Жорж Санд - Нанон Страница 41

Я не стала спорить с Дюмоном, так как знала, что Эмильен каждую ночь видит сестру во сне, и не считай он своим долгом оберегать нас от тревог, давно бы пошел на любой риск, только бы узнать, не стала ли Луиза жертвой преследований, которым подвергались все аристократы.

Я притворилась очень усталой, чтобы все улеглись спать раньше обычного, и скоро услыхала, как вышел из дому Дюмон. На душе у меня было неспокойно: ведь Дюмон, может быть, отправился навстречу смерти, от этой мысли я всю ночь не сомкнула глаз. Если бы Эмильен заметил его исчезновенье, он наверняка бросился бы за ним вдогонку. Он так любил своего старого Дюмона, и я представляла себе, каким градом упреков он осыпал бы меня за то, что я позволила старику уйти одному!

Но, по счастью, все обернулось для нас удачно: Дюмону не пришлось далеко идти за новостями. Решив сократить путь, он заблудился и заночевал в лесу, чтобы утром понять, куда его занесло. Оказалось, он вышел к деревушке Бонна и, подумав, что его появление может показаться подозрительным, повернул назад, так как боялся напугать нас слишком долгим отсутствием. Путешествие свое он отложил на следующую ночь, намереваясь подготовить его самым тщательным образом.

Однако по дороге домой он нос к носу столкнулся с прежним сторожем из Франквиля по имени Бушеро, старым своим приятелем, человеком честным и надежным. Они обнялись, чуть не плача, и Бушеро, проведший ночь в деревне Бонна, где жила его замужняя сестра, рассказал Дюмону все, что тот стремился узнать.

Маркиз де Франквиль скончался за границей, ненадолго пережив жену. О старшем его сыне не было никаких известий. Конфискованное имущество, в том числе парк и замок, продали с торгов, — их купил господин Костежу, можно сказать, даром. Там он поселил свою мать и молоденькую барышню, которую она называла своей внучатой племянницей. Особа эта очень редко показывается на людях, а местные крестьяне поговаривают, что это мадемуазель Луиза де Франквиль, повзрослевшая и очень похорошевшая.

Он, Бушеро, видел ее собственными глазами в двух шагах от себя и не сомневался, что это дочь маркиза; однако тем людям, которые еще помнят Луизу маленькой противной гордячкой, сказал, что это не она. Впрочем, Луизе не угрожает никакая опасность, даже если ее вслух назовут по имени. С тех пор как господин Костежу раскрыл козни Премеля и публично изобличил Памфила в том, что тот вымогал деньги у арестованных богачей и жил на взятки, сила его и уважение к нему я куда как возросли. Господин Костежу с таким упорством разоблачал этих негодяев, что добился для них смертного приговора и отправил обоих на гильотину. Кроме того, Бушеро добавил, что если Эмильен еще находится в заключении, так господин Костежу уж непременно вскорости его освободит, потому что нет на свете человека справедливее и великодушнее, чем господин Костежу.

Поначалу Дюмон не решился довериться Бушеро, он спросил старого друга, не слышал ли тот, будто Эмильен бежал из тюрьмы. Нет, никто ничего не слыхал, а заключенных повсюду было такое множество, что Эмильен, верно, затерялся при пересылках, которым то и дело подвергались арестанты, Я отвечал ему Бушеро. Правда, Памфил пытался разыскать кое-кого из тех, кто исчез, хотя имена их все еще значились в тюремных книгах, но господин Костежу избавил страну от этого злодея, и теперь к ответу призывались только те люди, которые открыто выступали против Республики или были уличены в роялистских интригах. Их ждала суровая кара, но по крайней мере теперь этими делами занимался честный человек, а не мерзавец, измышлявший несуществующие заговоры только для того, чтобы свести счеты с собственными врагами или выжать деньги из насмерть перепуганных людей, попавших под подозрение.

Когда Дюмон понял, что на Бушеро можно положиться, он счел возможным все рассказать старому другу и привести его к нам. Известие о том, что Луиза находится в надежном укрытии, обрадовало Эмильена, и он передал через возвращавшегося во Франквиль Бушеро длинное письмо господину Костежу, в котором поблагодарил его, но в таких осторожных выражениях, что они никак не могли его скомпрометировать. В том же письме он спрашивал господина Костежу, нельзя ли ему, Эмильену, выбраться из своего убежища и исполнить наконец свое давнее желание, то есть пойти на военную Я службу. Спрашивал он также о том, не могут ли его друзья Я вернуться в монастырь, не претерпев при этом никаких утеснений.

Ответ господина Костежу пришел к нам через неделю — его доставил все тот же достойный Бушеро, проникшийся участием к Эмильену, словно тот был ему родня.

«Мой дорогой мальчик, — писал господин Костежу, — оставайтесь там, где вы есть; скоро вы сможете беспрепятственно выйти из своего убежища и выполнить долг перед родиной. Нам все еще приходится держать людей в узде и страхе, и хотя мы самым тщательным образом очистили революционные трибуналы от недостойных личностей, все же нам никак не добиться, чтобы все наши деятели были честны и разумны. При таком сложном положении ми, конечно, то и дело допускаем роковые ошибки. Пересмотр дела Премеля полностью снял с вас подозрение в преступных делах или замыслах, но у нас так много всяческих хлопот, что мне очень бы не хотелось во второй раз заниматься вашим спасением. Ведь в этом случае меня обязательно сочтут за покровителя вашего семейства. Довольно и того, что моя матушка опекает вашу сестру. Посему оставайтесь покамест невидимкой и не теряйте надежды на то, что в скором времени во Франции утвердится царство справедливости: Робеспьеру и Сен-Жюсту вот-вот удастся сокрушить врагов, и Республика, избавленная от всякой нечисти, станет той, какой должна быть, какой наши вожди хотят видеть ее, — то есть нежной матерью, любовно собирающей вокруг себя своих детей, дарующей им счастье и безопасность. Да, мой юный друг, потерпите еще несколько недель, и вы увидите, как жестоко и сурово будут наказаны предатели, вершившие гнусные преступления и пытавшиеся продать врагам и запятнать наше великое дело. По мере сил и возможностей я уже начал действовать и надеюсь, что помогу очистить нацию от презренных негодяев, подобных Памфилу и Премелю. Тогда спасенная Франция станет царством святого братства».

Затем следовал постскриптум:

«В обоих ваших друзьях никто не подозревает сообщников вашего бегства из тюрьмы, ибо история эта и по сей день не выплыла наружу. Словом, нет никаких препятствий для их возвращения в Валькрё, где гражданина приора больше не тревожат, и он спокойно живет в монастыре. Людей, принесших присягу, Республика оберегает, карая лишь священников, проповедующих с амвона гражданскую войну».

Итак, господин Костежу, человек поистине и великодушный и умный, свято веровал в то, что Робеспьер и Сен-Жюст возродят к жизни Францию, которую сами же подвергли безжалостному кровопусканию. Он надеялся, что накопившуюся великую ненависть можно разом умиротворить. Ни я, ни Дюмон не разделяли его упований и хотели одного — чтобы эта ужасная партия поскорее пала. Эмильен отмалчивался и пребывал в задумчивости. Наконец он поделился с нами своими мыслями.

— Правда на вашей стороне, — сказал он, — а Костежу заблуждается. Он человек, страстно уверовавший, что служит родине, да он и впрямь служил ей не щадя живота, но ей давали такие страшные лекарства, что теперь она испускает последние вздохи на руках у этих фанатиков-костоправов. Всю нацию они расчленили на две части: на касту военных, которые, освободив своих соотечественников, их же и прижмут к ногтю; и на политиков, которые, не достигнув поставленной цели, вероятно, долгие годы будут разжигать в людях ненависть и подстрекать их к мщению. Бедная Франция! Еще и поэтому ее нужно любить и служить ей до последнего вздоха!

XX

Когда мы с Дюмоном узнали, что никто нас не разыскивает, я решила дня на три уйти из дому и проведать приора в монастыре: господин Костежу даже словом не обмолвился о его здоровье. Бушеро, конечно, тоже ничего о нем не знал. Накануне нашего отъезда его сильно донимала астма, и я беспокоилась, все так же ли хорошо ухаживает за ним Мариотта. Эмильен одобрил мое решение, и вместе с Бушеро, вызвавшимся в провожатые, я отправилась в монастырь. Пособников бегства Эмильена никто не разыскивал, я была вне подозрений, и это путешествие мне ничем не грозило. Намереваясь запастись в монастырю бельем, платьем и книгами, я оседлала осла, и мы двинулись в путь.

Я не хотела, чтобы меня видели в Валькрё в мужской одежде, поэтому решила появиться там поздним вечером и отправила Бушерю вперед, наказав, чтобы Мариотта тихонько открыла мне дверь и не слишком громко удивлялась моему странному виду. Все обошлось благополучно: я незаметно проскользнула к себе в комнату, переоделась в женское платье, дабы при встрече с приором не ошеломить его своим нарядом.