Андрэ Стиль - У водонапорной башни Страница 43

Старик Леон забросил все дела и только наблюдает за этим потоком машин. Каждый день он ждет несчастья, особенно на шоссе. А их аэродром! Стоит только посмотреть на него, послушать, как ревут моторы, как беспрерывно проносятся грузовики, сбрасывают груз и, сделав круг по замерзшей траве между сторожевыми вышками, уносятся обратно, — достаточно посмотреть и послушать весь этот вой и лязг — и вы поверите, если вам скажут, что час тому назад они объявили войну России.

— Бог не допустит, сестра.

Вот заладила: бог да бог. Совсем его старушка из ума выживает. В двадцать лет она не очень-то жаловала господа бога! Воспользовавшись тем, что монахиня повернулась к нему спиной, Леон смешно надул щеки. Пусть старуха видит, что он сейчас прыснет, если она не замолчит.

— Бог! — повторил он. — Не бог, а мы не допустим. Мы ведь сложа руки не сидим. Как по-вашему, барышня?

Мели метнула на мужа уничтожающий взгляд. Но сестра Марта уже привыкла к Леону, привыкла и к другим старикам, к несчастным, обездоленным людям; она часто сталкивается с ними и здесь и в других поселках. Монахиня теперь их знает. Что бы они ни говорили подчас, они куда ближе ее сердцу, чем большинство уважаемых прихожан, собирающихся к воскресной обедне в соборе.

— Это же бог дает нам силы, — ответила монахиня. — А вода у вас есть?

— Сейчас как раз есть. У нас то густо, то пусто. Зимой — чистый потоп, а летом стоим в очереди к колонке. Ваш бог на нашу водокачку похож, оба одинаково действуют… К сожалению, вода нечистая, желтая какая-то. Я сейчас схожу за лоханью.

— Позвольте я подкину угля? — спросила сестра Марта.

— А ну-ка, отойдите, я сам справлюсь. Вы руки запачкаете. Уголь-то — мелочь, пыль одна.

Когда Леон втащил тяжелую лохань в барак, он выпрямился и лихо уперся рукой в бок, стараясь скрыть старческую одышку.

— А все-таки ваш бог, барышня, думает, что, нищие, мы ему легче в руки дадимся.

Монахиня ничего не ответила; она грела воду в тазу, который привезла с собой. Леон осмелел:

— Раньше, когда дела лучше шли, у нас, бывало, здесь в жизни рясы не увидишь. Никому вы не были нужны.

— Замолчи ты, — укоризненно сказала Мели. — Видите, сестра, какой он неблагодарный.

— Кто неблагодарный? — закричал Леон. — Я, что ли? Я ведь про барышню худого слова не сказал. Она на других не похожа. Она такая уж от природы, и бог здесь ни при чем. В рясе вы или не в рясе — все забываю, как ваша одежа называется, — вы другим услужаете от доброты сердца. Такие люди везде встречаются. И если бы вы к нам не пришли, нашлось бы кому старуху помыть. Мари или кто еще из соседок взялся бы. Вы, барышня, добрая вовсе не потому, что забили себе голову разными глупостями. Вот бы у меня была такая дочка! Вы, наверно, еще лучше были бы без вашего боженьки…

— Леон!

Всякий раз повторяется одно и то же. Отпугнет ее старик своей болтовней! К счастью, сестра Марта не сердилась, она даже улыбнулась Леону.

— Бог велит нам быть добрыми, — произнесла она.

— Скажите уж, что я злой, — проворчал Леон. — И Мари тоже во время дождя на меня ополчилась. Злой! Я не злее, чем вы. И объясните мне, барышня, почему это, когда другие монахини приходят, скажем, та длинная, сухопарая или сестра Луиза — вы ее знаете, кругленькая, как вы, только постарше… Почему они палец о палец не ударят, чтобы нам помочь, а только проповеди свои читают, сулят нам то ад, то рай? А вы вот трудитесь, помогаете людям и от самой грязной работы не отказываетесь. Хоть я, как Мели говорит, неблагодарный, а все вижу. Я вам сейчас скажу, барышня, про вашего бога…

— Вы меня огорчаете, — заметила сестра Марта.

— Глядите-ка, опять я ее огорчил! Каждый раз, когда вы видите, что я прав, вы мне обязательно про огорчение говорите, так ведь легче всего спорить. Ладно, ладно, молчу… Подождите-ка, я сам таз сниму, он горячий, а у меня руки грубые, выдержат. А все-таки ваши монашки и ваш бог — они знают, кому какую работу нужно назначить.

— Опять ты… — взмолилась Мели.

— Погоди, Мели… Вы вот, барышня, себя не жалеете, а другие монашки — они знают, зачем ходят; им бы только поживиться чем, облапошить дурачков, которые им верят. Глаза бы на них не глядели. Моя старуха не может обижаться, я ведь им никогда слова против не говорю, а мог бы сказать… молчу, молчу. Разве не верно, Мели? Посмотрели бы вы, как они сюда входят, чуть нос не затыкают, словно в отхожее место попали. И чего они так гордятся? Потому что у них шляпки с целый корабль, даже с парусами?

