Луиза Мэй Олкотт - Хорошие жены Страница 43

— Только тебя, дорогой.

— День рождения, годовщина или что?

— Нет, просто я устала быть небрежно одетой и нарядилась для разнообразия. Ты всегда приходишь к столу аккуратно одетым, каким бы ни был усталым, так что, почему бы и мне не делать то же самое, когда у меня есть время?

— Я делаю это из уважения к тебе, моя дорогая, — ответил старомодный Джон.

— Взаимно, взаимно, мистер Брук, — засмеялась Мег; она опять казалась юной и хорошенькой, кивая ему над чайником.

— Замечательно, совсем как в прежнее время. И на вкус отлично. Твое здоровье, дорогая. — И Джон потягивал свой чай с видом мирного упоения, которое, впрочем, длилось недолго. Когда он поставил чашку, ручка двери таинственно задребезжала и послышался нетерпеливый голосок:

— Отклой, я тут!

— О, непослушный мальчик. Я велела ему засыпать одному, а он уже внизу; ведь простудится насмерть, топая по этим половикам, — сказала Мег, откликаясь на призыв из-за двери.

— Утло! — объявил Деми радостным голосом, входя в столовую в длинной ночной рубашке с переброшенным через руку подолом, и каждый завиток на его кудрявой голове весело торчал, когда он запрыгал вокруг стола, любовным взглядом отыскивая печенье.

— Нет, еще не утро. Ты должен идти в кровать и не беспокоить бедную маму. Тогда утром ты получишь печенье, и я полью его сахарным сиропом.

— Я люблю папу, — сказал хитрец, готовясь взобраться на отцовское колено и насладиться запретными радостями. Но Джон покачал головой и сказал Мег:

— Если ты велела ему оставаться наверху и спать одному, заставь его сделать это, иначе он никогда не научится считаться с тобой.

— Да, конечно. Пойдем, Деми. — И Мег увела сына, чувствуя огромное желание отшлепать маленькую помеху всем ее планам, ковылявшую за ней, и впадая в заблуждение, что следует применить подкуп, как только они доберутся до детской.

И он не был разочарован, так как эта недальновидная женщина действительно дала ему кусок сахара, прежде чем уложила в постель и запретила дальнейшие прогулки до утра.

— Та! — сказал Деми-клятвопреступник, посасывая сахар и считая свою первую попытку в высшей степени удачной.

Мег вернулась, и ужин очень мило продолжался, когда маленький призрак вышел опять и разоблачил преступления матери дерзким требованием:

— Еще сахала, мама.

— Так не годится, — сказал Джон, ожесточая сердце против обаятельного маленького грешника. — Не знать нам покоя, пока этот ребенок не научится ложиться спать как следует. Ты слишком долго делала себя его рабой. Дай ему один урок, и тогда этому наступит конец. Положи его в постель, Мег, и оставь одного.

— Он не останется в постели; он никогда не остается, если я не сижу рядом.

— Я справлюсь с ним. Деми, иди наверх и ложись в постель, как мама велит.

— Не пойду, — ответил юный мятежник, схватив вожделенное печенье и начиная есть его со спокойной дерзостью.

— Ты не должен так разговаривать с папой. Я отнесу тебя, если ты не пойдешь.

— Уходи, не люблю папу. — И Деми отступил под прикрытие материнской юбки. Но даже это убежище оказалось ненадежным: он был выдан врагу с тихим: «Будь ласков с ним, Джон», что поразило преступника ужасом — уж если мама покинула его, судный день был близок. Лишенный печенья и веселой игры и отнесенный сильной рукой в ненавистную постель, бедный Деми не мог удержать свой гнев и открыто вызвал папу на бой. Он брыкался и визжал всю дорогу до детской. Едва его положили в постель с одной стороны, он скатился с другой и бросился к двери, только затем, чтобы быть позорно схваченным за хвост его маленькой тоги и положенным обратно; и это оживленное представление продолжалось, пока силы молодого человека не иссякли, и тогда он предался воплям во все горло. Этим вокальным упражнением обычно удавалось победить Мег, но Джон сидел неподвижно, как каменный; ни уговоров, ни сахара, ни колыбельной, ни сказки, даже свет был погашен, и только красный жар камина оживлял фигуру «большого и темного», на которого Деми смотрел скорее с любопытством, чем со страхом. Новый порядок вызывал у него отвращение, и, когда гневные страсти улеглись и воспоминание о нежной рабыне вернулось к плененному деспоту, он ужасно завопил: «Маму!» Жалостный плач, последовавший за неистовым ревом, поразил Мег в самое сердце, и она взбежала наверх, чтобы сказать умоляюще:

— Позволь мне остаться с ним, Джон. Теперь он будет вести себя хорошо.

