Пейзаж с парусом - Владимир Николаевич Жуков Страница 4

Сестра была на четыре года моложе Антона, да еще три училищных он, в сущности, не видел ее — вот она и представлялась девчонкой. Но, когда внес вслед за медленно шествовавшей Аней чемоданы, когда расцеловался с матерью и с отцом, взору его предстала худенькая девица с высоко взбитой прической, в белой кофточке и такой короткой юбчонке, что Антон мысленно охнул и подумал, как это отец терпит. Потом-то выяснилось, что отец не раз уж, еще когда Томка училась в девятом и в десятом, выбрасывал коробочки с тушью, щеточки и кисточки, но после десятого Томка устроилась ученицей в парикмахерскую, быстро выбилась в мастера и при очередной схватке за свою парфюмерию заявила отцу, что, если он еще прикоснется к какой-либо вещи на столике под трюмо, она выкинет все его напильники, дрели и молотки, потому что гребень и ножницы — такие же инструменты, и пусть он больше не пристает со своими представлениями о красоте, ибо делать людей по-современному красивыми можно, лишь будучи современной самой. Отцу, поскольку он уважал всякое ремесло, оставалось трахнуть об пол тарелку, а то, что нет ничего красивее для девушки, чем коса, он уже доказывал своему напарнику на тепловозе, где-нибудь под Рузаевкой.

Мать, объяснив все это Антону, грустно подытожила: «С тех пор почти что не разговаривают. Беда…»

Томка в ту Антонову побывку взяла в разговорах с ним тон насмешливо-покровительственный. Советовала, в какой сходить кинотеатр, какую купить электробритву и еще — чтоб не заглядывался на девиц, гуляющих по Московской. Антону хотелось цыкнуть на нее, девчонкой она росла, побаиваясь его подзатыльников, и никогда бы не позволила себе так разговаривать с ним. Теперь же Томкина поблескивающая лаком прическа и длинные, свисающие чуть ли не до плеч серьги смущали его, он вяло отшучивался и предпочитал в долгие разговоры с сестрой не вступать.

Вот кавалер ее оказался простым и понятным. Он уже захаживал в дом к Сухаревым, а познакомившись с ним, Антон сам стал звать его и свел даже с отцом — прежде Толик Гущин приглашался, лишь когда глава семейства отсутствовал.

Толик ростом был под стать Антону, такой же длинный, разве поуже в плечах, солдатская форма сидела на нем мешковато, но до «дембиля» ему осталось недолго, и он то и дело повторял, с каким наслаждением облачится в гражданский костюм.

Служил Толик в комендантском взводе артиллерийского училища, и поначалу это было не совсем понятно, поскольку до армии он работал в телевизионной мастерской, почти что окончил техникум, — по идее, ему должна была достаться служба более интеллектуальная. Вскоре открылось, что он и находился прежде в училищном учебном центре, готовил радиолокационную аппаратуру к занятиям, пока не надерзил ротному и тот в сердцах не сослал его в Пензу — стоять в проходной училища, караулить склады или еще что. Тут его Томка и подцепила.

Это, конечно, Антон так говорил — «подцепила». Сестра, смеясь, рассказывала, как Толик, тогда еще незнакомый, заплатил за билет в троллейбусе, потому что у нее не оказалось мелочи, и сошел следом на остановке, а она возьми да и заведи его в парикмахерскую — отдать долг. Потом-то он уже сам стал приходить, Толик. Напротив парикмахерской сквер есть и лавочка, вот он на лавочке и сидел, а она возилась с клиентками, и видела его через окно. Сколько у него увольнений было, столько раз он и приходил, пока она не вышла спросить, что ему нужно. Он робко так ответил: «Вас», — и стал дожидаться, когда у нее кончится смена, в казарму свою опоздал.

Томке нравилось об этом вспоминать. Антону уж надоело слушать, а она нет-нет да и возвращалась к троллейбусу и лавочке. И еще любила переводить разговор на Москву, на то, что Толик москвич и как он прилично зарабатывал в своем телеателье, жаль только, в техникуме диплома не защитил.

Сам ухажер в такие минуты больше молчал, поглядывая на Томку, словно бы разрешая ей говорить что угодно, лишь бы ему подольше оставаться подле нее. Наедине с Антоном был разговорчивее, рассказал про отца, моссоветовского работника, добавил, что тот болеет часто, скоро уйдет на пенсию, и про мать — учительницу, она скучные предметы преподает — алгебру, геометрию, но ученики ее любят, сколько раз возвращалась домой с цветами, а уж как праздники, так почтовый ящик битком набит поздравлениями. Толик помог Антону перекрыть рубероидом крышу на дровяном сарае, вместе они допилили все плахи, что там лежали, несколько раз ходили на футбол, и, когда пришла пора отправляться к новому месту службы — на Север, в Ужемье, у Антона было такое чувство, словно он расстается с закадычным другом, а не с ухажером сестры-холостячки.

Аня благополучно родила, а вскоре пришло письмо из Москвы, в котором Томка радостно сообщала, что ее фамилия теперь не Сухарева, а Гущина, и работает она не просто в парикмахерской, а в салоне, и взяли ее без звука, хотя и был ужасно трудный конкурс. Аня, прочитав письмо, сказала, что Томка врет, никакого конкурса не было, просто дала взятку, потому что в Москве парикмахеры, слава богу, сколько получают, особенно женские, и желающих делать прическу — вагон, без конкурса сядут, но Антон цыкнул на нее, чтобы прекратила болтать; ему было приятно, что Толик теперь его родственник, а где Томка работает и кем — ее дело.

Месяца через два пришло еще одно письмо, и теперь Томка уведомляла, что переменила профессию: уже не парикмахер, а ученик мастера-гримера и работает на самой что ни на есть настоящей киностудии. Конечно, писала она, получился некоторый проигрыш в материальном положении (тут Аня сказала: «Некоторый! Рублей сто в месяц потеряла, дура!»), и разряд мастера можно получить только через полгода, но дальше все будет зависеть от нее самой — можно расти до гримера-художника, и тогда фамилию твою станут писать в титрах фильма рядом с артистами, с оператором и режиссером — главное, у нее есть то, что она хотела, и с дороги своей ни за что не свернет.

Чем занимаются на киностудиях, Антон представлял смутно. Ему казалось, что студия