Анатоль Франс - Восстание Ангелов Страница 44

— Господин министр, — пробормотал, задыхаясь, следователь, которому вся кровь бросилась в голову, — я честный человек.

— Вы болван… и вдобавок провинциал. Слушайте: если Морис д'Эпарвье и мадемуазель Бушотта через полчаса не будут на свободе, я сотру вас в порошок. Можете идти.

Г-н Ренэ д'Эпарвье сам поехал за своим сыном в Консьержери и отвез его в старый дом на улице Гарансьер. Возвращение было триумфальное: пустили слух, будто юный Морис с благородной опрометчивостью отдал свои силы попытке восстановить монархию и будто судья Сальнэв, гнусный франкмасон, креатура Комба и Андрэ, пытался опорочить мужественного юношу связью с бандитами. Именно так думал, по-видимому, аббат Патуйль, ручавшийся за Мориса, как за себя самого. К тому же было известно, что, порвав со своим отцом, в свое время признавшим республику, молодой д'Эпарвье стал на путь непримиримого роялизма. Хорошо осведомленные лица усматривали в его аресте месть евреев. Ведь Морис был признанный антисемит. Католическая молодежь устроила враждебную демонстрацию следователю Сальнэву под окнами его квартиры на улице Генего, против Монетного двора.

На бульваре, у здания суда, группа студентов вручила Морису пальмовую ветвь.

Морис растрогался, увидев старый особняк, в котором жил с детства, и, рыдая, упал в объятия матери. Это был чудесный день, но, к несчастью, его омрачило тягостное событие. Г-н Сарьетт, потерявший рассудок после трагедии на улице Курсель, внезапно впал в буйство. Он заперся в библиотеке, сидел там уже целые сутки, издавая дикие крики, и отказывался оттуда выйти, невзирая ни на какие просьбы и угрозы. Ночь он провел в состоянии крайнего возбуждения, так как замечено было, что огонь лампы непрерывно двигался туда и сюда за спущенными занавесками. Утром, услышав голос Ипполита, звавшего его со двора, г-н Сарьетт открыл окно залы Сфер и Философов и запустил несколькими весьма увесистыми томами в голову старого лакея. Все слуги-мужчины, женщины, подростки-высыпали на двор, и библиотекарь принялся швырять в них целыми охапками книг. Положение обострилось настолько, что сам г-н Ренэ д'Эпарвье снизошел до вмешательства в это дело. Он появился в ночном колпаке и халате и попытался образумить несчастного безумца, но тот вместо ответа изверг целый поток ругательств на человека, которого доселе почитал как своего благодетеля, и стал яростно забрасывать его всеми библиями, всеми талмудами, всеми священными книгами Индии и Персии, всеми отцами греческой и римской церквей — святым Иоанном Златоустом, святым Григорием Назианином, святым Иеронимом, блаженным Августином, всеми апологетами и «Историей изменений» с собственноручными пометками Боссюэта. Тома in octavo, in quarto, in folio самым недостойным образом шлепались о плиты двора. Письма Гассенди, отца Мерсенна, Паскаля разлетались по ветру. Горничной, которая нагнулась, чтобы подобрать в канаве листки писем, попал в голову громадный голландский атлас. Г-жа Ренэ д'Эпарвье, испуганная этим зловещим шумом, появилась во дворе, не успев накраситься. При виде ее ярость старого Сарьетта усилилась. Один за другим полетели бюсты древних поэтов, философов, историков. Гомер, Эсхил, Софокл, Эврипид, Геродот, Фукидид, Сократ, Платон, Аристотель, Демосфен, Цицерон, Виргилий, Гораций, Сенека, Эпиктет превратились в осколки, а за ними с грохотом обрушились земной шар и небесная сфера, вслед за чем воцарилась жуткая тишина, которую нарушил только звонкий смех маленького Леона, созерцавшего все это представление из окна. Наконец слесарь отпер дверь библиотеки, все обитатели дома ринулись туда и увидели старого Сарьетта, который, укрывшись за грудами книг, разрывал в клочья «Лукреция» приора Вандомского с собственноручными пометками Вольтера. Пришлось пробивать дорогу сквозь эти баррикады. Но когда сумасшедший увидел, что в его убежище проникли, он бросился через чердак на крышу. Целых два часа его вопли разносились по всему кварталу. На улице Гарансьер все прибывала толпа, которая наблюдала за несчастным и испускала крик ужаса всякий раз, как он спотыкался о черепицы, ломавшиеся под его ногами. Г-н аббат Патуйль стоял среди толпы и, ожидая, что сумасшедший с минуты на минуту сверзится вниз, читал по нем отходную и готовился дать ему отпущение грехов in extremis. Полицейские охраняли дом и следили за порядком. Вызвали пожарных, и вскоре послышались звуки их фанфар. Они приставили лестницу к стене особняка и после жестокой борьбы схватили безумца, который оказал такое сопротивление, что вывихнул себе руку. Его тотчас же отвезли в больницу для умалишенных.

