Эдит Уортон - Эпоха невинности Страница 43

— Вы считаете, что это опасно?

— Не то чтобы опасно…

— Но не совсем обычно? Я понимаю. Полагаю, вы правы. — Она немного помолчала. Это меня не особенно интересует, потому что как раз сейчас я сделала кое-что более необычное. — Легкий налет иронии просвечивал в ее глазах. — Я только что отказалась принять обратно деньги, которые принадлежали мне.

Арчер вскочил и отошел на пару шагов. Она сложила зонтик и рассеянно чертила что-то на гравии его кончиком. Наконец он вернулся и встал рядом.

— Кто-то… кто-то приехал к вам с поручением?

— Да.

— С этим предложением?

Она кивнула.

— И вы отказались — из-за поставленных условий?

— Я отказалась, — ответила она, помолчав.

Он снова сел с ней рядом.

— Что были за условия?

— О, ничего особенно тягостного: время от времени сидеть с ним во главе стола.

Они снова молчали. Сердце Арчера снова словно перестало биться, и он сидел, силясь найти слова.

— Он хочет, чтобы вы вернулись — любой ценой?

— О да, значительной ценой. По крайней мере, значительной для меня.

Он опять замолчал, ломая голову, как ему задать вопрос, что мучил его.

— Вы приехали сюда для встречи с ним?

Она посмотрела на него изумленно и расхохоталась:

— Встречи… с ним? Здесь? В это время года он всегда в Каузе или в Бадене.

— Он послал кого-то?

— Да.

— С письмом?

Она покачала головой:

— Нет, с поручением на словах. Он никогда не пишет. Не думаю, чтобы я получила от него более чем одно письмо. — Она покраснела при воспоминании об этом письме, и ее румянец отразился на лице Арчера.

— Почему он никогда не пишет?

— А почему он должен писать? Зачем тогда иметь секретаря?

Молодой человек покраснел еще глубже. Она произнесла это слово, не придавая ему особого значения — как любое другое слово. «Так он прислал своего секретаря?» — вертелось у Арчера на кончике языка. Но воспоминание о единственном письме графа О ленского жене было слишком живо. Он снова помолчал, затем начал снова:

— И этот человек…

Гонец? — отозвалась Оленская, все еще улыбаясь. — Гонец должен бы был уже уехать. Но он захотел подождать до сегодняшнего вечера… в случае… вдруг я передумаю…

— И вы пришли сюда обдумать окончательное решение?

— Я пришла сюда подышать воздухом. В гостинице душно. Я возвращаюсь дневным поездом в Портсмут.

Они сидели в молчании, глядя не друг на друга, а прямо перед собой, на прогуливающихся по тропинке людей. Наконец она повернулась к нему и сказала:

— А вы не изменились.

Он хотел сказать ей: «Я был другим, пока снова не увидел вас», — но вместо этого он решительно встал и оглядел неряшливый парк, изнывающий от зноя.

— Здесь ужасно. Почему бы нам не прогуляться к заливу? Там ветерок и будет прохладнее. Мы могли бы прогуляться на пароходе в Пойнт-Арли. — Она, колеблясь, взглянула на него, и он продолжал: — Сегодня понедельник, и утром на пароходе не будет ни души. Мой поезд в Нью-Йорк отходит вечером. Почему бы нам не поехать? — настаивал он, глядя на нее сверху.

И вдруг у него вырвалось:

— Разве мы не сделали все, что могли?

— О… — пробормотала она снова. Она встала, раскрыла зонтик и растерянно огляделась вокруг, словно ища подтверждение его словам, что невозможно оставаться здесь долее. Затем она снова посмотрела на него. — Вам не следовало говорить мне этого, — сказала она.

— Я буду говорить вам обо всем, о чем вы захотите. Или не буду говорить ни о чем. Я не раскрою рта, пока вы мне не прикажете. Наша прогулка не может принести никому вреда. Все, что я хочу, — слушать вас, — убеждал он.

Все еще колеблясь, она вытащила часики на эмалированной цепочке.

— Не нужно все просчитывать, — умолял он. — Подарите мне сегодняшний день! Я хочу увезти вас от того человека. Во сколько он придет?

Она снова покраснела:

— В одиннадцать.

— Так вы должны идти немедленно.

— Если я не пойду, вам нечего бояться.

— И вам тоже. Я клянусь, что я только хочу слушать вас, узнать, что вы делали все это время. Сто лет прошло с тех пор, как мы виделись последний раз — и может быть, минует еще столетие, прежде чем мы встретимся снова.

Она все еще колебалась, глядя на него с тревогой:

— Почему вы не подошли ко мне там, на берегу, у бабушки?

