Халлдор Лакснесс - Салка Валка Страница 4

После этой песни на подмостки вступила худосочная женщина с голодными глазами и жидкими космами волос. Голос у нее был скрипучий, резкие складки вокруг рта как бы говорили: «О, как ты жесток, мой господь!» Следуя примеру своего начальника, она во время речи закрыла голодные глаза и обратила лицо к королю славы, позволив благословенной улыбке осветить свое скорбное чело.

— Благодарю моего спасителя за то, что он пустил свою кровь в мою душу, воздаю ему хвалу за то, что он привел меня чудесным путем к своему распятию. Я счастлива поведать всем, что, когда я опустилась на колени перед образом Иисуса с молитвой на устах, душа моя была полна надежды, что он простит меня и все мои прегрешения; моя душа была полна веры в справедливость господню к своим детям. Я знала, что он никогда не оттолкнет того, кто стремится к нему простодушно, как дитя. Он всем пошлет такую же уверенность, какую послал мне. Да, своей милостью он дарует незаслуженное нами спокойствие и истинный мир. Ищите его и обрящете, пока еще не поздно!

После этого капитан объявил, что их любимая сестра юнкер Тордис Сигуркарлсдоттир хочет обратиться к собранию с несколькими словами.

— Тода-Колода, Тода-Колода! — зашептались в зале. Огромная краснощекая женщина с моржовыми клыками, прокладывая себе дорогу, прошла мимо капитана, опрокинув по пути две мандолины и барабан. Нос у нее был курносый, ноздри широкие, — обращая лицо к всевышнему, она с успехом могла бы собирать в них дождевую воду. На ней был исландский костюм — черная кофта и ярко-красный галстук. По виду она очень походила на мужчину и всячески старалась подчеркнуть это сходство.

— О, какое блаженство, — затянула она, скрестив руки на животе и вращая глазами; вероятно, она чувствовала себя на седьмом небе, точь-в-точь пьяный архиепископ, отправившийся в море на фрегате его королевского величества.

— О, какое блаженство, — продолжала она с возрастающим пафосом, — познать Иисуса, пасть к ногам этого чудесного, божественного, этого всемирно известного агнца, принесенного в жертву. Он пролил кровь своего сердца ради меня. Вот так льется кровь, когда в осенний день закалывают невинную скотину. О, какое блаженство сознавать, что это сердце, вырванное из груди, послужило тебе на пользу, оно исполнено справедливости и милосердия, а кровь и вода так и сочатся из него…

После этого образного и красочного вступления, которое женщина выпалила с легкостью бывалого оратора, она немного постояла на помосте, молча и неподвижно, обратив лицо с закрытыми глазами к богу. Открыв затем глаза, она устремила взор на черствую, легкомысленную и нечестивую толпу у ее ног и, скривив рот в гримасу, угрожающе сжала кулаки — ни дать ни взять мужик, решивший постоять за себя. Женщина вновь возвысила голос, но на сей раз он дрожал от священного гнева.

— Но вы, вы! — гремела она. — Вы, которые стоите перед агнцем с сердцами, полными грязи и греха, с чем вы приходите сюда? Что вы можете предложить взамен этих священных потрохов, из которых сочится кровь и вода? Кровь и вода! Вы стоите перед престолом агнца, у священного потока крови, который мог бы омыть и очистить ваши грязные души от чумных язв. Уж не думаете ли вы, что он, ведающий нашими сердцами, легкими и печенками, не знает всей подноготной ваших сердец, печенок и легких? А вы, девчонки! Вы делаете вид, что приходите сюда, в Армию, для того чтобы выбросить в море нагар со светильников и поправить в них фитили, зажженные в честь благословенной Армии спасения, на самом же деле вы думаете лишь, как бы поразвлечься. Неужто ж, по-вашему, господь слеп и не видит, что вы приходите в его святая святых только хихикать да заигрывать с мужиками?

— Заткнись, Тода! — крикнул кто-то из слушателей. Он напомнил ей, что не так давно на этом самом месте она вешалась на каждого встречного, будь то иностранец или местный житель.

— Ах ты обманщик, ах ты бездельник! Что путного сделал ты за всю свою жизнь? А может быть, ты еще надеешься что-нибудь сделать? Ничего тебе не удастся ни на этом свете, ни на том! Меня не задевают земные оскорбления и обвинения, потому что я уповаю на спасителя, который оградил меня от мирских искушений и дьявольских козней.

На мгновение она умолкла, а когда заговорила вновь, голос ее звучал мягче, проникновеннее.

