Джон Пассос - Большие деньги Страница 42

– Люди сцены все с причудами, – говорила Эгнис, – но у них просто золотые сердца.

Днем в передней комнате, где стояло пианино, они репетировали мюзикл Мандевилла. Актеры играли на разных инструментах, распевали песенки, а Манни, сценическое имя которого было Эдди Келер, исполнял какой-то эксцентрический танец и ловко подражал Хейзл Дауну. Все это казалось Маджи каким-то чудом, и она чуть не умерла от охватившего ее восторга, когда вдруг однажды за ужином, доставленным им из кулинарии, Мандевилл сказал, что ребенку нужно брать уроки пения и танца.

– Напрасная трата денег, Фрэнк, – сказал Манни, обгладывая куриную ножку.

– Манни, думай, о чем говоришь! – огрызнулась Флорида.

– Ее отец в прошлом неплохо пел и танцевал, – робко вступилась за своего прежнего мужа Эгнис.

В Нью-Йорке все строили свою карьеру, почему же она, Маджи, должна быть исключением? Теперь она каждый день ходила по Бродвею в студию, расположенную в том же здании, что и «Линкольн-сквер театр». В октябре там две недели подряд шел мюзикл Мандевилла. Почти каждый день после уроков за ней заходила Эгнис, и они, подкрепившись сэндвичем и стаканом молока в молочной, шли смотреть представление.

Эгнис всегда с восторгом отзывалась о миссис Шварц – какая она молодая, какая красивая на сцене и какой печальный, исполненный собственного достоинства Фрэнк, когда он выходит из-за кулис в своей накидке.

Зимой Эгнис тоже нашла себе работу – теперь она заправляла в артистическом кафе между Бруклином и Семьдесят второй улицей, вместе с мисс Фрэнклин, рыжеволосой дамой, теософкой, которая вложила в предприятие свой капитал. Им обеим приходилось там много работать, поэтому они с Маджи виделись только по вечерам, когда Фрэнк, Флорида и Манни, перекусив что-нибудь на скорую руку, бежали в свой театр на спектакль.

Они играли мюзикл Мандевилла в Ньюарке, когда Маджи впервые в своей жизни вышла на сцену. Она появлялась в середине спектакля «Все это умеют» с обручем, в голубом муслиновом платьице, которое ей не нравилось, потому что в нем она казалась совсем крохой, не старше шести лет, а на сцене нужно выглядеть достаточно взрослой. Она катала обруч по сцене, потом исполняла несколько па рэгтайма, потом поклон, как учили в монастыре, – и убегала за кулисы.

Фрэнк все время заставлял ее репетировать свою сцену. Довольно часто на репетициях она вдруг начинала «плавать» – уж больно язвительные замечания кидал в ее адрес этот противный Манни.

Ожидая вызова на сцену, Маджи трусила, ее сердце громко стучало в груди, но все кончилось так быстро, что она и понять толком ничего не смогла. Она выбежала из мрачных темных кулис на ярко освещенную сцену. Ее предупредили, чтобы она не смотрела на публику. Только раз она бросила взгляд в этот черный зев зала, на ряды бледных, словно чуть напудренных лиц и тут же забыла пару строчек своей песенки, скомкала всю свою сцену, а прибежав в свою уборную, горько расплакалась. К ней пришла Эгнис, пыталась ее успокоить, говорила, что все прошло очень мило, что Фрэнку понравилось, он все время улыбался, глядя на нее, Маджи, и даже этот гадкий Манни воздержался от своих обычных наглых комментариев. В следующий раз, когда она выходила на сцену, сердце у нее уже не колотилось так бешено. Все, что она делала на сцене, любая мелочь, вызывала ответную реакцию со стороны этих расплывчатых рядов бледных лиц. К концу недели ей уже сопутствовал такой успех, что Фрэнк решил перенести сцену поближе к финалу.

Флорида Шварц сказала, что имя Марджери – это слишком вульгарно и не подходит для сцены, и ее тут же переименовали в Маленькую Марго.

Всю зиму и все лето они гастролировали. Приходилось спать в «пульманах», в отелях. Они побывали в Чикаго, Милуоки, Канзас-Сити и еще во многих городах, так что Маджи и не могла упомнить их все. С ними поехала и Эгнис, теперь уже в роли реквизитора. К тому же она обеспечивала транспорт для актеров, сама таскала их вещи, заботилась обо всех. Она всегда что-то стирала, гладила, готовила суп из консервов на спиртовой плитке. Маджи иногда было стыдно за нее. Как бедно она одета по сравнению с Флоридой Шварц! С ней рядом и показаться-то на улице неудобно. Когда она встречалась с другими девушками, выступающими на сцене, и они спрашивали, кто ее кумир в театральном мире, она не задумываясь отвечала: Фрэнк Мандевилл.

