Адольфо Биой Касарес - История, ниспосланная провидением Страница 4

– К Венере?

– Не понимаете? А вы не?.. – В его тоне слышались изумление, возмущение и презрение одновременно.

– Ну конечно, нет, это же ясно, – быстро заверил я.

– Нет такого бедняги, который не почувствовал бы этого на себе хоть раз, – проговорил он отчетливо, будто обвиняя меня. – Над любовью сияет Венера. С Оливией и нами это происходит каждую секунду.

Теперь пришла моя очередь взглянуть на него свысока, с презрительным любопытством. Подобные бестактность и нескромность действительно не казались мне признаками хорошего вкуса и не соответствовали правилам приличия при разговоре джентльменов. Отмечу мимоходом, хотя это и не суть как важно, именно в этот момент я ощутил, уже не впервые, желание покорить Оливию. А этот наивный Ланкер, опьяненный собственным пустопорожним красноречием и потому нечувствительный ко всему прочему, продолжал:

– Вдруг до нас доходит, что космические силы достигли нас, что они проникли в самые интимные глубины нашего существа; и тогда нас охватывает радость или страх: это могущественный бог Пан. Стивенсон написал о флейте этого бога: прочтите его статью.

Я перебил его, процитировав к случаю:

Коль ноздри как меха и грива – дыбом,а в воздухе разлитосиянье золотое –нагой перед тобой из вод предстала Афродита.[18]

– Мы читаем разных авторов, – нетерпеливо ответил он. – Впрочем, согласен, согласен. Однажды я шел от площади Конститусьон,[19] и уже свернул на Бразильскую улицу, как вдруг вместе с шумом паровоза и перестуком колес до меня долетел порыв ветра, который, казалось, принесся с далекого юга провинции и который не был похож на обыкновенный порыв ветра, а скорее на что-то, что меняло на своем пути окружающую ауру, состояние духа, причем не только людей, как будто немного удивленных, словно ощутивших некое предзнаменование, но и домов и всей улицы: все потемнело и на какой-то миг стало напряженным и значительным. Другой известный случай: когда путешественник приезжает в такой-то город и вдруг чувствует, что, если он останется здесь, с ним произойдет нечто ужасное. Подобными изменениями в сознании – озарениями – божественное предупреждает нас. Да, да, верьте мне, в лесах и ручьях до сих пор живут нимфы и мир населен богами. Бог, узнан он или нет, sei deo, sei deae[20] направляет любую деятельность. Мне боги являют себя постоянно; я предугадываю их появление, я почитаю их, и они меня защищают. Взгляните! – Он указал на парк, потом на небо, где сияла радуга, и, должен признать, это внезапное возвращение от суждений общего порядка к реальным вещам почти взволновало меня. – Взгляните, появилась радуга, вестница богов:[21] вся природа приветствует ее.

Мир вокруг засверкал, будто настал миг пришествия и все вокруг восславило это мгновение. Стволы эвкалиптов переливались ярко-желтым и ярко-красным, каждая капелька воды на их листьях была будто из дрожащего серебра, а зелень лужаек стала живее и ярче. Признаюсь, душа моя отозвалась на это зрелище – сад, замерший в ожидании. Любопытно, что радуга, в честь которой звучал гимн созидания, – это напряженное единение жизни, – в последний момент была вытеснена другой богиней; я имею в виду, что в Монте-Гранде вкатилась повозка-развалюха с Оливией, в сопровождении, как и говорилось, Хорхе Веларде. Каким бы невероятным это ни казалось, с этой минуты разговор принял вполне обычный характер. По-моему, мы заговорили о том, что дорога очень грязная, что в церкви было много народу, и о прочем в том же роде. Оливия рассказывала, опершись на спинку стула, так что ее нижняя половина была нам не видна. Казалось, она нервничала, и еще казалось, что ей не терпится уйти. Она воскликнула:

– Как поздно! Еще не звали к обеду? Бедняжка, вы, должно быть, умираете от истощения.

Последнее, разумеется, было обращено ко мне. Я поблагодарил ее и взглядом, и словом, и дружеским жестом и постарался дать понять, что мои пожелания в отношении еды более чем скромны. Разве что снова кофе с подогретым молоком, из которого состоял сегодняшний завтрак, – только чтобы утолить голод.

– Пойду распоряжусь насчет обеда, – сказала Оливия.

Она отделилась от стула, к которому, казалось, приросла, и бегом бросилась в глубь дома.

– Стой, – крикнул Ланкер. – Отчего такая поспешность? Задержись на минуту и подойди к свету, Оливия. Я хочу тебя разглядеть. Что у тебя с ногами?

Опустив глаза и покраснев, Оливия вернулась. Наконец, вся пунцовая, объяснила:

– Во время «Кирилловского псалма» они начали болеть, а когда начался «Агнус деи» распухли от колен до пят.

