Джозеф Конрад - На отмелях Страница 45

ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ВОПРОС ЧЕСТИ И ВОПРОС СТРАСТИ

— Можно войти?

— Да, — ответил голос, — дверь открыта.

На двери была деревянная щеколда. Мистер Треверс поднял ее и вошел.

— Почему вы думали, что я заперлась? Я, кажется, вообще никогда не запираюсь.

Мистер Треверс затворил за собой дверь.

— Нет, до этого вы еще не доходили, — сказал он далеко не примирительным тоном.

В этой комнате, составлявшей часть деревянной рубки и имевшей вместо окна четырехугольное отверстие без стекла, но с полуприкрытым ставнем, миссис Треверс было видно не очень хорошо. Она сидела в кресле, распустив волосы, беспорядочно свисавшие через спинку. Наступила пауза.

Снаружи доносились мерные шаги двух матросов, расхаживавших по палубе мертвого корабля и подчиненных мертвой тени Иоргенсона.

Когда Иоргенсон принял «Эмму» под свое командование, он приказал сколотить на ее задней части рубку, где помещался и он сам, и Лингард, когда тот приезжал на Берег Убежища. Узким коридором рубка разделялась на две половины. На половине Лингарда стояла походная кровать, дощатый столик, бамбуковое кресло и матросский сундук, который Лингард как-то привез с собою. Кроме этих предметов, да маленького зеркала ценой в полкроны, приколоченного к стене, в комнате не было ничего. Что имелось на половине Иоргенсона, никто не знал, но по наружным признакам можно было предполагать наличность бритвенного прибора.

Постройка этого примитивного сооружения подсказывалась, скорее, соображениями приличия, чем соображениями удобства. Белые должны были иметь отдельное помещение; этого требовал этикет, но Лингард был совершенно точен, когда он сказал миссис Треверс, что он ни разу не спал здесь. Он привык спать на палубе. А что касается до Иоргенсона, то он вообще не спал или спал очень мало. Он не столько командовал «Эммой», сколько бродил по ней, как беспокойный дух. Его белый костюм всю ночь мелькал от носа к корме; иногда Иоргенсон замирал на месте и стоял целыми часами, молча созерцая сверкающие воды лагуны. Глаза мистера Треверса, понемногу привыкшие к темноте, стали теперь различать не одну только густую волну медвяных волос миссис Треверс. Он видел ее лицо, темные брови и глаза, казавшиеся черными в полусвете комнаты.

— Да вы и не могли бы тут запереться. Тут нет ни замка, ни засовов, — сказал он.

— Я, право, не заметила, есть или нет. Я сумею оберечь себя и без замков и засовов.

— Рад слышать, — хмуро проговорил мистер Треверс и замолчал, глядя на сидевшую в кресле женщину. — Вы, по-видимому, развлекаетесь вашими излюбленными маскарадными костюмами, — продолжал он с иронией.

Миссис Треверс сидела, закинув руки за голову. Широкие, соскользнувшие назад рукава обнажали ее руки по самые плечи. На ней был надет малайский жакет из тонкого ситца, без воротника и с широким вырезом на шее, застегнутый пряжками из чеканного серебра. Юбку, которую она носила на яхте, она заменила синим, клетчатым, шитым золотом саронгам. Глаза мистера Треверса медленно переходили от одной части костюма к другой и наконец остановились на качающейся обнаженной ноге, с которой свисала легкая кожаная сандалия.

— У меня не было другого костюма, — отвечала миссис Треверс. — Мое платье было невыносимо тяжелое. Я промокла насквозь, пока ехала сюда. И когда мне показали эти вещи…

— Явившиеся как бы по волшебству, — пробормотал мистер Треверс тоном, слишком мрачным для сарказма.

— Нет, явившиеся из того вон сундука. Там есть очень красивые материи.

— Не сомневаюсь! Этот человек не побрезгает ограбить туземца.

Мистер Треверс уселся на сундук.

— Самый подходящий костюм для этого фарса, — продолжал он. — Но неужели вы намерены выходить в нем днем на палубу?

— Конечно, намерена, — отвечала миссис Треверс, — Д'Алькасер меня в нем уже видел и нисколько не был шокирован.

— На вашем месте я бы нацепил на щиколотки бубенчики, чтобы они звенели на ходу.

— Бубенчики вовсе не необходимы, — скучающим тоном проговорила миссис Треверс, продолжая пристально глядеть вверх и точно думая о чем-то совершенно постороннем.

— Как вы думаете, сколько времени будет продолжаться этот фарс? — перешел к другой теме мистер Треверс.

Миссис Треверс отняла руки от головы, взглянула на него и сразу изменила позу.

— Что вы хотите сказать? Какой фарс?

