Уильям Фолкнер - Собрание рассказов Страница 41

Снова наступило молчание. Потом президент сказал:

— К тому же белый дом заседаний с золотым орлом сейчас занят советом вождей, более могущественных, чем я.

Рука дядюшки поднялась, из грязноватой кружевной пены вынырнул, покачиваясь, указательный палец: знак упрека и несогласия.

— Даже глупый индеец не в силах поверить этому, — сказал он.

Потом, не меняя интонации, произнес (министр не понял, что именно к нему обращался дядюшка, так что президенту пришлось подсказать ему):

— И те вожди, наверно, еще долго пробудут в белом доме, я так понимаю.

— Да, — сказал министр. — Пока не растает весь снег и не расцвету цветы по зеленой траве.

— Ну, что же, — сказал дядюшка. — Придется нам подождать. Как раз и остальные подъедут.

И так получилось, что по Авеню, которой была уготована славная судьба, под непрекращающимся снегом, двигалась эта странная кавалькада, уныло пролагавшая себе путь; в головной повозке сидели президент, дядюшка и племянник, на колене которого по-прежнему лежала пухлая унизанная кольцами рука, а за первой повозкой шла вторая, в которой находились министр и его секретарь и за ними — две цепи солдат, между которыми чинно двигалось темное людское облако — мужчины, женщины дети, пешком и на руках; и так случилось, что за председательским столом палаты, которой суждено было стать колыбелью великого будущего, возобладавшего над несправедливостью истории и людским тщеславием, стояли президент и министр, а чуть ниже, в окружении живых творцов этой судьбы и под зоркими взглядами величественных призраков тех, кто издревле мечтали о ней, стояли дядюшка и племянник, за которыми безмолвно (если не считать все того же мерного шуршания шерсти о кожу), темнела толпа их сородичей, друзей и знакомых. Президент наклонился к министру.

— Пушка у них готова? — шепотом спросил он. — Вы уверены, что они заметят от двери, как я махну рукой? А что, если эти чертовы орудия взорвутся: из них последний раз стрелял Вашингтон в Корнуоллиса (английский главнокомандующий в воне за независимость). Тогда ведь все шишки посыплются на меня, не так ли?

— Так, — шепнул министр.

— Да поможет нам бог. Давайте книгу.

Министр передал ему книгу, которую успел захватить по дороге из кабинета, — сонеты Петрарки по-латыни.

— Надеюсь, что я не настолько забыл латынь, чтобы это сошло за английский или чикасо, — сказал президент. — Он открыл книгу, и снова президент, повелитель народов, герой битв — дипломатических, законодательных и военных — выпрямился и посмотрел на смуглые, неподвижные, сосредоточенные, ожидающие лица; когда он заговорил, то это был голос человека, который заставляет других людей слушать и повиноваться.

— Фрэнсис Уэддел, вождь народа чикасо, и вы, племянник Фрэнсиса Уэддела, будущий вождь, слушайте мои слова.

Затем он начал читать. Его голос, сильный и звучный, разносился над смуглыми лицами, рассыпаясь на торжественные слоги, под величественными сводами зала. Он прочел десять сонетов. Затем, подняв руку, он резюмировал; его голос замер в торжественной тишине, и он опустил руку. Через какое-то мгновение снаружи раздался нестройный артиллерийский залп. Теперь впервые в темной толпе стало заметно какое-то движение: это был шепот, восторженное удивление. Президент снова заговорил:

— Племянник Фрэнсиса Уэддела, вы свободны. Возвращайтесь домой.

И тогда слово взял дядюшка; опять из кружевной пены показался его укоряющий перст.

— Пустоголовый мальчишка, — сказал он. — Подумай только, сколько времени ты отнял у этих занятых людей. — Он внезапно повернулся к министру, и снова голос его зазвучал ровно, приветливо и почти весело. — А теперь давайте поговорим об этом проклятом броде.

Разомлев под лучами мягкого осеннего солнца, президент сказал:

— Ну вот и все.

Когда секретарь удалился, взгляд президента упал на конверт, лежащий на столе. Он разрезал его, и солнце осветило его руки и развернутую страницу, наполнив комнату закатным великолепием уходящего года, предвещающим конец полевых работ и ровные столбики дыма — знак достатка и спокойствия — над мирными крышами по всей стране.

Вдруг с президентом что-то случилось. Не выпуская из рук письма, в каком-то внезапном потрясении он вскочил: спокойные слова дружеского послания ружейными залпами грохотали в его голове.