— Когда сейчас я оглядываюсь на свой грех, великий грех в глазах господних, я желаю только одного — пусть как можно больше из вас испытают ту свободу, ту радость, которая дается человеку, когда он стоит согбенный перед крестом. Агнец принял меня к себе, и мне теперь нечего бояться наступления великого дня, когда он сойдет с небес и начнет проверять, что делается в моем сердце, в моих печенках, в моих легких и в моем желудке. Эй вы, парни, я чуть было не забыла про вас. Должна сказать вам, что вы ничуть не лучше женской половины. Вы бегаете за юбками, богохульствуете, сквернословите перед ликом господним, играете в двадцать одно и дебоширите в преддверии Страшного суда. Нализавшись сивухи, вы валяетесь в блевотине перед святой троицей. Но послушайте, что я вам скажу. Единственное наше вино — наш святой спаситель, и тот, кого мучит жажда, пусть пьет из него. Взгляните на виноградаря, труженика, великого Иисуса Христа, нашего спасителя. Он давит божий виноград гнева. Пот струится с его священного чела. Ступайте туда, мужчины и женщины, вступите в его виноградник, пока еще не поздно. Заблудшие души с последних скамей! Проходите вперед и преклоните колена перед господом богом сейчас, — после смерти будет поздно. Тогда огонь преисподней охватит вас, подберется к вашим грешным душам. Аминь! Аллилуйя!

Эту яркую речь, одновременно такую земную и божественную, Салка Валка слушала не мигая. А мать ее сидела словно завороженная. Глаза ее приобрели отсутствующее выражение, складки, которые оставляет жизнь на лице, смягчились; и в то же время с лица исчезло выражение мысли, женщина казалась беспомощной, отрешившейся от всего, не ведающей ни времени, ни пространства, ни печали. Такая отрешенность бывает у человека, пожалуй, только на смертном одре.

И прежде чем женщина очнулась и сообразила, что с ней происходит, зазвучала следующая песня, песня о священной виноградной лозе, избранная, вероятно, потому, что Тода-Колода называла Иисуса Христа единственным священным напитком.

Лоза вечно чистая, вечно живая,Я только побег твой, сращенный с тобой,В дни счастья и мук раскрываешь объятьяТы мне, Иисусе, возлюбленный.

Лоза вечно чистая, вечно живая,Даешь ты мне силы и соки свои,В тебе, Иисусе, я мир обретаю,В тебе открываю источник любви.

Лоза вечно чистая, вечно живая,Мое упованье, опора моя,Коль огненный зной мне чело обжигает,Прохладою ты осеняешь меня.

— А теперь будем петь все вместе, — сказал капитан, красный, возбужденный, сияющий. Было что-то залихватское и разухабистое в его голосе и взгляде, сопровождавшем приглашение. Его слова с успехом могли бы означать: «Выпьем-ка этого сладкого хмельного вина, напьемся вволю, а завтра будь что будет».

Все запели. Песнь подхватили даже маловеры и не угодные богу безбожники, и они воспарили ввысь, зачарованные ее словами и мелодией, исполняемой в унисон солистами и инструментами.

Лозу я чистейшую славлю,Тебя, Иисусе святой,Вовеки тебя не оставлю,Всем сердцем я сросся с тобой.

Непримечательная женщина попала на этот ничем не примечательный берег, словно щепка, гонимая волной неизвестно откуда и куда, и, конечно, подобно многим в этом нелегком мире, где бог на плечи каждого возложил тяжкое бремя, ей приходилось туго; что и говорить, на ее совести лежало немало прегрешений, и не очень-то приятно было вспоминать о них. Женщина без роду и племени, а такие всегда обременены грехами, — она всюду таскала за собой убедительное доказательство злосчастной любви, познанной на задворках общества. Так может ли быть для нее что-нибудь прекраснее сознания, что прошлое — прах, а впереди свет? Что может быть сладостнее радостей престола, искупленного священной кровью Иисусовой? Чем сильнее ощущаешь свою незначительность (она и вправду была незначительна) в огромной, враждебной вселенной, тем желаннее становится для тебя спаситель. И если многие находят спасение по воле господа бога, почему бы ей не пойти по их пути? Он единственно вечная, чистая и праведная виноградная лоза, и сегодня вечером ей предлагают стать побегом этой лозы, брать от нее соки и жизненные силы. После поисков пристанища на этом неизвестном берегу она чуть было не поддалась сомнению, но тут явился Он, открыл свои объятья и изгнал с ее чела все сомнения. Они исчезли, как исчезает комариный рой от свежего дуновения восточного ветра. И случилось так, что мать Салки Валки забыла весь мир в сладостных объятиях Христа. В полузабытьи она потянулась вперед, чтобы впервые в жизни склонить душу и тело перед своим спасителем. Девочка осталась на месте. Она открыла рот, зажмурила глаза, завертела головой. К месту моленья потянулись другие души из Армии спасения и, преклонив колена, стали рядом с Сигурлиной. Они присоединились к ее слезам и причитаниям. А хористы в это время распевали во всю мочь победную песню.