Жорж Санд - Жак Страница 40

Разрази меня гром, у меня не возникало ни малейшего желания понаблюдать за ней, чтобы найти объяснение этим странностям! Я ведь знал, какая она наивная, целомудренная, правдивая; знал, как она обвиняла себя в грехах, которых у нее не было, и в провинностях, которых не совершала. Несчастная! Кто мог так быстро обольстить и развратить ее?

Наверно, были у нее зачатки мерзкого бесстыдства и вероломства; должно быть, маменька, украсив дочь всеми Прелестями наивности, внесла в ее кровь каплю того яда, который источают ее собственные жилы. Иль, может быть, у мужчины, в столь краткий срок подчинившего ее своей власти, есть что-то адское в дыхании его, и стоит женщине коснуться поцелуем его уст, тотчас в нее вливается дух низкого сладострастия, и она становится его рабой. Я знаю, есть распутники столь развратные, что кажутся наделенными какой-то сверхъестественной силой, ибо в их руках невинность словно чудом вдруг превращается в порочность. Есть и женщины, отмеченные печатью врожденного бесстыдства; в годы юной неопытности оно прикрыто очарованием молодости и походит на детскую доверчивую искренность; но с первых же их шагов по стезе порока все в их душе становится ложью и подлостью. Я видел все это и, однако ж, никогда не мог бы заподозрить Фернанду. И вот я так изумлен, ошеломлен, поражен, как будто внезапно изменилось все движение светил небесных.

А теперь надо решить, что мне делать. Меня не беспокоит мысль, что со мною станет: презрение — сильнейшая опора, на которую может положиться оскорбленная душа: я уеду и увижу ее лишь тогда, когда мои дети достигнут такого возраста, что на них уже смогут оказывать роковое влияние пример матери и ее уроки; тогда я отниму их от нее, а ей обеспечу богатое и независимое существование. Боже! Боже! О таком ли будущем я мечтал для себя и для нее? Но ведь она лгала не краснея, она целовала меня без стыда и смущения, она упрекала меня в том, что я мало люблю ее, — она говорила это даже в тот самый день, когда изменила мне. Кто бы мог предвидеть, что у нее подлое сердце и что у меня остается один выход — предать эту женщину забвению!

Я прошу тебя только об одной услуге: не выказывай ни малейшего волнения и некоторое время внимательно наблюдай за нею. Я думаю, что она любит своих детей; мне даже кажется, что ее заботливость и нежность к ним усилились с тех пор, как она нашла в объятиях другого мужчины то счастье, которого жаждала. Однако я хочу знать, не ошибаюсь ли я и не заставит ли ее эта новая любовь забыть и презреть священные законы природы. Увы! Я дошел до того, что теперь считаю ее способной на все преступления. Наблюдай за ней, прошу тебя. И если мои дети пострадают от ее страсти, скажи об этом без жалости; я тотчас же возьму маленьких и уеду с ними без всяких объяснений.

Но нет, это было бы слишком жестоко. Она может несколько пренебречь своими обязанностями, но и тогда не перестанет их любить. Вырвать у нее из колыбели детей! Детей, которых она еще кормит грудью! Бедная женщина! Это слишком суровое наказание. В ней заговорила дурная, неблагородная женская натура, но все-таки она любит детей — ведь и животные любят своих детенышей. Я их оставлю ей, но ты должна будешь жить при них, ты будешь охранять их, не правда ли?

Прощай! Жду ответа с нарочным, который привезет мое письмо. Фернанде скажи, что дела удерживают меня здесь и что я прошу сообщать мне о здоровье сына, которого я оставил больным. Бедные мои дети!

XLVII

От Сильвии — Жаку

Ты ошибаешься! Клянусь Отцом нашим небесным, ты ошибаешься! Фернанда не виновата. Человек, которого ты видел, — не ее любовник: это мой возлюбленный, это Октав. Я его видела, я знала, что он тут, что он бродит вокруг дома. Я полагала, что он уже уехал. Но если ты видел, что Фернанда разговаривает с каким-то мужчиной, — это мог быть только он. Он взывал к ней о помощи, просил, чтоб она примирила его со мной. Ты слышал звук поцелуя, но это Октав поцеловал ей руку. Октав не отличается сильным характером, и у меня не много осталось любви к нему, но это вполне порядочный человек, и я знаю, что он не станет обольщать твою жену. Что касается Фернанды, невозможно и думать, что она так легко поддалась искушению, да еще лжет с таким апломбом. Я пока ничего не знаю; то, что происходит, кажется мне странным, и я не берусь дать сейчас объяснение событиям. Не понимаю, когда они успели подружиться, но за то, что они не стали любовниками, ручаюсь. Я знаю не их поступки, а их души. Не суди прежде времени, сохраняй спокойствие, жди. Надеюсь, завтра ты все узнаешь. Мне досадно, что я не могу дать тебе сегодня более вразумительные объяснения, но я не хочу расспрашивать Фернанду — боюсь, как бы она не догадалась о твоих подозрениях. Однако смело могу сказать, что она их не заслуживает.

