Жорис-Карл Гюисманс - Собор Страница 46

Вот, скажем: она утверждает, будто подорожник исцеляет человека, съевшего или выпившего колдовское зелье, и теми же качествами обладает кровохлебка, если носить ее на шее.

Мирру нужно нагревать на парном мясе, пока не станет мягкой; после этого она разрушит все чародейное искусство, избавит от наваждений, станет противоядием от ведьмовского пития. Кроме того, если положить ее на грудь и живот, она рассеивает похотливые помыслы, вот только вместо мыслей о разврате она наводит уныние и иссушает сердце, а потому без крайней необходимости прибегать к ней не следует, замечает святая.

Впрочем, чтобы отогнать уныние, навеянное миррой, можно использовать «ключик небесный» — это, наверное, а может и в самом деле, аптекарский первоцвет, дикий нарцисс, желтые пахучие соцветия которого раскрываются в непросохших лесах и на лугах. Это цветок теплый, он берет свою силу у света. Вот поэтому он изгоняет меланхолию, которая, как уверяет святая Хильдегарда, делает человека нестойким и внушает ему хульные словеса на Бога; слыша их, духи злобы поднебесной слетаются к говорящему и окончательно лишают его рассудка.

Мог бы рассказать вам еще и о мандрагоре, теплом, водянистом растении, которое похоже на уродливого человечка и бывает знаком человека вообще; поэтому она более всех прочих испытывает действие демонских сил, но лучше я вам расскажу один ученый рецепт Хильдегарды.

Вот что она учит делать с лилией: возьмите кончик ее корня, нарежьте и размешайте в прогорклом жире, нагрейте снадобье, разотрите больного белой или красной проказой, и он тотчас исцелится.

Ну, теперь оставим эти прадедовские амулеты и наставления, перейдем собственно к символике растений.

Вообще говоря, все цветы суть эмблема Добра. Согласно Дуранду Мендскому, они, как и деревья, представляют собой благие поступки, имеющие добродетель корнем; по Гонорию Отшельнику, зеленые травы — люди добронравные, цветущие — возрастающие в Боге, плодоносящие — совершенные души; наконец, по утверждениям старых трактатов по символическому богословию, растения аллегорически возвещают о Воскресении, а в особенности понятие вечности связывается с виноградом, кедром и пальмою…

— Не забудьте, — прервал аббат Жеврезен, — что в Псалтири пальма уподобляется праведнику и что, по толкованию Григория Великого, она под шершавой корой скрывает крестообразную сердцевину, а золотые грозди ее фиников жестки на ощупь, но сладки для тех, кто знает в них вкус.

— Все-таки, — спросил Дюрталь, — предположим, г-жа Бавуаль решила завести литургический сад; какие же породы она должна для него выбрать?

Можно ли хотя бы составить словарь растений — смертных грехов и обратных им добродетелей, подготовить почву для действий, по определенным правилам подобрать материалы, которые должен использовать мистический садовод?

— Не знаю, — ответил аббат Плом, — но на первый взгляд мне это кажется возможным; однако надо бы восстановить в памяти названия растений, которые могут служить более или менее точными эквивалентами достоинств и пороков. Фактически вы просите меня перевести на язык растений наш катехизис; что ж, попробуем.

Для гордыни у нас есть тыква, некогда почитавшаяся в городе Сикионе как богиня. Она являет образ то плодовитости, то гордости: плодовитости из-за множества семечек и быстрого роста, который монах Валафрид Страбон восхваляет в целой главе пышных гекзаметров{69}; гордости из-за огромной пустой головы и надутого вида; есть еще кедр, который, согласно святому Мелитону и Петру Капуанскому, считается превозносящимся.

Для скупости я, признаюсь, не вижу отражения в растительном мире; пойдем дальше, а к этому греху вернемся потом.

— Простите, — заметил аббат Жеврезен, — святой Эвхер и Рабан Мавр образом богатств, копящихся на погибель душе, полагают терновник. Ну а святой Мелитон заявляет, что смоковница — это жадность.

— Бедная смоковница, — ответил, смеясь, викарий, — под какими только соусами ее не подавали! Рабан Мавр и Клервоский аноним почитали ее за неверующего иудея, Петр Капуанский сравнивал с крестом, святой Эвхер с премудростью, и это далеко не все. Постойте-ка, забыл, на чем мы остановились. Ах, да, на сладострастии! Тут уж есть из чего выбирать. Кроме целого ряда фаллообразных деревьев, есть цикламен, он же свинячий хлеб, который, как еще в древности писал Феофраст{70}, эмблема сластолюбия, потому что из него делают приворотные зелья; крапива, что по Петру Капуанскому обозначает позывы необузданной плоти; затем еще тубероза, растение более новое, но в XVI веке уже известное, привезенное во Францию одним отцом миноритом; ее хмельной, раздражающий нервы запах, кажется, приводит в смятение и чувства.

