Л. Н. Толстой - Полное собрание сочинений. Том 38. Страница 41

Думаю, почти уверен, что эти высказанные мною мысли будут признаны неприложимыми и неправильными, но я счел своим долгом вполне откровенно высказать их тем людям, которые, несмотря на мое отрицание племенного и народного патриотизма, все-таки более близки мне, чем люди других народов, Скажу более, откинув соображения о том, что по этим словам моим меня могут уличить в непоследовательности и противоречии самому себе, скажу, что особенно побудила меня высказать то, что я высказал, моя вера в то, что та основа всеобщего религиозного единения, которая одна может, все более и более соединяя людей, вести их к свойственному им благу, что эта основа будет принята прежде всех других народов христианского мира народами именно славянского племени.

Отрадное, 20 июня 10 г.

————

НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ

И НЕОКОНЧЕННОЕ

НѢТЪ ВЪ МІРѢ ВИНОВАТЫХЪ.

1.

Порхуновъ Иванъ Федоровичъ, предводитель дворянства большого, богатаго уѣзда одной изъ великорусскихъ губерній, вчера еще на ночь пріѣхалъ изъ деревни въ уѣздный городъ и, выспавшись на своей городской квартирѣ, въ одиннадцать часовъ утра пріѣхалъ въ присутствіе. Дѣлъ оказалось пропасть: и земское собраніе, и по опекѣ, и воинское присутствіе, и санитарный и тюремный комитетъ, и училищный совѣтъ.

Порхуновъ былъ потомкомъ стараго рода Порхуновыхът владѣвшихъ съ древнихъ временъ большимъ селомъ Никольскимъ-Порхуновымъ. Воспитывался онъ въ пажескомъ корпусѣ, но не пошелъ въ военную службу, а поступилъ въ университетъ и кончилъ тамъ курсъ по словесному факультету. Потомъ служилъ недолго при генералъ-губернаторѣ въ Кіевѣ, женился тамъ по любви на дѣвушкѣ, стоявшей ниже его по общественному положенію и бѣдной, баронессѣ Клодтъ, вышелъ въ отставку и уѣхалъ въ деревню, гдѣ его на первыхъ же выборахъ выбрали въ предводители, должность, которую онъ исполнялъ третье трехлѣтіе. Порхуновъ былъ человѣкъ и умный и образованный — онъ много читалъ и обладалъ большою памятью и умѣньемъ выражать мысли ясно и кратко. Главная же хорошая черта его, вызывавшая почти общую любовь къ нему, была его скромность. Мнѣніе его о своихъ внѣшнихъ качествахъ: образованіе, честность, доброта, правдивость, [было] очень низко именно потому, что [онъ] постоянно старался не переставая какъ можно больше образовать себя, старался быть какъ можно честнѣе, добрѣе, правдивѣе. Такъ что видимый знаменатель своего мнѣнія о себѣ былъ очень малъ въ Иванѣ Федоровичѣ, и людямъ, съ которыми онъ входилъ въ сношенія, онъ представлялся именно такимъ, какимъ и долженъ и не можетъ быть инымъ, всегда пріятный, добрый, честный, правдивый Иванъ Федоровичъ. Жизнь велъ Иванъ Федоровичъ по понятіямъ того круга, въ которомъ онъ жилъ, нравственную — не дѣлалъ невѣрности женѣ, не кутилъ (періодъ кутежей прошелъ для него очень быстро во время его жизни въ Кіевѣ до женитьбы), съ крестьянами своего имѣнія и вообще работниками былъ только настолько требователенъ насколько это было необходимо для того, чтобы могло итти хозяйство. Въ политическихъ вопросахъ былъ просвѣщеннымъ консерваторомъ, считалъ, что лучше вносить свою долю просвѣщеннаго и либерального вліянія въ существующiй строй, чѣмъ желать того, чего нѣтъ, всѣхъ и всё осуждать и самому не участвовать въ дѣлахъ правительства. Онъ долженъ былъ быть выбранъ въ Думу, если бы не появился болѣе привлекательный для избирателей кандидатъ бывшій профессоръ хорошiй ораторъ, который и былъ выбранъ вмѣсто Ивана Федоровича.

Въ самомъ главномъ — для каждаго человѣка, въ религіозномъ вопросѣ, Иванъ Федоровичъ былъ также просвѣщеннымъ консерваторомъ. Онъ не позволялъ себѣ и тѣни сомнѣнія въ догматахъ православной церкви, хотя и допускалъ съ точки зрѣнія науки изслѣдованіе, въ особенности историческое, о вопросахъ вѣры, и былъ очень начитанъ въ этой области. Но въ высшей степени былъ остороженъ по отношенію самыхъ догматовъ. Всякія разсужденія въ бесѣдахъ или въ книгахъ проходилъ молчаніемъ. Въ жизни же регулярно и неуклонно исполнялъ всѣ церковныя правила, не говоря уже совершенія таинству но и крестнаго знамени въ опредѣленныхъ случаяхъ и ежедневно утромъ и вечеромъ молитвы, которой онъ былъ наученъ еще матерью. Вообще онъ съ особенной осторожностью оберегалъ тотъ фундаментъ, на которомъ свойственно стоять человѣческой жизни, но самъ не становился на него, какъ бы сомнѣваясь въ его твердости. Въ жизни, въ бесѣдахъ, въ разговорахъ былъ въ высшей степени пріятенъ умѣлъ кстати вспомнить цитату, анекдотъ. Вообще былъ остроуменъ, умѣлъ шутить и разсказывать самое смѣшное съ спокойнымъ и серьезнымъ видомъ. Любилъ охоту и всякаго рода игры, шахматы, карты, и игралъ хорошо.