— Нет, дорогая, я сказал ему, что он должен спать, как ты ему велела. И он будет спать, даже если мне придется остаться здесь на всю ночь.

— Но он заболеет от слез, — попыталась возразить Мег, упрекая себя за то, что покинула своего мальчика.

— Нет, ничего не будет. Он так устал, что скоро заснет, и тогда дело сделано: он поймет, что должен слушаться. Не вмешивайся, я справлюсь с ним.

— Это мой ребенок, и я не хочу, чтобы его дух сломили жестокостью.

— Это мой ребенок, и я не желаю, чтобы его характер испортили потаканием. Иди вниз, дорогая, и предоставь мне справиться с мальчиком.

Когда Джон говорил таким властным тоном, Мег всегда подчинялась, и ей никогда не приходилось сожалеть о своей уступчивости.

— Только, пожалуйста, позволь мне разочек поцеловать его. — Конечно. Деми, пожелай маме доброй ночи и дай ей уйти и отдохнуть; она заботилась о тебе весь день и очень устала.

Мег всегда настаивала на том, что победу принес именно поцелуй, так как после него Деми только тихо всхлипывал и лежал совсем неподвижно в ногах постели, куда перед этим скатился, извиваясь в душевных муках.

«Бедный малыш, он измучен слезами и заснул. Я укрою его получше, а потом пойду и успокою Мег», — подумал Джон, тихонько подходя поближе к постели, в надежде обнаружить своего мятежного наследника спящим.

Но тот не спал, и, когда отец взглянул на него, глаза Деми открылись, подбородок задрожал и он вытянул руки, икнув с раскаянием:

— Я холоший тепель.

Сидя на ступенях лестницы, Мег удивлялась долгому молчанию, последовавшему за ревом, и, вообразив самые разные невозможные несчастные случаи, проскользнула в детскую, чтобы унять свои страхи. Деми крепко спал, но не в обычной позе, разбросав руки и ноги, а в кольце отцовской руки, свернувшись и держась за отцовский палец, словно понял, что справедливость была неотделима от милосердия, и уснул, умудренный горьким опытом. И, удерживаемый таким образом, Джон терпеливо ждал, когда маленькая рука ослабит свое пожатие, и, ожидая, заснул, утомленный борьбой с сыном больше, чем целым рабочим днем.

Стоя и глядя на два лица на подушке, Мег улыбалась про себя, а затем тихо ушла, подумав с удовлетворением: «Мне нечего бояться, что Джон будет слишком строг с детьми. Он знает, как справиться с ними, и очень поможет мне, так как Деми действительно становится мне не по силам».

Когда Джон наконец спустился, ожидая, что его встретят грустным или полным упрека взглядом, он был приятно удивлен, увидев, что Мег безмятежно украшает шляпку. Его приветствовали просьбой почитать что-нибудь о выборах, если он не очень устал. Джон сразу понял, что происходит своего рода революция, но благоразумно не стал задавать вопросов, зная, что Мег — очень откровенная маленькая особа и не может хранить секреты даже под угрозой смерти, а потому разгадка скоро появится. Он читал длинные отчеты о дебатах с самой любезной услужливостью, а затем объяснял их в самой ясной манере, а Мег тем временем пыталась выглядеть глубоко заинтересованной, задавать умные вопросы и не позволять своим мыслям ускользать от состояния нации к состоянию ее шляпки. Впрочем, в глубине души она решила, что политика не лучше математики, а главная задача политических деятелей ругать друг друга, но она оставила эти мысли про себя, а вслух, когда Джон умолк, сказала, покачав головой и с тем видом, который считала дипломатичным:

— Право, не знаю, до чего мы так дойдем.

Джон засмеялся и с минуту наблюдал, как она поворачивает в руках хорошенькое маленькое изделие из кружев и цветов и смотрит на него с настоящим интересом, какого не смогли пробудить все его разглагольствования.

«Она старается полюбить политику ради меня, а я постараюсь полюбить галантерею ради нее», — решил Джон Справедливый и добавил вслух:

— Очень красиво. Это то, что ты называешь утренним чепчиком?

— Дорогой мой супруг, это шляпка! Моя лучшая шляпка для театров и концертов.

— Прошу прощения; она так мала, что я принял ее за одну из тех легкомысленных штучек, которые ты иногда носишь. Как она держится на голове и не слетает?

— Вот эти кружевные ленточки скрепляются под подбородком с помощью этого розового бутона. — И Мег показала, как это делается, надев шляпку и глядя на него с видом спокойного удовольствия, который был неотразим.

— Прелестная шляпка, но мне больше нравится лицо под ней, оно снова юное и счастливое. — И Джон поцеловал это улыбающееся лицо, что пагубно отразилось на розовом бутоне под подбородком.