Андрей Седых - Звездочёты с Босфора Страница 4

— Вы отлично понимаете, что ни один ученый не примет вашего предложения, не имеет права его принять. Независимо от вашего согласия, он все равно совершит преступление. Вы, вероятно, получили уже много писем?

— Около пятидесяти.

— Ив них, конечно, нет ни одного «интересного» предложения?

Иванов не без смущения признался:

— Ни одного. Два человека предлагают мне убить Гитлера. Есть письма от сумасшедших, от неврастеников и будущих самоубийц, от женщин, желающих выйти замуж, от миссионеров, приславших евангельские брошюрки, и просто от добрых людей, советующих вернуться на путь истины… Впрочем, вот они, эти письма. Среди них есть интересные… Читайте.

И он протянул мне толстую пачку писем.

Твердый мужской почерк:

«Милостивый Государь!

Ваше письмо в «Пари-Суар» нисколько не кажется мне странным. Я вполне вас понимаю и сам бы хотел покончить жизнь избранным вами способом.

Мне 34 года. 17 лет я проработал в одном и том же деле. Теперь оно прогорело и я остался без работы. Все двери предо мной закрыты. Жизнь вызывает одно отвращение. Я потерял к ней всякий вкус.

Вы получите, вероятно, много предложений. Окажите товарищескую услугу и перешлите мне одно из предложений, которым вы сами не воспользуетесь. Это будет с вашей стороны добрым делом.

Всей душой ваш…»

Голубой конверт. Косой, размашистый женский почерк. Штемпель из Лиможа.

«Как странна ваша просьба! Стары ли вы? Молоды? Для чего умирать, когда вся жизнь еще впереди?

Если бы я лично знала вас, мне кажется, я поняла бы ваше горе и могла бы вас утешить. Я — маленькая женщина, молодая. Говорят, я красива. Два года назад я вышла замуж за человека, который заставил меня страдать. Теперь мы расстались. Я одинока, и все же не теряю надежды. Вот почему, читая ваше письмо, я плакала. Мужайтесь! Мне кажется, я смогу вас спасти и сделаю это от всего сердца. Я создана для того, чтобы понимать чужие страдания, — я сама слишком много настрадалась».

Бедная маленькая женщина из Лиможа… Она так и не получила ответа на свой призыв…

Дальше я прочитал письмо, написанное синим, химическим карандашей:

«Гражданин — кандидат в самоубийцы!

Из вашего письма я заключаю, что вы совершенно свихнувшийся человек и что жизнь вам не дорога. Такие люди могут быть полезны для дела.

Лучшее, что вы можете сейчас сделать, — это убить… (Здесь было названо имя известного политического деятеля, которого ныне нет в живых) Если нет, то подожди еще немного (корреспондент внезапно перешел на ты и на более фамильярный тон). Смерть, которой ты жаждешь, придет сама, без посредничества гнилой и подкупленной печати, и все фашисты в твоем роде получат тоже, что и ты».

Потом было письмо еще от одной дамы, которая предлагала руку, сердце и маленькую ренту. Солдат из Нанси советовал поступить в Иностранный Легион. Редактор какого-то «Международного Бюллетеня» предлагал сотрудничество в его журнале. Чтобы стать сотрудником, нужно было предварительно абонироваться на журнал, а стоило это всего 20 франков, «каковую сумму можно послать международными купонами или чеком на швейцарский банк». Редактор бюллетеня, очевидно, был твердо убежден, что подписка на его журнал и есть то доброе дело, о котором мечтал кандидат в самоубийцы, и после которого он сможет умереть со спокойной совестью и сознанием выполненного долга.

Прочел я и письмо настоящего оптимиста. Написано оно было бойким, корявым почерком, на бланке «Кафэ Дюпон»:

«Мсье, как вы можете видеть по конверту и бумаге, я сижу сейчас в угловом кафэ и пью пиво. Очень жалею, что вас нет рядом со мной. Уверяю вас, что после второго или третьего стакана, вы переменили бы образ мыслей и стали бы таким же оптимистом, как и я.

Я — холостяк и совершенно одинокий человек. Если бы у меня был дом и семья, я не стал бы, конечно, писать письма совершенно незнакомым людям и торчать целые дни у Дюпона. Но позвольте, все же, поделиться с вами некоторыми соображениями. Смерть — это, как женщина. Чем больше вы ее жаждете, тем меньше у вас шансов заполучить ее…»

И так — пять или шесть страниц. Потом я прочел письмо, написанное на листке, вырванном из ученической тетради.