2.

Въ серединѣ занятій съ Секретаремъ вошелъ Председатель Земской Управы, крайній реакціонеръ, но съ которымъ Порхуновъ былъ, несмотря на различіе взглядовъ, въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ.

Потомъ пришелъ докторъ: совершенно противуположныхъ взглядову демократъ, чуть не революціонеръ. Съ нимъ Порхуновъ былъ въ еще лучшихъ отношеніяхъ и, добродушно посмѣиваясь, спрашивалъ его иногда о томъ, скоро ли объявленiе россійской соціалистической республики, на что докторъ также отвѣчалъ шуткой.

— Ну что, Иванъ Ивановичъ (это былъ Предсѣдатель управы), какъ поигрываете, не попадаетесь какъ тотъ разъ безъ шести? — обратился онъ къ Предсѣдателю Управы. — Но шутки шутками, а пора начинать. Дѣла пропасть.

— Да, пора.

— Только у меня къ вамъ обоимъ, любезные сотрудники, просьба: выскажу вамъ, a потомъ и въ присутствіе. — И на вопросъ Доктора, о чемъ просьба, Порхуновъ разсказалъ, что бывшій у его дѣтей учитель студентъ уходитъ, и ему нуженъ учитель. — Знаю, — къ Предсѣдателю Управы, — у васъ люди знакомые въ этой области и у васъ также, — къ доктору. — Такъ не можете ли мнѣ рекомендовать.

— Да вѣдь мои знакомые слишкомъ, какъ сказать... прогрессивны для васъ.

— Ну вотъ. Вѣдь уживался же съ Неустроевымъ, а ужъ на что красенъ.

— А что же вашъ Неустроевъ?

— Уходитъ. Вы говорите, ваши знакомые слишкомъ красны для моего дома. Ужъ на что краснѣй Неустроевъ. А уживался жъ я. И даже искренно полюбилъ его. Славный юноша. Разумѣется, какъ должно по нынѣшнимъ временамъ, въ головѣ каша, да и еще сырая, не упрѣвшая, не съѣдобная, но онъ по душѣ хорошій малый, и мы съ нимъ дружили.

— Отчего жъ онъ уходитъ?

— Онъ мнѣ не говоритъ правды. Необходимость лгать входитъ вѣдь въ программу революціонеровъ. — Но не въ томъ дѣло. Пріѣзжалъ къ нему какой-то его другъ. Останавливался на деревнѣ у Соловьева и видѣлся съ нимъ. Очевидно, его партія или фракція, группа (Иванъ Федоровичъ особенно выставилъ два п), или какъ это у васъ называется, потребовала его, и онъ заявилъ, что не можетъ больше оставаться. A хорошій былъ, добросовѣстный учитель и, повторяю, малый прекрасный, несмотря на то, что вашъ братъ революціонеръ и, очевидно, принадлежитъ къ группѣ, — прибавилъ Порхуновъ, улыбаясь и похлопывая по колѣнкѣ доктора.

Докторъ, какъ и почти всѣ, подчинился ласковой улыбкѣ и самъ улыбнулся. «Баричъ, аристократъ, реакціонеръ въ душѣ, а не могу не любить его», подумалъ докторъ.

— Отчего бы не взять Соловьева? — сказалъ Предсѣдатель Управы.

Соловьевъ былъ сельскій учитель въ школѣ имѣнія Ивана Федоровича, человѣкъ очень образованный, бывшій семинаристъ и потомъ студентъ.

— Соловьева? — улыбаясь сказалъ Иванъ Федоровичъ. — Я бы взялъ, да Александра Николаевна (жена Порхунова) не допускаетъ и мысли взять его.

— Отчего? Что пьетъ. Вѣдь это только рѣдко съ нимъ бываетъ.

— Пьетъ, это бы еще ничего. А за нимъ болѣе важныя нарушенія высшихъ законовъ, — сказалъ Порхуновъ, дѣлая то спокойное и серьезное лицо, при которомъ онъ высказывалъ свои шутки, — для Александры Николаевны онъ невозможенъ, онъ, страшно сказать, «съ ножа ѣстъ».

Собесѣдники засмѣялись. —

— Есть у меня семинаристъ, просящій мѣста, да онъ вамъ не понравится. Слишкомъ ужъ онъ консерватив[енъ].

— Вотъ то и бѣда, мой слишкомъ либеральный, а Ивана Ивановича слишкомъ отсталый. — Впрочемъ у меня есть одинъ юноша. Я напишу ему.

— Ну вотъ. Это дѣло если не кончено, то начато, пойдемъ начинать другое. Степанъ Степанычъ, — обратился онъ къ Секретарю. — Собрались?

— Собрались, пожалуйте.

Началось съ воинскаго присутствія. Одинъ за другимъ входили молодые парни, были холостые, но большинство были женатые. Задавались обычные вопросы, записывали и, не теряя времени, такъ какъ много было работы впереди, выпроваживали однихъ и призывали другихъ. Были такіе, которые не скрывали своего огорченія и насилу отвѣчали на вопросы, какъ бы не понимая ихъ, такъ они были подавлены. Были и такіе, которые притворялись довольными и веселыми. Были и такіе, которые притворялись больными, и были и такіе, которые были точно больны. Былъ и одинъ такой, который, къ удивленію присутствующихъ, попросилъ позволенія сдѣлать, какъ онъ сказалъ, заявленіе.