Элиза Ожешко - Тадеуш Страница 4

Иногда цветок легко выдергивался вместе с корнем, но порой, стараясь одолеть какой-нибудь неподатливый кустик, Тадеуш сопел, кряхтел от натуги и сердито ворчал:

— Чтоб тебя черт побрал, чтоб тебя паралич…

А потом снова:

— Это для барышни… это для боженьки…

От этого занятия его отвлекали лягушки и птицы. Лягушки то и дело выскакивали из-под его облепленных грязью ног и бултыхались в воду. Мальчик, глядя на них, так и заливался смехом. А птицы — те вылетали из калиновых кустов и порхали над самой его головой.

— Кыш, — кричал он, размахивая букетом, — кыш, кыш!

И, принимаясь опять за незабудки, бормотал:

— Это для боженьки…

Вдруг он замер и радостно вскрикнул. Синичка, та самая синичка, что пряталась в маках! Вот она уселась на ветке калины и вместе с пушистыми белоснежными цветами легонько раскачивается вверх, вниз… и вертит желтой головкой.

На этот раз мальчик даже не успел промолвить: «Это для барышни». Одной рукой держа цветы, он протянул другую за птичкой, крикнул, нагнулся, подпрыгнул… Нежные цветы на длинных стеблях, вырванные вместе с корнями, рассыпались по краям ямы. Раздался громкий всплеск — и Тадеуш исчез.

Он не вскрикнул, не застонал, не позвал ни отца, ни матери. Не успел. Все произошло в мгновенье ока. На дне ямы, в зеленоватой стоячей воде, неподвижно лежал навзничь сынок Федоры и Клеменса. На лицо его и перепачканные ножки ложились длинные скользкие водоросли. Птичка с желтой головкой и голубыми крылышками попрежнему легонько раскачивалась на ветке калины, вверх-вниз… зеленые лягушки прыгали в мокрой траве, липы разливали благоухание, и вокруг, них звенело так, точно это не пчелы слетелись сюда, а пели чуть потревоженные струны тысячи арф.

Издалека, с противоположного конца огорода, доносился голос «пана наместника»:

— И вам не совестно? Побойтесь бога! Ведь это грех!

А с другой стороны, с поля, доносился густой бас. Это крестьянин, шедший за плугом, погонял лошадей:

— Но-о!.. Но-о!..

Над этими просторами, где бурлила, цвела и пела благодатная, чарующая жизнь, высилась помещичья усадьба с тенистой террасой, а напротив — мадонна в своей часовне. Они смотрели друг на друга через широкий просвет между липами. Девушка со светлым лицом и белыми, как снег, руками рвала у террасы розы и георгины. На голове пречистой девы горел и переливался венец, как висящая в вышине звезда, яркая и неподвижная.