— Да тот самый, который со мной разыгрывают.

— Вы все еще так думаете?

— Не только думаю, — я в этом глубоко уверен. Именно со мной. Это прямо что-то зловещее.

Мистер Треверс продолжал, опустив глаза, непримиримым голосом:

— Я должен вам сказать, что, когда я увидел вас во дворе и толпе туземцев и под руку с этим человеком, я был поражен.

— Я тоже имела зловещий вид? — спросила миссис Треверс, поворачивая голову к мужу. — И все-таки, уверяю вас, я была рада, очень рада, что вы в безопасности, по крайней мере, на время. Выгадать время для нас самое главное.

— Я не знаю, был ли я в опасности, — размышлял вслух мис тер Треверс, — Не знаю, в безопасности ли я теперь. Ничего не знаю. Все это представляется мне отвратительным фарсом.

В его тоне было что-то новое, заставлявшее его жену смотреть на него с живым интересом. Было очевидно, что огорчение его вызвано не страхом, и миссис Треверс начала было уже испытывать некоторое беспокойство, как вдруг он ледяным голосом произнес:

— Впрочем, вам об этом лучше судить.

Она снова откинулась в кресле, спокойно сложив руки на коленях.

— А вы предпочли бы, чтобы я оставалась на яхте, поблизости от тех самых дикарей, которые захватили вас? Или вы думаете, что и их тоже подговорили разыграть фарс?

— Безусловно уверен. — Мистер Треверс поднял голову, но голоса не повысил. — Вы должны были бы оставаться на яхте среди белых людей, ваших слуг, вашего экипажа, которые обязаны умереть за вас.

— Не знаю, почему они обязаны умереть за меня, и не думаю, чтобы я имела право просить их о такой жертве. Впрочем, я не сомневаюсь, что бы они это сделали. А может быть, вы предпочитали бы, чтобы я окончательно поселилась на бриге? Мы были там в полной безопасности. Я настаивала на переезде сюда только для того, чтобы быть ближе к вам и принять какие — нибудь меры… Но если вы хотите, чтобы я объяснила вам свои мотивы, я, пожалуй, ничего не смогу сказать. Я просто не могла оставаться там жить целые дни без всяких известий, мучаясь всевозможными страхами… До тех пор пока мы не приехали сюда, мы даже не знали, живы ли вы и д'Алькасер. Вас ведь могли убить там же на берегу после отъезда раджи Хассима и его сестры. Или могли убить, пока везли по реке. Я хотела узнать все сразу — и уехала в чем была, ни минуты не медля.

— Да… и вы даже не подумали отложить в мешок несколько вещей для меня. Конечно… впрочем, вы были в состоянии возбуждения. Вы, может быть, смотрели на положение так трагически, что вообще считали излишним подумать о моем костюме.

— Я сделала это под впечатлением минуты и не могла поступить иначе. Верите вы мне хоть в этом?

Мистер Треверс взглянул жене в лицо; оно было ясное и с покойное. До сих пор в его голосе слышалось тупое раздражение, теперь в нем зазвучала некоторая важность.

— Нет. Я знаю по опыту, знаю наверное, что вы лишены тех чувств, которые свойственны вашему происхождению, вашему общественному положению, тому классу, к которому вы принадлежите. Это открытие было самым тяжелым разочарованием моей жизни. Я решил никогда не говорить об этом, но вы сами создали эти обстоятельства. Это отнюдь не торжественные обстоятельства. Я вовсе не смотрю на них так торжественно. Все это очень неприятно и очень унизительно. Но все это случилось. Вы никогда серьезно не интересовались моей деятельностью, которая составляет отличительную черту и ценность моей жизни. Почему в вас вдруг проснулось чувство ко мне, как к человеку, — я не понимаю.

— И потому вы меня не одобряете, — ровным голосом резюмировала миссис Треверс. — Но уверяю вас, вы вполне могли бы меня одобрить. Мои чувства были совершенно светского характера, совершенно такие же, какими бы они были на глазах у общества. Мы все же муж и жена. Что я тревожусь за вас — это только прилично. Даже человек, которого вы так не любите (между прочим, эта нелюбовь — самое сильное чувство, которое я когда-либо у вас замечала), даже он и то нашел мое поведение вполне приличным. Это были его собственные слова. Оно было настолько прилично, что он даже ничего не мог возразить против моего плана.

Мистер Треверс беспокойно заерзал на стуле.

— Мне кажется, Эдита, что если бы вы были мужчиной, вы вели бы крайне беспорядочный образ жизни. Вы были бы авантюристом — в моральном смысле слова. Я был очень огорчен, когда понял это. Вы презираете серьезную сторону жизни, презираете идеи и стремления той общественной среды, к которой вы принадлежите.