— Уже полдень, — заметила Мели. — Слава богу, сейчас ты уйдешь.

— Твой будильник спешит, — проворчал Леон. — Когда дождь, он отстает, а когда сухо, — на четверть часа убегает вперед, — Леон приблизился к постели. — Может быть, я успею помочь вам, вместе повернем Мели, а вы спину ей помоете, — обратился он к Марте. — У нее вся кожа воспалена. Ведь который год лежит старуха.

— Я привезла чистые простыни и рубашку. Мы сейчас все приведем в порядок. Приподымитесь хоть чуточку, сестра.

Когда монахиня называла Мели «сестрой», старик еле сдерживался.

— Да не вцепляйся ты так, — сказал он, чуть не добавив «сестра моя». Затем спросил серьезным тоном: — Тебе больно, когда мы тебя ворочаем?

— Должно быть, у меня тяжелая болезнь, как вы думаете, сестра?

Пока Марта мыла спину старухе, Леон снова пошел в атаку:

— Значит, это ваш бог нам американцев прислал? Должно быть, ему невмоготу видеть, что в России люди живут счастливо? Небось, ему хотелось бы, чтобы повсюду было, как у нас. Вот, к примеру, наш портовый священник, по началу очень был рьяный. Прямо скажешь, такой же докер, как и все мы, грешные, член профсоюза ВКТ. Многим это даже нравилось. Конечно, такой все же лучше, чем те долгополые, которые стараются только для богачей. Жил он здесь с нами, в поселке, и получал не больше нашего. А вот когда началась безработица, он и месяца не выдержал, глядим — нет его, и след простыл. Конечно, отчего не пожить с докерами, когда есть куда шмыгнуть в трудную минуту. Да и вообще, когда человек чувствует, что у попа есть задние мысли, дело не пойдет. Однажды он явился к Дюпюи: у того как раз мальчишке исполнилось двенадцать лет, и поп хотел его заманить на причастие. Пришел, видите ли, уговаривать. Что ж, он в своем праве. А в кармане-то тишком притащил бутылку коньяку, для папаши, для Дюпюи. Что ж, по-вашему, это честно? Дюпюи ему прямо-так и отрезал: когда я спорю, говорит, то спорю, а не соблазняю. Причащаться мой мальчишка все равно пойдет — мать у него, простите за выражение, с придурью, верит еще вашим россказням… Но коньячок ваш поберегите для другого, премного вам, говорит, благодарен, — и выставил попа за дверь. Вот как. А я, барышня, не такой гордый; если бы вы мне табачок приносили, милости просим, ходите сколько угодно.

— Как раз у меня есть пачка табаку, а я и забыла, — ответила монахиня, роясь в бездонных карманах своего черного одеяния.

— Да неужто! Куда же это моя трубка задевалась? — воскликнул Леон, и глаза его радостно заблестели. Но, не выдержав, он снова стал поддразнивать монахиню. — Хотя мне вроде как поздновато к причастию идти. В церкви мне нечего делать. Разве что когда ногами вперед туда понесут. Мели-то, конечно, согласится, а на меня не рассчитывайте, ни-ни. Но откуда вы, барышня, табак достаете? Неужели покупаете? Или ваш боженька отказался в мою пользу от своего пайка? Вы, значит, думаете, табачком меня к молитвам приохотить?

Монахиня не выдержала и засмеялась, пожав плечами. Даже Мели улыбнулась. Но в это время мощный гудок заревел в порту, прорезав сухой зимний воздух.

— Вот сейчас точно полдень, пора мне за ребятами отправляться.

— Подождите минутку, приподнимите Мели, пожалуйста. Я подстелю простыню, а потом мы уж без вас управимся, — сказала сестра Марта.

Закрывая за собой дверь, Леон добавил:

— Если я вас еще застану здесь, барышня, мы с вами доспорим.

Марта снова пожала плечами. Она привела в порядок постель, на что потребовалось всего несколько минут.

Все дальнейшее произошло быстро. Обе женщины вдруг услыхали крики, топот ног, и почти сразу же в комнату соседи внесли на руках Леона — окровавленное, бесчувственное тело Леона. Они не знали, куда его положить. Мели, окаменевшая от страха, с сухими глазами, сказала:

— Отодвиньте меня к стене, а его положите рядом, только осторожней, тихонько.

По чистой наволочке, которую принесла сестра Марта, из-под головы Леона расплывалось багровое пятно, при виде которого человека охватывает страх, дрожит и замирает его сердце.

Через минуту Леон открыл глаза.

— Леон!

Губы старика шевельнулись, но от слабости он не мог произнести ни слова.

Какая-то женщина, заметив его взгляд, выступила вперед:

— Мальчик жив, ничего с ним не случилось, только перепугался!