«С тех пор, как я прочла ваше обращение, я нахожусь, как в лихорадке, и думаю только о вас. Я уже большая. Родители не позволили бы мне написать вам. Вот почему мне приходится писать тайком, лежа в постели. Умоляю вас — не умирайте! Это так страшно!».

Последнее письмо, которое протянул мне Иванов, было анонимное и написано на машинке.

«М. Г. — Мы с интересом прочли ваше сочинение. По-видимому, вы не вполне нормальны. Если вы действительно хотите покончить счеты с жизнью и оказать человечеству услугу, рекомендуем вам воспользоваться близостью Сены и утопиться.

Вы избавите человечество от круглого идиота и, смеем вас уверить, это очень полезное дело. Примите и пр.

Группа читателей»

Листок задрожал в руках Иванова. Потом он медленно, с натянутой улыбкой сказал:

— Это письмо написала моя жена. Ее выдала бумага, которую я сам же ей подарил…

Теперь у меня был ключ к загадке. Его дало анонимное письмо, настуканное на машинке.

Постепенно, слово за словом, я узнал историю этого неудачника. Он учился, чтобы получить диплом инженера, и за год до окончания должен был бросить школу. Служил, и завод закрылся. Поступил на службу, — и его обманули, не заплатили. Получил от кого-то деньги, — чек оказался без покрытия.

— Знаете, есть такие зыбучие пески. Человек попадает в них, и уже не имеет сил выбраться; Так вся жизнь моя сложилась из одних неудач.

…Единственный раз ему посчастливилось. Он встретил молодую, красивую женщину. Они поженились. И на следующий день после свадьбы жена оказалась врагом, — злым, циничным, беспощадным. Муж узнал, для чего ей нужен был этот брак.

Мы говорили долго, и меня поразило, что ни один из этих людей, откликнувшихся на отчаянный вопль, — по существу людей добрых и чутких, не подошел к человеку без жалких нравоучительных слов, а просто и деловито:

— Может быть, у вас нет куска хлеба? Может быть, вы нуждаетесь в работе?

Через час я уже твердо знал, что он стал кандидатом в самоубийцы поневоле, попал в зыбучие пески только потому, что никто не протянул ему руку, чтобы из них выбраться. С разрешения Иванова, я подробно описал его историю в русской газете, нужно было <…>, не евангельские брошюрки и даже не деньги — а работа, возможность какой-то новой жизни.

Пришли новые письма. Мы разбирали их вместе, но писем было много и на этот раз тон их был совсем иной. Предложения неожиданные: войти компаньоном в дело по изготовлению раскрашенных от руки шарфов или заняться мытьем автомобилей в гараже.

Мы остановились на письме казака, который звал Иванова к себе на ферму, под Тулузу. Казак звал погостить, отдохнуть, описывал свое не малое хозяйство, — у него было 30 гектаров земли, свиньи, куры, кролики.

«Хозяйки у меня нет, — не успел я обзавестись женой за всеми моими делами, писал он. На праздники приезжают станичники с соседних ферм. Закусываем, выпиваем хорошо потом до ночи поем песни и вспоминаем про родной наш край, который может не придется больше увидеть».

Дальше шла казачья лирика и деловое предложение: если понравится, — остаться на ферме. Лишний работник никогда не помешает.

Иванов уехал на ферму и скоро в сутолоке парижской жизни, я совсем забыл о его существовании.

Прошло несколько лет. Как-то поздно вечером, когда я приехал в редакцию, мне сказали:

— Вас тут давно уже один человек дожидается… Часа три сидит в передней!

Человек встал и протянул мне свою руку <…> мое замешательство, спросил:

— Не вспоминаете? Много воды утекло… Да и изменился я сильно с тех пор… Человек, который хотел умереть…

Тут только я вспомнил Иванова. Он, действительно, сильно изменился, — не то, что помолодел — люди редко молодеют, — но как-то окреп, поздоровел.

Он прожил на ферме все эти годы и под конец стал испольщиком, обзавелся собственным, небольшим хозяйством.

— Приехал я в Париж со специальной целью, Помните, — вы тогда написали обо мне большую статью? Так вот я ее так хорошо спрятал, что теперь не могу найти. А статья мне сейчас нужна до зарезу…

— Для чего, собственно? Дело прошлое…

— Для развода. Так сказать, вещественное доказательство.

Признаюсь, — я страшно удивился. Какое доказательство?

— Ведь все мои несчастия пошли от жены. Теперь я задумал с ней развестись. И ваша статья будет в суде доказательством того, как плохо мне тогда было, и до какой степени отчаяния довела меня эта женщина…