До свидания, Жак, постарайся уснуть этой ночью. Что бы ни случилось, я сделаю все, что ты пожелаешь. Моя жизнь принадлежит тебе.

XLVIII

От Фернанды — Октаву

Мужайтесь, мой друг, мужайтесь! Я наконец поговорила с Сильвией и теперь надеюсь. Для разговора представился удобный случай. Вы так просили меня не ускорять ход событий, что я ужасно боялась, не слишком ли я поспешила. Но, с другой стороны, очень не хотелось упустить благоприятную минуту — может быть, она больше не повторится. Никогда еще я не видела Сильвию такой предупредительной, такой доброй, такой ласковой; казалось, ей хочется побеседовать со мной. Вчера вечером она пришла ко мне в спальню и спросила, почему я такая печальная. Я ответила, что вот Жак пишет ей из Блосса, справляется о здоровье детей, а мне не написал ни строчки. Я не имею права обижаться на такое явное предпочтение, которое он оказывает Сильвии, но оно глубоко огорчает меня. Я так попросту и сказала. Она горячо поцеловала меня и воскликнула:

— Бедная моя девочка! Да как же это возможно, чтобы ты огорчалась из-за меня! А я-то надеялась способствовать твоему счастью и своей любовью если не увеличивать, то поддерживать его. Да что же это, Фернанда! Неужели ты думаешь, что в глазах Жака я женщина?

— Нет, — ответила я, — я знаю — или по крайней мере мне так кажется, — что ты его сестра, но от этого еще сильнее чувствую свое несчастье. Тебя он любит больше, чем меня.

— Нет, Фернанда, нет! — воскликнула Сильвия. — Если бы это было так, я бы меньше уважала и любила Жака. Ты ему дороже всех на свете, ты его возлюбленная, ты мать его детей. И ты сама его любишь превыше всего, не правда ли?

— Превыше всего, — ответила я.

— И ты никогда не могла упрекнуть себя в какой-нибудь важной вине перед ним?

— Никогда! — сказала я с уверенностью. — Беру Господа Бога во свидетели.

— Тогда тебе нечего бояться, — сказала она. — Правда, Жак бывает строг и неумолим в некоторых случаях, но очень мягко и снисходительно относится к мелким проступкам. Будь уверена, Фернанда, что участи твоей можно позавидовать, и если ты недовольна, то, значит, ты просто неблагодарная. Увы! Как бы я хотела поменяться с тобой! Ты можешь любить всеми силами души, можешь уважать предмет своей любви, можешь всецело предаться ему; такого счастья я никогда не знала.

— Да правда ли это? — воскликнула я, обвив рукою ее шею. — Разве ты никогда не любила?

— Любила. Но никогда не принадлежала любимому и никогда не буду принадлежать, потому что он не существует. Все мужчины, которых я пробовала любить, лишь издали походили на мой идеал, а вблизи становились самими собою, и как только я узнавала их, я переставала их любить.

— О Боже! — воскликнула я. — Ты, значит, пробовала не раз?

— Да, много раз, — смеясь ответила Сильвия, — и почти всегда моя любовь кончалась накануне того дня, который я назначала себе, чтобы признаться в ней. Только с двумя я зашла несколько дальше и со вторым выдержала довольно серьезные испытания. Когда любовь моя угасала, случалось порой, что она вновь загоралась, но всегда недостаточно жарко для того, чтобы отдать ей силы, которые я чувствую в своей душе.

— Так, значит, ты не от холодности и бедности сердца хочешь жить одиноко?

— Нет, наоборот, от избытка его богатства и энергии. Душа моя томится неутолимой жаждой любить и поклоняться высокому существу, а мне встречались лишь самые обыкновенные люди. Я хотела бы обратить своего возлюбленного в божество, но мне попадаются только простые смертные.

И вот, видя, что она так разговорилась, я попросила ее рассказать мне о ее последнем увлечении, а также засыпала вопросами о вашем характере. Она мне сказала, что вы первый мужчина, которого она узнала, и последний из возлюбленных, о каких она мечтала.

— Но разве Жак, — вдруг сказала она, — никогда тебе об этом не говорил?

— Никогда.

— И не читал тебе мои письма после вашей свадьбы?

— Никогда.

— Шаль! — заметила она. — Ну, а ты сама, что ты думаешь о его характере и его наружности? Встречала ты его, когда он тут бродил в парке? Не правда ли, он с большой выразительностью играет на флейте?