Беседа с богом странствий - Рюноскэ Акутагава Страница 44

– Если верить молве, вы не просто впали в тоску, но готовы были умереть от горя. – И я во всех подробностях пересказал своему господину то, что слышал от сказителей с бивой. – «Он горевал, взывая к небу, припадая к земле, но – увы! – напрасны были его мольбы… Вцепившись в свисающий с кормы канат, он влачился за отплывающим кораблём. Вода уже доходила ему до пояса, до плеч, до шеи. Когда же она стала накрывать его с головой, он, поняв тщетность своих усилий, вернулся на берег… «Возьмите меня с собой! Заберите меня отсюда!» – в отчаянии взывал он. Но корабль уплывал всё дальше и дальше, оставляя за собой белопенные волны».

Сюнкан-сама с интересом слушал мой рассказ. Когда же я дошёл до знаменитого эпизода, повествующего о том, как, охваченный безумным отчаянием, Сюнкан машет вслед уплывающему кораблю, господин мой откровенно признался:

– Да, это не ложь, не досужая выдумка.

– И то, что вы сокрушались, словно Саё-химэ из Мацуры, тоже правда?

– Я ведь расставался с людьми, бок о бок с которыми прожил на этом острове целых два года. Как я мог не горевать о разлуке с ними? Но дело не только в этом. О том, что к берегу пристал корабль, я узнал от одного рюкюсца, местного жителя. Он примчался в мою хижину и, задыхаясь, стал кричать: «Корабль! Корабль!» А что это за корабль и откуда – добиться от него было невозможно. От волнения он мешал японские слова с рюкюскими. Тем не менее я побежал на берег. Там уже собралась целая толпа жителей острова. Над их головами я увидел мачту и сразу понял, что корабль прибыл из столицы. Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди. Нарицунэ и Ясуёри тоже были там, охваченные невероятным ликованием. Казалось, они, как и тот рюкюсец, лишились рассудка, словно их укусила какая-нибудь ядовитая змея. Прибывший из Рокухары посланник Тандзаэмон-но-сё вручил Нарицунэ грамоту о помиловании. Нарицунэ стал читать её вслух, однако своего имени среди прочих я не услышал. Мне, единственному из троих, не вышло прощения… Как только я понял это, в голове у меня за один короткий миг пронеслась целая вереница воспоминаний. Я вспомнил лица дочери и маленького сына, и брань жены, и сад возле моего дома в Кёгоку, и историю индийских братьев Сори и Сокури, и судьбу праведника И Сина из земли Тан, и злоключения вельможи Санэкаты в нашей стране… Всего и не перечесть. Как ни смешно, среди прочего мне почему-то припомнился зад рыжего быка, впряжённого в повозку. Но я изо всех сил старался держать себя в руках. Нарицунэ и Ясуёри, сочувствуя мне, пытались меня утешить и даже просили Тандзаэмона: давайте, мол, возьмём с собой и Сюнкана. Однако, коль уж мне не вышло помилования, сесть на корабль вместе со всеми я не мог. Стараясь не терять головы от отчаяния, я пытался понять, почему именно меня не помиловали. Выскочка Тайра ненавидит меня, тут нет никаких сомнений. Но дело не только в этом: в глубине души он ещё и боится меня. Я был настоятелем храма Хоссёдзи. В военных делах я ничего не смыслю, но зато в делах государственных, как ни странно, разбираюсь. Именно поэтому Тайра меня и боится. Придя к этому выводу, я не мог удержаться от горькой усмешки. На роль человека, плетущего интриги в интересах монахов святой горы Хиэй и семейства Минамото, куда больше подходит монах Сайко. Я не настолько выжил из ума, чтобы ломать копья из-за такого ничтожества, как Тайра. Повторяю, мне совершенно безразлично, кто стоит у кормила власти. Для полного счастья мне всегда хватало священного слова сутр да ещё, быть может, общества Цуруномаэ. Дзёкай же с его скудным умишком опасается Сюнкана. Выходит, мне ещё повезло, что меня оставили одного на этом острове, а не отрубили голову… Пока я размышлял обо всём этом, наступило время отплытия. Жена Нарицунэ с младенцем на руках стала просить, чтобы её тоже взяли на корабль. Мне было так жаль несчастную женщину, что я вступился за неё перед Тандзаэмоном: «Прошу вас, уважьте её просьбу», – но тот и слушать меня не пожелал. Этот болван способен лишь слепо выполнять данные ему предписания. Что толку на него обижаться? Но вот кто оказался настоящим негодяем, так это Нарицунэ. – Сюнкан-сама стал сердито обмахиваться веером. – Женщина как безумная пыталась сесть на корабль, но матросы её не пускали. Тогда она вцепилась в подол накидки Нарицунэ. А тот, побледнев, жестоко оттолкнул её. Бедняга упала на берег и больше уже не подходила к кораблю, только плакала навзрыд. Тут меня обуяло такое бешенство, какое, должно быть, не снилось даже Ясуёри. Нарицунэ – настоящее животное в человеческом обличье. А то, что Ясуёри молча взирал на всё это, недостойно человека, именующего себя последователем Будды. Никто, кроме меня, не попросил взять эту женщину на корабль. И я принялся осыпать их такими проклятиями, что до сих пор самому не верится. Не думай, это были не те безобидные ругательства, которыми пользуются столичные ребятишки. Со скоростью выпускаемых из лука стрел в них летели все прозвища демона Расэцу, какие упоминаются в буддийских сутрах. Но корабль уплывал всё дальше и дальше. Женщина по-прежнему лежала на берегу, проливая слёзы. Я же топал ногами и махал руками вслед кораблю, крича: «Вернитесь! Вернитесь!»

Слушая запальчивую речь своего господина, я невольно улыбнулся. Вслед за мной рассмеялся и Сюнкан-сама.

– Вот этот мой жест и стал достоянием молвы, – смиренным тоном проговорил он. – Что ж, должно быть, я наказан за то, что дал волю гневу. Не разозлись я тогда, люди не стали бы судачить, будто Сюнкан впал в безумие оттого, что ему не позволили вернуться в столицу.

– А потом вы уже не оплакивали свою судьбу?

– Что толку оплакивать свою судьбу? К тому же со временем обида и боль притупляются. Теперь у меня есть только одно желание – прозреть в себе природу Будды. Недаром сказано: «Твой дом и есть Чистая земля». Стоит это понять, и из груди вырывается возглас великой радости, словно пламя из жерла вулкана. Я всем сердцем верую, что человек способен своими силами обрести спасение… Да, но я забыл рассказать тебе ещё об одном. Покинутая Нарицунэ женщина долго ещё неподвижно