Всхлипывая, она ушла. Хуже не придумаешь: толстые и бесформенные, как у слона, ее ноги ничем не напоминали те, которыми я любовался накануне.

– Чудеса, – громко объявил Дракон, и я, по совести сказать, мысленно ему зааплодировал. – Чудеса. За то, что она присутствовала на мессе без чулок, наградить ее такими ногами, bocatta di cardinale[22] – да и только.

– Бедняжка! – воскликнул Ланкер, и я увидел, как по его щеке сбежала слезинка; он промокнул ее белоснежным полупрозрачным платком внушительных размеров, от которого исходило благоухание туалетной воды «Жан-Мари Фарина»; затем, прижав правую руку к сердцу, переспросил: – Чудеса? Это самое подходящее слово, если речь идет о чем-то комическом, мелочном, негодном. И что это доказывает? Что на небесах, как и на земле, правят падшие? Меня этим не проймешь, а кто попался, тот попался.

– До сих пор всегда попадались другие, – грустно отозвался Дракон. – Но я не уверен, что так будет и впредь. Стоит появиться какому-нибудь чуду, как оно с каждым разом все ближе. Будь осторожен.

Ланкер устремил на двоюродного брата спокойный и рассеянный взор; затем удалился вслед за Оливией.

– С каждым разом все ближе? – спросил я. – Что вы хотите этим сказать?

– То, что слышали. Первый случай из серии чудес произошел в пятистах метрах отсюда. Однажды вечером, когда слышались уже последние удары гонга, созывающего на ужин в спокойной, семейной, если хотите, обстановке, Роландо не приходит в голову ничего лучшего, как устроить клоунаду. Он целует раз и другой бутылку Небьоло, встает в позу, объявляет себя анти-Папой и в этом ужасном качестве благословляет рис в молоке, который становится таким жестким, как будто туда подмешали цемент. Никто не хочет его есть, всех будто обожгло, если вы понимаете, что я хочу сказать, и кто больше, кто меньше, но все мы сгорали от стыда. Проклятый десерт отдают свиньям, и эти господа весь вечер чешут брюхо копытцем. На другой день стало известно, что в загоне для свиней свирепствует гастроэнтерит, это в пятистах метрах отсюда. Следующее чудо приняло гигантские размеры, и это было самым настоящим предупреждением ему, но он не хочет ничего понимать, а случилось это в кухне. У поварихи, которая готовила на Страстную неделю поросенка, стал расти в обе стороны нос – ну просто по волшебству! Пришлось обратиться в клинику Роусона,[23] иначе бедняжка умерла бы от удушья. Теперь это настигло Оливию, которая в данный момент, скажем так, обитает в спальне Роландо. Давайте признаем, – хотя речь и идет о моем двоюродном брате, – что сюжет разворачивается в манере, которую я не побоюсь назвать чрезвычайно странной. Он полагает принципиально важными явления, в высшей мере спорные, искажая истину субъективными ощущениями и считая эти явления доказательством присутствия в нашем мире языческих богов античных времен, нынешних демонов. Но это еще не все; вы только послушайте: он упорно не признает множество христианских чудес, явных и общеизвестных, которые ясно указывают, где Бог, которому я безмерно благодарен за то, что он избавил от своих чудес меня.

– Хорошо бы, он избавил от них Оливию, – раздраженно сказал я.

– Какая девушка! – воскликнул Веларде, сверкая глазами. – Благородная, умная, а уж формы – все при ней… Будем надеяться, что действие чудес преходяще.

2

Оно и было преходящим. После того как Оливия три-четыре дня принимала таблетки «Чудо исцеления» североамериканского доктора, она победила болезнь, и от отеков, посланных провидением, даже следа не осталось. Если я не ошибаюсь, в тот уик-энд больше ничего примечательного не произошло. О задуманной литературной академии мы говорили в последний вечер, долго и пространно, поглощая при этом чай, чашку за чашкой, но очень скоро я обнаружил, что мысли Ланкера витают далеко отсюда. Я решил прервать наш рабочий коллоквиум и спросил его:

– Вы думаете о чем-то другом?

– О чем-то другом? – отозвался он эхом. – Нет, все о том же. Об этих чудесах с ногами.

– Тогда раскайтесь, как велит Священное Писание. Станьте новообращенным, чтобы вам отпустили ваши грехи.

Глядя, с каким аппетитом он уничтожает огромное количество бисквитов, мне захотелось последовать его примеру; я уже было протянул руку к бумажному пакетику, как Ланкер – любезный амфитрион! – тут же подвинул мне тарелку с тостами. Мне пришлось смиренно удовольствоваться тостами и малиновым десертом.