Для зависти у нас чертополох и чемерица — та, правда, скорее, заключает в себе клевету и злоязычие, — да еще крапива, но по другому толкованию, Альберта Великого, крапива напускает храбрость и прогоняет страх. Чревоугодие? — Викарий не сразу нашелся. — Видимо, плотоядные растения вроде венериной мухоловки или болотной росянки…

— А почему не такой простой полевой цветок, как повилика, пиявка растительного царства, которая пускает свои тоненькие, как ниточки, стебельки на другие растения, цепляется за них крохотными присосками и хищнически питается их соками? — предположил аббат Жеврезен.

— Гнев, — продолжал аббат Плом, — символизируется тем прямым деревом с розоватыми цветками, что в народе прозван сапожничьим померанцем, и базиликом, который в Средние века позаимствовал у сходного с ним по имени василиском дурную славу жестокости и бешеного нрава.

— Как же так! — воскликнула г-жа Бавуаль. — Им же и фарш посыпают, и мясо приправляют.

— С точки зрения кулинарной гигиены это грубая душевредная ошибка, — улыбнулся младший аббат и продолжал: — Кроме того, грех гнева можно приписать бальзамину, который в первую очередь — образ нетерпения из-за раздражительности его коробочек, при малейшем прикосновении с треском лопающихся и далеко разбрасывающих семена. Наконец, леность олицетворяется снотворным семейством маковых.

Что же касается добродетелей, противоположных этим порокам, тут потребные толкования понятны ребенку.

Для смирения у нас есть папоротник, иссоп, вьюнок, фиалка, которая, по Петру Капуанскому, этим свойством своим как раз и подобна Христу.

— А согласно святому Мелитону, она близко походит на исповедников, следуя же святой Мехтильде — на вдовиц, — добавил аббат Жеврезен.

— Для отречения от благ земных возьмем лишайник — образ уединения; для целомудрия — флердоранж и лилию; для любви — кувшинку, розу и, как говорят Рабан Мавр и Клервоский аноним, шафран; для воздержности — латук, что означает также и пост; для кротости — резеду; для бодрствования — бузину, что прежде всего символизирует молитвенное усердие, или тимьян, острые буйные соки которого обозначают деятельность.

Так уберем грехи — им нечего делать в палисаднике, посвященном Матери Божией, — и засеем свои цветники семенами цветов богоугодных.

— Как же это сделать? — спросил аббат Жеврезен.

— Что ж, есть два способа, — ответил Дюрталь. — Можно взять план настоящей недостроенной церкви, заменив статуи цветами (так было бы лучше с точки зрения искусства), а можно возвести храм целиком из цветов и трав.

Он подобрал с газона палочку и продолжал:

— Вот, глядите, как мы будем строить нашу базилику. — Дюрталь начертил на земле главные оси церкви. — Я полагаю, мы начнем ее строить с конца, с апсиды; разумеется, как и в большинстве соборов, мы поместим там капеллу Богородицы. Растений, служащих атрибутами Царицы Небесной, множество.

— Мистическая роза литаний! — воскликнула г-жа Бавуаль.

— Ох, — вздохнул Дюрталь, — роза порядком скомпрометирована. Во-первых, это одно из эротических растений язычества, а во-вторых, во многих городах этот цветок в знак бесчестья заставляли носить жидов и блудниц!

— Так, — живо сказал аббат Плом, — но ведь Петр Капуанский считает ее олицетворением Приснодевы, поскольку у розы есть значение любви и милости! С другой стороны, святая Мехтильда утверждает, что розы представляют собой мучеников, а в другом месте своей книги «Благодать особенная» она отождествляет этот цветок с добродетелью терпения.

— И Валафрид Страбон в своем «Малом саду» уверяет, что роза есть кровь святых, принявших мучение, — негромко заметил аббат Жеврезен.

— Rosae martyres, rubore sanguinis: это из «Ключа» святого Мелитона, — подтвердил викарий.

— Ну что ж, посадим розовый куст! — воскликнул Дюрталь. — Дальше там будут лилии.

— Тут я вас прерву! — вмешался аббат Плом. — Ведь прежде всего надо ясно понимать, что лилия в Писании совсем не тот цветок, что мы знаем под этим именем, как обыкновенно думают. Лилия обыкновенная, растущая в Европе и ставшая в Церкви даже прежде Средневековья эмблемой девства, вероятно, никогда не произрастала в Палестине; и когда Песнь Песней сравнивает губы возлюбленной с лилией, очевидно, что восхищение относится не к белым губам, а к красным.