Старкфилд с новомодными методами торговли. Судя по недавно выстроенной новой кирпичной лавке, дела у Майкла Иди процветали. Сынок, по всем приметам, готовился пойти по стопам отца, а пока что не терял времени даром, пытаясь с достойной папаши предприимчивостью покорить старкфилдский прекрасный пол. Итан и раньше был о нем весьма низкого мнения, но сейчас у него просто руки чесались отделать наглеца кнутом. Странно, что девушка как будто ничего не замечала, — она обращала к нему сияющее лицо и протягивала ему руки, словно не чувствуя оскорбительности его взглядов и прикосновений.

В те редкие вечера, когда в деревне устраивалось какое-нибудь веселье и Мэтти Силвер, двоюродная племянница его жены, отправлялась немного поразвлечься, Фром всегда приходил за ней в Старкфилд, и они вместе возвращались домой. Когда Мэтти поселилась в их доме, жена Итана сама предложила давать молоденькой девушке возможность побыть на людях. Раньше Мэтти Силвер жила в Стамфорде,[5] когда же она переехала к Фромам и стала помогать своей родственнице по хозяйству, было решено, что, поскольку денег ей платить не собирались, иногда ее надо отпускать поразвлечься, чтобы она не чувствовала слишком остро разницу между городским образом жизни и уединением старкфилдской фермы. Если бы не это соображение, как потом с горечью думал Фром, его жене вряд ли пришло бы в голову позаботиться о том, чтобы девушка у них не тосковала.