Эдит Уортон - Эпоха невинности Страница 45

Ее глаза, прикованные к нему, были полны отчаяния.

— А разве… вы думаете, есть такая причина?

— Нет, раз вы поставили все на карту ради безоблачности моего брака. Но мой брак, — воскликнул он с яростью, — не то зрелище, которое могло бы удержать вас здесь! — Она не ответила, и он продолжал: — Что толку? Благодаря вам я понял, что такое жить по-настоящему, и в тот же самый момент вы заставили меня довольствоваться химерой. Это выше того, что может вынести человек!

— Не нужно так говорить — я же терплю! — вырвалось у нее, и глаза ее наполнились слезами. Она убрала руки от лица и взглянула на него прямо и открыто с отчаянной безрассудной отвагой. Вся ее душа раскрылась ему навстречу — и Арчер стоял, совершенно потрясенный тем, что внезапно понял.

— Как — и вы? Вы тоже? Все это время?

Ответом были слезы — она больше не могла удерживать их, и они медленно потекли по ее щекам.

Их разделяло полкомнаты; оба они не сделали никакого движения друг к другу. Арчера поразило, что он совершенно не чувствовал физического присутствия Оленской — он бы вообще не ощущал его, если бы не был прикован взглядом к одной из ее лежавших на столе рук — как тогда, в крошечном домике на Двадцать третьей улице, он все время смотрел на ее руку, чтобы не смотреть ей в лицо. Теперь его воображение вихрем крутилось вокруг этой руки, как по краю водоворота; но он все еще не сделал попытки приблизиться к этому краю. Он знавал любовь, которая кормила его и сама кормилась ласками; но страсть к Оленской настолько вошла в его плоть и кровь, что ее нельзя было удовлетворить столь простым способом. Он боялся лишь одного — не сделать чего-нибудь, что могло бы стереть смысл и значение ее слов.

Но спустя лишь мгновение его охватило чувство неминуемой потери. Они были вдвоем, так близко друг к другу — и так далеко. Словно мир раскололся надвое — и они остались в разных половинах, прикованные цепями каждый к своей судьбе.

— Впрочем, какая разница — если вы вернетесь обратно? — выдавил он, но она услышала его безмолвный безнадежный крик: «Как мне удержать вас?»

Она сидела неподвижно, опустив глаза:

— Я останусь — пока.

— Пока? Значит, через некоторое время? Вы уже назначили его?

Она подняла на него ясные глаза:

— Я вам обещаю — до тех пор, пока вы будете держать себя в руках. До тех пор, пока мы сможем прямо смотреть в глаза друг друга — так, как сейчас.

Он опустился на стул, осознав смысл ее ответа: «Если вы шевельнете хоть пальцем, вы вынудите меня вернуться — вернуться к тем мерзостям, о которых вам известно, вернуться к тем искушениям, о которых вы только догадываетесь…» Он понял это так ясно, как будто она произнесла это вслух, и эта мысль удерживала его по другую сторону стола в какой-то растроганной благоговейной покорности.

— Что же за жизнь будет у вас! — простонал он.

— О, я выдержу, пока моя жизнь будет частью вашей.

— А моя — вашей? Она кивнула.

— И это все, что ждет нас?

— Но ведь это и есть ВСЕ, не так ли?

При этих словах он вскочил, забыв обо всем и видя только ее лицо. Она тоже встала — не для того, чтобы подойти к нему или бежать от него, но спокойно, словно часть задачи была выполнена и теперь осталось только ждать; так спокойно, что, когда он приблизился, ее вытянутые руки не оттолкнули его, а, скользнув в его руки, ласково, но твердо удержали его на таком расстоянии, чтобы он мог прочесть остальное на ее лице.

Может быть, они стояли так очень долго, а может быть, всего несколько мгновений; но времени этого оказалось достаточно, чтобы она беззвучно сказала все, что хотела, а он понял, что имеет значение только одно. Он не должен допустить, чтобы эта их встреча стала последней; он должен оставить их будущее в ее руках и просить лишь о том, чтобы она держала его как можно крепче.

— Постарайтесь не чувствовать себя несчастным, — надломившимся голосом сказала она, отнимая руки.

— Но вы не уедете? Не уедете? — спрашивал он, словно это было единственное, чего бы он не вынес.

— Не уеду, — сказала она и, повернувшись, открыла дверь и прошла в общий зал.

Шумная компания школьных учителей собирала свои вещи, готовясь бежать на пристань. На фоне берега у пирса белел пароход, и над освещенной солнцем водной гладью смутным расплывчатым силуэтом вырисовывался Бостон.