Морис пообедал в домашнем кругу, и у всех на лицах мелькнула растроганная улыбка, когда Виктор, старый метрдотель, подал жареную телятину. Г-н аббат Патуйль, сидя по правую руку матери-христианки, умиленно созерцал эту благословенную господом семью. Но г-жа д'Эпарвье все еще была озабочена. Она каждый день получала анонимные письма, полные всяческих грубых и оскорбительных ругательств, и сначала была уверена, что это дело рук недавно уволенного лакея, а теперь узнала, что их пишет младшая дочь Берта, почти ребенок! Маленький Леон тоже доставлял ей немало забот и огорчений. Он плохо учился и обладал дурными наклонностями. В нем проявлялась жестокость. Он ощипал живьем канареек своей сестры, постоянно втыкал булавки в стул мадемуазель Капораль и украл четырнадцать франков у этой бедной девушки, которая с утра до вечера плакала и сморкалась.

Едва закончился обед, Морис побежал на улицу Рима, чтобы поскорее увидеться со своим ангелом. Еще за дверью он услышал громкие голоса, и в комнате, где произошло явление ангела, увидел Аркадия, Зиту, ангела-музыканта и керуба, который, растянувшись на кровати, курил огромную трубку и небрежно прожигал подушки, простыни и одеяла. Они обняли Мориса и сообщили ему, что готовы к отбытию. Лица их сияли радостью и отвагой. Лишь вдохновенный автор «Алины, королевы Голконды» проливал слезы и возводил к небу испуганные взоры. Керуб насильно втянул его в партию мятежа, предоставив ему на выбор — либо томиться в тюрьмах земли, либо идти с огнем и мечом на твердыню Иалдаваофа.

Морис с болью в сердце убедился, что земля стала им почти совсем безразлична. Они покидали ее, полные великой надежды, для которой имели все основания. Конечно, их отряды были невелики по сравнению с бесчисленным воинством султана небес. Но они рассчитывали, что малочисленность их будет возмещена сокрушительной силой внезапного нападения. Они знали, что Иалдаваофа, который хвалится всеведением, иногда можно застигнуть врасплох. Это, несомненно, произошло бы при первом восстании, если бы он не внял советам архангела Михаила. Небесное воинство ничуть не усовершенствовалось со времени своей победы над мятежниками до начала времен. По вооружению и технике оно было таким же отсталым, как марокканская армия. Его военачальники погрязли в изнеженности и невежестве. Осыпанные почестями и богатствами, они предпочитали веселье пиров тяготам войны. Михаил, их главнокомандующий, по-прежнему храбрый и верный, с веками утратил пыл и отвагу. Наоборот, заговорщики 1914 года знакомы были с новейшими и совершеннейшими способами применения науки к искусству уничтожения. Наконец все было решено, все было готово. Армия восставших, собранная в корпуса по сто тысяч ангелов, на всех пустынях земли — в степях, пампасах, песках, льдах, снегах — готова была устремиться в небо.

Ангелы, изменяя ритм движения составляющих их атомов, могут проникать сквозь самую разнообразную среду. Духи, сошедшие на землю и с момента воплощения состоящие из слишком плотной субстанции, сами уже не могут летать. Чтобы подняться в области эфира и там мало-помалу утратить плотность, они должны прибегнуть к помощи своих братьев, таких же мятежников, но пребывающих в эмпирее и поэтому оставшихся если не вполне имматериальными (ибо все в мире материально), то, во всяком случае, божественно-легкими и прозрачными. Конечно, Аркадий, Истар и Зита не без томительного страха готовились перейти из густой земной атмосферы в лучезарные бездны неба. Чтобы окунуться в эфир, ангелам приходится употребить такие усилия, что даже самые смелые из них не вдруг решаются оторваться от земли. Проникая в эту тончайшую среду, их субстанция сама должна утончиться, испариться, перейти от человеческих размеров к объему самых больших облаков, когда-либо окутывавших земной шар. Вскоре они превзойдут по величине видимые в телескоп планеты, через орбиты которых им предстоит пройти незримыми и невесомыми, не нарушая течения этих планет. В этом напряжении всех сил, величайшем, на которое способны ангелы, их субстанция будет становиться то горячее огня, то холоднее льда, и они будут испытывать страдания страшнее смерти.

По глазам Аркадия Морис понял, какая смелость нужна для такого предприятия и какие муки оно сулит.