«Дорогой друг и господин:

Это действительно забавно. Мой вспыльчивый племянник — такой характер достался ему, наверное, от отца, потому что на меня это совсем ке похоже, — опять принес огорчение нам обоим. И все из-за того же проклятого брода. Еще один белый человек пришел к нам, как мы думали, для того чтобы мирно охотиться, потому что леса и дичь дарованы нам богом, и поэтому принадлежат всем. Но и в него вселилось желание сделать брод своей собственностью, наверное, потому что и он наслушался рассказов своих соплеменников, которые, по странному и беспокойному обычаю белых людей, считают, что одна сторона реки лучше другой, и даже платят деньги за то, чтобы туда переправиться. Мы заключили сделку, как желал того белый человек. Может быть, я был неправ. Но — да и стоит ли напоминать об этом? — я всего лишь простой человек и когда-нибудь сделаюсь совсем старым, а останавливать белых людей, собирать с них деньги и заботиться, чтобы их не украли, — все это пустое. Да и зачем мне деньги, когда судьба моя — почить под мирной сенью родных деревьев, в тени которых, благодаря моему великому белому другу и вождю, не подстерегает нас более ни один враг, кроме самой смерти? Так я думал, но из дальнейшего понятно, что я надеялся понапрасну.

Да, опять этот безрассудный, неосмотрительный мальчишка. Кажется, он вызвал этого нового белого человека (или белый человек вызвал его: истина может открыться лишь высокой мудрости белого вождя) померяться силами в плавании; ставка опять этот проклятый брод против нескольких миль земли, которые (это забавно) даже и не принадлежат моему дикому племяннику. Состязание произошло, но, к сожалению, белый человек выплыл из воды уже мертвым. А теперь приехал уполномоченный, и ему кажется, что, может быть, вообще не стоило устраивать эти состязания. Так что теперь мне не остается ничего другого, как опять потревожить свои старые кости и отвезти этого безрассудного мальчишку к белому вождю, чтобы вождь отчитал его. Мы прибудем…»

Президент вскочил и несколько раз сильно дернул шнур звонка. Когда вошел секретарь, он обхватил его за плечи и повел назад к двери.

— Срочно пригласите военного министра со всеми картами — от нас до Нового Орлеана, — прокричал он. — Скорее.

И вот опять мы видим его; президент исчез, остался лишь солдат, который вместе с военным министром сидит за столом, сплошь застеленным военными картами, а перед ними стоят офицеры-кавалеристы. Секретарь лихорадочно что-то строчит. Президент нетерпеливо заглядывает в бумагу через его плечо.

— Напишите это большими буквами, — говорит он, — так, чтобы даже индейцы поняли: «Настоящим постановляется, — читает он, — что Фрэнсис Уэддел, его наследники, родственники и правоприемники… при условии, что…» Вы написали — «при условии?» Отлично, — «при условии, что ни он, ни они никогда не ступят на восточный берег выше поименованной реки…» А теперь этому чертовому уполномоченному, — сказал он. — Необходимо установить знак по обе стороны брода: «Соединенные Штаты слагают с себя всякую ответственность за жизнь и безопасность любого мужчины, женщины или ребенка, черного, белого, желтого или красного, которые пересекут этот брод; ни один белый не может купить, взять в аренду или принять в дар этот брод, не подвергаясь самому суровому преследованию со стороны правительства». Так можно написать?

— Боюсь, что нет, ваше превосходительство, — сказал секретарь.

Президент на минуту задумался.

— Проклятье, — сказал он. — Тогда вычеркните Соединенные Штаты.

Секретарь вычеркнул. Президент свернул бумаги и передал их кавалерийскому полковнику.

— Скачите, — сказал он. — Ваша задача — остановить их!

— А если они не захотят? — спросил полковник. — Могу я открыть огонь?

— Да, — сказал президент. — Перестреляйте всех лошадей, мулов, волов. Я знаю, пешком они не пойдут. Все.

Офицер удалился. Президент повернулся к картам — он по-прежнему еще оставался солдатом: рвущимся в бой, таким же счастливым, как если бы сам он шел во главе полка или уже развернул бы его в цепь с той мудрой хитростью, какая подсказывает ему, где лучше всего встретить противника и как первым нанести удар.

— Вот здесь, — сказал он, обращаясь к министру, и пальцем отметил какое-то место на карте. — Ставлю коня, что здесь мы их встретим, развернем и погоним.

— По рукам, генерал, — сказал министр.