Михаил Ломоносов - Избранные стихотворения Страница 4

И перьвому звенеть Алцейской лирой.

Взгордися праведной заслугой, муза,

И увенчай главу дельфийским лавром.

1747

Ночною темнотою

Покрылись небеса,

Все люди для покою

Сомкнули уж глаза.

Внезапно постучался

У двери Купидон,

Приятной перервался

В начале самом сон.

"Кто так стучится смело?" -

Со гневом я вскричал.

"Согрей обмерзло тело, -

Сквозь дверь он отвечал. -

Чего ты устрашился?

Я мальчик, чуть дышу,

Я ночью заблудился,

Обмок и весь дрожу".

Тогда мне жалко стало,

Я свечку засветил,

Не медливши нимало

К себе его пустил.

Увидел, что крилами

Он машет за спиной,

Колчан набит стрелами,

Лук стянут тетивой.

Жалея о несчастье,

Огонь я разложил

И при таком ненастье

К камину посадил.

Я теплыми руками

Холодны руки мял,

Я крылья и с кудрями

Досуха выжимал.

Он чуть лишь ободрился,

"Каков-то, - молвил, - лук,

В дожже, чать, повредился".

И с словом стрёлил вдруг.

Тут грудь мою пронзила

Преострая стрела

И сильно уязвила,

Как злобная пчела.

Он громко засмеялся

И тотчас заплясал.

"Чего ты испугался? -

С насмешкою сказал. -

Мой лук еще годится,

И цел и с тетивой:

Ты будешь век крушиться

Отнынь, хозяин мой".

1747

Лишь только дн_е_вной шум замолк,

Надел пастушье платье волк

И взял пастушей посох в лапу,

Привесил к поясу рожок,

На уши вздел широку шляпу

И крался тихо сквозь лесок

На ужин для добычи к стаду.

Увидев там, что Жучко спит,

Обняв пастушку, Фирс храпит,

И овцы все лежали сряду,

Он мог из них любую взять;

Но, не довольствуясь убором,

Хотел прикрасить разговором

И именем овец назвать.

Однако чуть лишь пасть разинул,

Раздался в роще волчей вой.

Пастух свой сладкой сон покинул,

И Жучко с ним бросился в бой;

Один дубиной гостя встретил,

Другой за горло ухватил;

Тут поздно бедной волк приметил,

Что чересчур перемудрил,

В полах и в рукавах связался

И волчьим голосом сказался.

Но Фирс недолго размышлял,

Убор с него и кожу снял.

Я притчу всю коротким толком

Могу вам, господа, сказать:

Кто в свете сем родился волком,

Тому лисицой не бывать.

1747

к его высокородию Ивану Ивановичу Шувалову

Прекрасны летни дни, сияя на исходе,

Богатство с красотой обильно сыплют в мир;

Надежда радостью кончается в народе;

Натура смертным всем открыла общий пир.

Созрелые плоды древа отягощают

И кажут солнечным румянец свой лучам!

И руку жадную пригожством привлекают;

Что снят своей рукой, тот слаще плод устам.

Сие довольствие и красота всеместна

Не токмо жителям обильнейших полей

Полезной роскошью является прелестна,

Богинь влечет она приятностью своей.

Чертоги светлые, блистание металлов

Оставив, на поля спешит Елисавет;

Ты следуешь за ней, любезный мой Шувалов,

Туда, где ей Цейлон и в севере цветет*,

Где хитрость мастерства, преодолев природу,

Осенним дням дает весны прекрасной вид

И принуждает вверьх скакать высоко воду,

Хотя ей тягость вниз и жидкость течь велит.

Толь многи радости, толь разные утехи

Не могут от тебя Парнасских гор закрыть.

Тебе приятны коль российских муз успехи,

То можно из твоей любви к ним заключить.

Ты, будучи в местах, где нежность обитает,

Как взглянешь на поля, как взглянешь на плоды,

Воспомяни, что мой покоя дух не знает,

Воспомяни мое раченье и труды.

Меж стен и при огне лишь только обращаюсь;

Отрада вся, когда о лете я пишу;

О лете я пишу, а им не наслаждаюсь

И радости в одном мечтании ищу.

Однако лето мне с весною возвратится,

Я оных красотой и в зиму наслаждусь,

Когда мой дух твоим приятством ободрится,

Которое взнести я на Парнас потщусь.