— Потому что вы не оборачивались, потому что вы не знали, что я там. Я поклялся, что я не подойду, если вы не обернетесь. — Его признание прозвучало так по-детски, что он засмеялся.

— Но ведь я не обернулась нарочно.

— Нарочно?

— Я знала, что вы приехали; увидев коляску, я узнала пони. Поэтому я и ушла на берег.

— Чтоб уйти от меня как можно дальше?

— Чтобы уйти от вас как можно дальше, — эхом откликнулась она.

Он снова засмеялся с какой-то мальчишеской радостью:

— Вот видите, и все зря. Я также могу признаться вам, что дело, которое привело меня сюда, — это вы. Но послушайте, нам надо спешить, а то мы пропустим наш пароход.

— Наш пароход? — Она недоуменно нахмурилась, но затем рассмеялась. — Но надо сначала зайти в отель — я должна оставить записку.

— Хоть сто записок. Можете написать прямо здесь. — Он вытащил из записной книжки одну из последних новинок — ручку с вечным пером. — У меня даже есть конверт — вы видите, все предрешено! Вот — положите книжку на колени, а я встряхну ручку. Ее создатели — веселые люди, я вам скажу… подождите. — Он постучал рукой, в которой держал ручку, по спинке скамейки. — Это похоже на то, как стряхивают ртуть в термометре… Вот. Пробуйте.

Она засмеялась и, наклонившись над листом бумаги, начала писать. Арчер отошел на несколько шагов и стал разглядывать прохожих невидящими сияющими глазами, а те в свою очередь с удивлением наблюдали эту картину — как модно одетая дама писала что-то у себя на коленях в парке Коммон.

Оленская положила листок в конверт, подписала и положила в свой карман. Затем она поднялась.

Они пошли к Бикон-стрит, и около клуба Арчер заметил карету, обитую внутри плюшем, которая возила его записку в «Паркер-Хаус» и кучер которой умывался водой из пожарного крана, пытаясь прийти в себя от произведенных усилий.

— Я говорил вам, что все предрешено! Вот и кеб для нас. Посмотрите! — Они оба засмеялись, изумленные невероятной удачей — наемный кеб в такой час! В неположенном месте! В городе, где стоянки наемных карет все еще были «иностранным новшеством»!

Взглянув на часы, Арчер увидел, что у них есть время заехать в гостиницу. Кеб загромыхал по жарким улицам и остановился у отеля.

Арчер протянул руку и сказал:

— Давайте я передам письмо, — но Оленская, покачав головой, вышла из кеба и исчезла за стеклянными дверьми. Было только пол-одиннадцатого; но что, если гонец из-за нетерпения или не зная, чем заняться, уже сидит внизу в холле за прохладительным напитком среди тех путешественников, которых мельком видел Арчер, когда Оленская входила в дверь?

Он ждал у кеба, расхаживая взад и вперед, как маятник. Сицилианский юноша с Настасьиными глазами предложил почистить Арчеру ботинки, а старая ирландка — купить у нее персики. Каждую минуту двери отворялись, чтобы выпустить потных мужчин в соломенных шляпах, сдвинутых на затылок, — проходя, каждый мерил его взглядом. Удивительно было, что двери так часто открываются и что все те, кто выходит, так похожи друг на друга, и он подумал, что так же похожи друг на друга все другие потные мужчины, которые в этот час беспрестанно входят и выходят через крутящиеся двери отелей на всей земле.

И затем внезапно в его поле зрения попало совсем иное, одухотворенное, лицо. Он увидел его, когда как раз начинал свой путь от крайней точки маятника — к дверям, в толпе тех, похожих друг на друга, созданий — худых и круглолицых, усталых и бодрых, кротких и настороженных.

Это был молодой человек, бледный, полуживой от жары, или забот, или от того и другого вместе, но тем не менее его лицо было более оживленным и осмысленным. Или это казалось так из-за того, что он был не таким, как остальные? Арчер на мгновение ухватил нить памяти, но она тут же порвалась и уплыла вместе с исчезнувшим лицом — по-видимому принадлежавшему какому-нибудь иностранному коммерсанту, выглядящему вдвойне иностранцем на фоне захолустного облика Бостона. Он исчез в потоке прохожих, и Арчер продолжил изображать маятник.

Он не хотел вынимать часы из кармана на виду у всего отеля и не мог сообразить, сколько прошло времени. Раз мадам О ленская так долго не появляется — значит, она столкнулась с гонцом или он подкараулил ее. При этой мысли его опасения приняли паническую форму.

«Если она сейчас же не вернется, я пойду за ней», — решил он.

Двери снова открылись, и она возникла рядом с ним. Они сели в кеб, и, как только они тронулись, он взглянул на часы.