Началась война, и труппа мюзикла Мандевилла вернулась в Нью-Йорк в поисках новых контрактов. Однажды Фрэнк поделился с ними своими планами: сделать их спектакль настоящей сенсацией, переделать его в оперетту. Такая мысль пришла ему в голову после того, как он крупно поссорился со Шварцами из-за начавшейся войны. Фрэнк в разговоре упомянул, что Мандевиллы происходят из знаменитого рода французской знати, а все немцы – варвары и свиньи и понятия не имеют, что такое настоящее искусство. Шварцы страшно обиделись и в ответ сказали, что все французы – дегенераты, что им нельзя доверять никаких финансовых дел, и что он, Фрэнк, наживается на них, Шварцах. Они подняли такой гвалт, что соседи стали громко стучать им в стену, и даже из подвала поднялась какая-то дама с лицом, похожим на морду верблюда, в домашнем халате с большими красными и голубыми маками, в бигуди, чтобы призвать их к порядку. Эгнис расплакалась, а Фрэнк визгливым голосом потребовал, чтобы они немедленно вышли из его комнаты и чтобы больше здесь ноги их не было. А Маджи только хихикала, наблюдая за этой бурной сценой. Чем больше Эгнис ругала ее, тем неуемнее она смеялась, никак не могла унять этот нервный приступ, Она успокоилась только после того, как Фрэнк ласково обнял ее и долго гладил по головке, вытирая ладонью капельки пота с ее лба. Ложась в кровать, она чувствовала, что позывы к смеху не прекратились до конца, и ей трудно дышалось, так как резкий запах лавровой воды и египетских сигарет, которого она нанюхалась, прижимаясь к груди Фрэнка, все еще щекотал ноздри.

Осенью снова наступили тяжелые времена, было очень трудно найти контракты для водевиля, к тому же у Фрэнка теперь не было партнерши. Эгнис вернулась в кафе к мисс Фрэнклин, а Маджи пришлось отказаться от своих уроков пения и танца. Они перебрались в одну комнату, и Маджи теперь приходилось спать в закутке за занавеской.

В этот год выдался очень теплый октябрь. Маджи до чертиков надоело бесцельно слоняться из угла в угол, к тому же почему-то в их доме все не отключали паровое отопление, и в комнате было невыносимо жарко даже с открытым настежь окном. Она все время чувствовала, как устала. В доме пахло завивкой, кремами по уходу за кожей лица, кремом для бритья: все комнаты в доме снимали люди из театра, и в любое время дня, направляясь в ванную комнату, она постоянно сталкивалась с актерами с отяжелевшими веками, в халатах или кимоно. Когда она проходила мимо, они похотливо, навязчиво пялились на нее, и от этих откровенных взглядов ей становилось ужасно смешно.

Больше всех на свете она любила Фрэнка. Эгнис всегда такая злая, вечно торопится на работу или возвращается домой, валясь с ног от усталости, а Фрэнк, несмотря ни на что, всегда обстоятельно, серьезно разговаривает с нею, словно она взрослая дама, ему ровня. Редкими вечерами, когда он оказывался дома, он давал ей уроки актерского мастерства и рассказывал увлекательные истории о том времени, когда они гастролировали вместе с Ричардом Мэнсфилдом. Он давал ей отрывки из пьесы, она их выучивала наизусть и читала ему, когда он возвращался из театра. Если она не знала их назубок, он с холодным видом, расхаживая большими шагами по комнате, недовольно бурчал:

– Дело, конечно, твое, моя дорогая, но если ты стремишься к карьере, нужно много работать… У тебя дар от Бога, и не один… Но без кропотливой работы все это чепуха… Надеюсь, ты не хочешь всю свою жизнь провести в кафе, как несчастная Эгнис?

Она подбегала к нему, обвивала его шею руками, целовала и порывисто говорила:

– Честно, Фрэнк, честно, я буду ужасно стараться!

Он смущался от ее искренних объятий, от того, что она взлохмачивала его волосы, и только повторял:

– Нет-нет, пожалуйста, не позволяй себе таких вольностей! – И предлагал ей прогуляться с ним по Бродвею.

Порой, когда у него в кармане оказывалось немного денег, они вместе отправлялись на каток Сент-Николас. Когда у них заходил разговор об Эгнис, они всегда называли ее не иначе как «бедняжка Эгнис», словно та была немного чокнутой. В Эгнис на самом деле было что-то провинциальное.

Большую часть своего времени Маджи либо слонялась без дела, либо читала журналы или лежала на кровати, чувствуя, как отвратительно медленно ползет время, час за часом, по чайной ложке. Она мечтала о кавалерах, которые будут водить ее в театр и по ресторанам, о том, какой будет у нее роскошный дом, когда она станет великой актрисой, какие будет носить дорогие украшения, или же вспоминала, как этот Индеец, хиропрактик, массировал ее, когда она страдала от сильных головных болей. Он, такой сильный, смуглый, жилистый и в своей неизменной жилетке, энергично растирал ей спину своими большими руками с твердыми костяшками пальцев. Только от его глаз ей становилось не по себе. Она чувствовала на себе пристальные взгляды этого Индейца, когда он не отрываясь смотрел на нее, идущую по Бродвею. Заметив его, она прибавляла шагу и не осмеливалась даже оглянуться, чтобы удостовериться, не глядит ли он все еще ей вслед. Она прибегала домой запыхавшись, ужасно испуганная.