18 августа 1750

ПИСЬМО О ПОЛЬЗЕ СТЕКЛА

к высокопревосходительному господину генералу-поручику, действительному ее императорского величества камергеру, Московского университета куратору и орденов Белого Орла, Святого Александра и Святыя Анны кавалеру

Ивану Ивановичу Шувалову, писанное 1752 года

(Отрывок)

‹..›

Взирая в древности народы изумленны,

Что греет, топит, льет и светит огнь возжженный,

Иные божеску ему давали честь;

Иные, знать хотя, кто с неба мог принесть,

Представили в своем мечтанье Прометея,

Что, многи на земли художества умея,

Различные казал искусством чудеса:

За то Минервою был взят на небеса;

Похитил с солнца огнь и смертным отдал в руки.

Зевес воздвиг свой гнев, воздвиг ужасны звуки.

Продерзкого к горе великой приковал

И сильному орлу на растерзанье дал.

Он сердце завсегда коварное терзает,

На коем снова плоть на муку вырастает.

Там слышен страшный стон, там тяжка цепь звучит;

И кровь, чрез камни вниз текущая, шумит,

О коль несносна жизнь! позорище ужасно!

Но в просвещенны дни сей вымысл видим ясно.

Пииты украшать хотя свои стихи,

Описывали казнь за мнимые грехи.

Мы пламень солнечный Стеклом здесь получаем

И Прометея тем безбедно подражаем.

Ругаясь подлости нескладных оных врак,

Небесным без греха огнем курим табак;

И только лишь о том мы думаем, жалея.

Не свергла ль в пагубу наука Прометея?*

Не злясь ли на него, невежд свирепых полк

На знатны вымыслы сложил неправой толк?

Не наблюдал ли звезд тогда сквозь Телескопы,

Что ныне воскресил труд счастливой Европы?

Не огнь ли он Стеклом умел сводить с небес

И пагубу себе от варваров нанес.

Что предали на казнь, обнесши чародеем?

Коль много таковых примеров мы имеем,

Что зависть, скрыв себя под святости покров,

И груба ревность с ней, на правду строя ков,

От самой древности воюют многократно,

Чем много знания погибло невозвратно!

Коль точно знали б мы небесные страны,

Движение планет, течение луны,

Когда бы Аристарх завистливым Клеантом

Не назван был в суде неистовым Гигантом,

Дерзнувшим землю всю от тверди потрясти,

Круг центра своего, круг солнца обнести;

Дерзнувшим научать, что все домашни боги

Терпят великой труд всегдашний дороги;

Вертится вкруг Нептун, Диана и Плутон

И страждут ту же казнь, как дерзкой Иксион;

И неподвижная земли богиня Веста

К упокоению сыскать не может места.

Под видом ложным сих почтения богов

Закрыт был звездный мир чрез множество веков.

Боясь падения неправой оной веры,

Вели всегдашню брань с наукой лицемеры,

Дабы она, открыв величество небес

И разность дивную неведомых чудес,

Не показала всем, что непостижна сила

Единого творца весь мир сей сотворила;

Что Марс, Нептун, Зевес, всё сонмище богов

Не стоят тучных жертв, ниж_е_ под жертву дров;

Что агньцов и волов жрецы едят напрасно;

Сие одно, сие казалось быть опасно.

Оттоле землю все считали посреде.

Астр_о_ном весь свой век в бесплодном был труде,

Запутан циклами*, пока восстал Коперник,

Презритель зависти и варварству соперник.

В средине всех планет он солнце положил,

Сугубое земли движение открыл.

Однем круг центра путь вседневный совершает,

Другим круг солнца год теченьем составляет,

Он циклы истинной Системой растерзал

И правду точностью явлений доказал.

Потом Гугении, Кеплеры и Невтоны,

Преломленных лучей в Стекле познав законы,

Разумной подлинно уверили весь свет,

Коперник что учил, сомнения в том нет.

Клеантов не боясь, мы пишем все согласно,

Что истине они противятся напрасно.

В безмерном углубя пространстве разум свой,

Из мысли ходим в мысль, из света в свет иной.

Везде божественну премудрость почитаем,

В благоговении весь дух свой погружаем.

Чудимся быстрине, чудимся тишине,

Что бог устроил нам в безмерной глубине.

В ужасной скорости и купно быть в покое,

Кто чудо сотворит кроме его такое?

Нас больше таковы идеи веселят,

Как, божий некогда описывая град,

Вечерний Августин душею веселился.

О коль великим он восторгом бы пленился,

Когда б разумну тварь толь тесно не включал,

Под нами б жителей как здесь не отрицал,

Без Математики вселенной бы не мерил!

Что есть Америка, напрасно он не верил:

Доказывает то подземной катол_и_к,

Кадя златой его в костелах новых* лик.

Уже Колумбу вслед, уже за Магелланом

Круг света ходим мы великим Океаном

И видим множество божественных там дел,

Земель и островов, людей, градов и сел,

Незнаемых пред тем и странных нам животных,