Глава 7

На палубе, среди посторонних, Арчер почувствовал облегчение — это и удивило, и обрадовало его. Итог дня — если рассматривать его с традиционной мужской точки зрения — был плачевным: Арчер даже не поцеловал руки Оленской и не услышал ни единого слова, давшего надежду на будущее.

Но, как ни странно для человека, измученного неутоленной страстью и вынужденного держаться в отдалении от предмета своей любви неопределенное время, может быть, вечно, — он чувствовал в себе почти благоговейное смирение и покой. Ей удалось создать идеальное равновесие между их верностью другим и честностью по отношению друг к другу — равновесие, основанное не на расчете, а искреннее, пришедшее из глубины ее сердца — ее колебания и слезы свидетельствовали об этом. Теперь, когда опасность миновала, это наполнило его священным трепетом — он благодарил судьбу за то, что ни тщеславие, ни ощущение, что он играет какую-то роль перед опытными зрителями, не позволили ему ввести ее в искушение. Даже после того, как они попрощались на станции Фолл-Ривер и он остался один, его не покидало ощущение, что эта их встреча дала ему нечто значительно большее, чем то, что пришлось принести в жертву.

Он вернулся в клуб и сидел в одиночестве в пустой библиотеке, перебирая в мыслях каждое мгновение их встречи. Ему было ясно — а по здравом размышлении стало еще яснее, — что если теперь она и решит вернуться в Европу — то есть к мужу, — то это будет не потому, что она решила вернуться к старому, даже на новых условиях. Нет, она уедет только в том случае, если почувствует, что ее присутствие для Арчера будет соблазном и этот соблазн разрушит ту преграду, которую они себе поставили. Она будет рядом до тех пор, пока он не попросит ее подойти ближе; и от него самого будет зависеть, останется ли она здесь, — на безопасном расстоянии…

В поезде он по-прежнему думал об этом. Мысли окутывали его золотистой дымкой, и сквозь нее все окружающие лица казались удаленными и расплывчатыми. Ему казалось, что, если он заговорит с кем-нибудь из них, они просто не поймут, о чем идет речь.

Все еще находясь в этом странном состоянии, он возвратился утром в душную реальность сентябрьского Нью-Йорка. Вокруг него возникало в том же золотистом тумане множество лиц, сошедших с поезда, и на выходе из вокзала одно из них неожиданно выделилось, увеличившись на фоне общей массы и приблизившись, привлекло к себе внимание. Это было, как он внезапно осознал, лицо того молодого человека, которого он видел днем ранее у «Паркер-Хауса», — то, которое так резко отличалось от лиц посетителей американской гостиницы.

Та же самая мысль поразила его и теперь — и снова пробудила неясные ассоциации. Молодой человек стоял, растерянно озираясь вокруг, словно иностранец, попавший во власть грубой американской стихии; затем он сделал шаг к Арчеру, приподнял шляпу и сказал по-английски:

— Сдается мне, месье, мы встречались в Лондоне.

— Вот именно: в Лондоне! — с выражением любопытства и симпатии Арчер потряс его руку. — Так вы все-таки приехали! — воскликнул он, удивленно глядя на умное осунувшееся лицо гувернера юного Карфри.

— О да, — месье Ривьер натянуто улыбнулся, — но ненадолго: послезавтра я возвращаюсь. — Он стоял, держа в одной руке саквояж, и взволнованно, растерянно, почти умоляюще смотрел на Арчера. Простите, месье, но раз уж я вас встретил, не могу ли я…

— Я как раз собирался просить вас позавтракать со мной. Не здесь, конечно. Если вы подождете меня немного в конторе, мы чуть позже сходим в какой-нибудь приличный ресторан.

Месье Ривьер явно был удивлен и тронут.

— Вы очень добры. Но я только хотел попросить вас помочь мне найти извозчика. Здесь нет носильщиков, и никто не хочет слушать…

— Ну да, наши американские вокзалы удивляют вас. Вы ищете носильщика, а вам предложат купить жевательную резинку. Пойдемте со мной, я помогу вам; но вы все равно должны со мной позавтракать.

Молодой человек рассыпался в благодарностях, не очень убедительно доказывая, что занят. Но когда они из суеты вокзала вышли на относительно спокойную улицу, он спросил, не сможет ли он зайти к Арчеру после полудня.

В конторе Арчера было летнее затишье, и он легко назначил ему час и написал адрес, который француз сунул в карман, сопровождая сие действо дальнейшими благодарностями и взмахами шляпой. Посадив его в коляску, Арчер отправился восвояси.