Маргарет Рэдклифф-Холл - Колодец одиночества Страница 42

И вот действительно пришел день ее возвращения. Анджела должна была сейчас быть в Лондоне, она наверняка поехала бы ночным экспрессом. Она должна была прибыть в Мэлверн в 12.47, а потом поехать на машине в Аптон — сейчас было около двенадцати дня. В 15.17 поезд Анджелы должен прибыть в Грейт-Мэлверн — вот он уже прибыл — минут через двадцать она проедет мимо ворот Мортона. Половина пятого. Анджела, должно быть, уже дома; наверное, она пьет чай в гостиной — в маленькой гостиной, отделанной дубом, со снегирем, умеющим насвистывать песенки, чья клетка вечно стоит рядом с окном. Давно, с тех пор прошла целая жизнь, Стивен ворвалась в эту гостиную, и Тони залаял, а снегирь засвистел старую сентиментальную немецкую песенку — но с этих пор действительно прошла целая жизнь. Пять часов. Вайолет Энтрим, конечно же, солгала; она лгала, чтобы мучить Стивен — Анджела и Роджер… этого не может быть; Вайолет солгала, потому что она мучительница. Четверть шестого. Что сейчас делает Анджела? Она рядом, всего в нескольких милях — может быть, она была больна, потому и не написала; да, конечно же, Анджела была больна. Упрямо, болезненно, глаза Стивен жаждали ее увидеть. Что такое гнев? Глупость, заблуждение, слабость, которые не могут устоять перед этой жаждой. А Анджела сейчас всего в нескольких милях отсюда.

Она зашла в свою комнату и отперла шкафчик, из которого вынула маленькую белую коробочку. Потом она опустила ее в карман жакета.

Стивен обнаружила Анджелу, когда она помогала служанке разбирать вещи; их едва было видно под массой мягких нелепых нарядов. В спальне сильно пахло духами Анджелы, густым, слегка острым запахом.

Та подняла глаза от скомканной кучи шелковых чулок:

— Привет, Стивен! — ее приветствие было небрежно-дружеским.

Стивен сказала:

— Ну, как прошли все эти недели? Как доехала из Шотландии?

Служанка спросила:

— Мне постирать ваши новые ночные рубашки из крепдешина, мадам? Или отдать их в стирку?

И потом почему-то все они замолчали.

Чтобы нарушить это давящее, неловкое молчание, Стивен вежливо осведомилась о Ральфе.

— Он остался на пару дней по делам в Лондоне; с ним все в порядке, спасибо, — коротко ответила Анджела и снова вернулась к своим чулкам.

Стивен изучала ее взглядом. Анджела выглядела нездоровой, уголки ее губ были по-детски поникшими; под глазами появились тени, и они подчеркивали ее бледность. И, как будто от серьезного взгляда Стивен ей стало не по себе, она вдруг, что-то буркнув, нетерпеливо свалила чулки в одну кучу.

— Пойдем в мою комнату! — и, обернувшись к служанке: — А ты, пожалуйста, сама постирай новые ночные рубашки.

Они прошли по широким дубовым ступенькам, не заговаривая друг с другом, и в маленькую гостиную, обитую дубовыми панелями. Стивен закрыла дверь; они глядели друг другу в лицо.

— Ну что, Анджела?

— Ну что, Стивен? — и, после паузы: — Как ты вообще додумалась послать эту нелепую телеграмму? Ральф вцепился в нее и начал задавать вопросы. Ты иногда такая глупая — ведь ты прекрасно знаешь, что я не могла вернуться. Почему ты ведешь себя, будто тебе шесть лет? У тебя нет здравого смысла? Что с тобой? Это не просто ребячество, это опасно.

Крепко взяв Анджелу за плечи, Стивен повернула ее лицо к свету. Она задала свой вопрос с откровенностью молодости:

— Ты считаешь Роджера Энтрима физически привлекательным? Как ты думаешь, он привлекает тебя больше, чем я? — спокойно, как ей казалось, она ждала ответа.

И это спокойствие, явно предвещавшее беду, напугало Анджелу, поэтому она слегка запиналась, отвечая:

— Конечно, нет! Мне не по душе такие вопросы; я не потерплю их даже от тебя, Стивен. Бог знает где ты нахваталась этих фантазий! Ты что, обсуждала меня с этой Вайолет? Если так, то, по-моему, это просто неслыханно! Она самая злющая ханжа во всей округе. Разве это по-джентльменски, моя дорогая, обсуждать мои дела с соседями?

— Я отказалась обсуждать тебя с Вайолет Энтрим, — сказала ей Стивен, все еще довольно спокойно. Но она стояла на своем: — Значит, это все ошибка? Никто не стоит между нами, кроме твоего мужа? Анджела, посмотри на меня — мне нужна правда.

Вместо ответа Анджела поцеловала ее.

Сильные, но несчастные руки Стивен обняли ее, и, внезапно протянув руку, она погасила лампу на столике, теперь комнату освещал лишь камин. Они больше не могли ясно видеть лица друг друга — только в отблесках камина. И Стивен говорила те слова, что говорят влюбленные, когда на сердце у них так тяжело, что оно готово разорваться; когда их сомнения должны поблекнуть и уничтожиться неуправляемым потоком их страсти. Там, в этой темной, освещенной пламенем комнате, она говорила те слова, какие говорили влюбленные с тех самых пор, когда божественная, сладостная причуда Бога вложила в мироздание идею любви.

Но Анджела внезапно оттолкнула ее:

— Не надо, не надо… я не могу это вынести… это слишком, Стивен. Мне больно, я не могу выносить это… ради тебя. Это все неправильно, я этого не стою, в любом случае, все это неправильно. Стивен, это заставляет меня… разве ты не понимаешь? Это слишком… — она не могла, не смела объяснить. — Если бы ты была мужчиной… — она резко остановилась и разразилась слезами.

И почему-то эти слезы были не похожи на те, что были прежде, Стивен даже вздрогнула. Было в них что-то испуганное и отчаянное, как плач перепуганного ребенка. Девушка забыла о собственном отчаянии, охваченная жалостью и потребностью утешать. Сильнее, чем когда-либо, она чувствовала потребность защищать эту женщину и утешать ее.

Страсть ее внезапно утихла, и она нежно сказала:

— Раскажи мне… постарайся рассказать мне, что с тобой, любовь моя. Не бойся рассердить меня, мы же любим друг друга, а больше ничего не важно. Попытайся рассказать мне, что с тобой, и позволь мне помочь тебе; только не плачь так — я этого не вынесу.

Но Анджела спрятала лицо в ладонях:

— Нет, нет, ничего; просто я так устала! Эти последние месяцы были такими трудными. Я просто слабый человек, Стивен — иногда я думаю, что мы сумасшедшие, даже хуже. Наверное, я сумасшедшая, что позволила тебе так меня любить — придет день, когда ты станешь презирать и ненавидеть меня. Это моя вина, но я была так страшно одинока, и я позволила тебе войти в мою жизнь, а теперь… о, я не могу объяснить, ты этого не поймешь; как бы ты могла это понять, Стивен?

Так странна и сложна бедная человеческая натура, что Анджела действительно верила в свои чувства. В эту минуту внезапного страха и раскаяния, вспоминая те грешные недели в Шотландии, она верила, что чувствует сострадание и жалость к этому созданию, любившему ее, чья пылкая любовь вымостила ей дорогу к другой любви. В своей слабости Анджела не могла отстраниться от этой девушки, еще не могла — ведь в ней было столько силы. Казалось, она соединяла в себе силу мужчины с более нежной и тонкой силой женщины. И, думая о Роджере, об этом незрелом молодом животном, с его бесцеремонной, довольно грубой чувственной привлекательностью, Анджела проникалась чем-то вроде сожаления и стыда, она ненавидела себя за то, что она наделала, и все же хорошо знала, что сделала бы это снова, таким страстным было ее желание.

Она смиренно схватилась за добрую руку девушки и попыталась говорить непринужденно:

— Ты ведь всегда простишь свою несчастную грешницу, Стивен?

Стивен сказала, не угадав, что она имеет в виду:

— Если наша любовь — это грех, тогда в раю, должно быть, многие грешат такой же нежностью и самоотверженностью.

Они сидели рядом. Они чувствовали смертельную усталость, и Анджела прошептала:

— Обними меня снова — только нежно, ведь я так устала. Ты добра ко мне, Стивен — иногда я думаю, что ты слишком добра.

И Стивен ответила:

— Не доброта мешает мне принуждать тебя — я не знаю, как можно любить по принуждению.

Анджела Кросби молчала.

Но теперь ей хотелось утонченного облегчения от исповеди, которое так дорого женскому сердцу. Ее жалость к себе подпитывалась чувством вины — она была совершенно разбита, почти больна от жалости к себе — и вот, не находя храбрости, чтобы признаться в настоящем, она отпустила свои мысли в прошлое. Стивен всегда воздерживалась от расспросов, и поэтому они никогда не обсуждали ее прошлое, но теперь Анджела чувствовала в этом настоятельную потребность. Она не анализировала свои чувства, только знала, что жаждет унизиться перед ней, молить о сострадании, выжать из этого странного, сильного, чувствительного существа, которое любило ее, какую-нибудь надежду на окончательное прощение. В этот момент, когда Анджела лежала в объятиях Стивен, эта девушка приобрела для нее огромное значение. Это было странно, но сама измена, казалось, укрепила ее стремление удержать Стивен, и Анджела пошевелилась, так что Стивен мягко сказала: