Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том. 7 Страница 46

– Ты напоминаешь мне Софью, кузину: та тоже не хочет знать жизни, зато она – великолепная кукла! Жизнь достанет везде, и тебя достанет! Что ты тогда будешь делать, не приготовленный к ней?

– Что ей меня доставать? Я такой маленький человек, что она и не заметит меня. Есть у меня книги, хотя и не мои… (он робко поглядел на Райского). Но ты оставляешь их в моем полном распоряжении. Нужды мои не велики, скуки не чувствую; есть жена: она меня любит…

Райский посмотрел в сторону.

– А я люблю ее… – добавил Леонтий тихо. – Посмотри, посмотри, – говорил он, указывая на стоявшую на крыльце жену, которая пристально глядела на улицу и стояла к ним боком, – профиль, профиль: видишь, как сзади отделился этот локон, видишь этот немигающий взгляд? Смотри, смотри: линия затылка, очерк лба, падающая на шею коса! Что, не римская голова?

Он загляделся на жену, и тайное умиление медленным лучом прошло у него по лицу и застыло в задумчивых глазах. Даже румянец пробился на щеках.

Видно было, что рядом с книгами, которыми питалась его мысль, у него горячо приютилось и сердце, и он сам не знал, чем он так крепко связан с жизнью и с книгами, не подозревал, что если б пропали книги, не пропала бы жизнь, а отними у него эту живую «римскую голову», по всей жизни его прошел бы паралич.

«Счастливое дитя! – думал Райский, – спит и в ученом сне своем не чует, что подле него эта любимая им римская голова полна тьмы, а сердце пустоты, и что одной ей бессилен он преподать “образцы древних добродетелей”!»

IX

Уж на закате вернулся Райский домой. Его встретила на крыльце Марфинька.

– Где это вы пропадали, братец? Как на вас сердится бабушка! – сказала она, – просто не глядит.

211

– Я у Леонтья был, – отвечал он равнодушно.

– Я так и знала; уж я уговаривала, уговаривала бабушку – и слушать не хочет, даже с Титом Никонычем не говорит. Он у нас теперь, и Полина Карповна тоже. Нил Андреич, княгиня, Василий Андреич присылали поздравить с приездом…

– Им что за дело?

– Они каждый день присылали узнавать о приезде.

– Очень нужно!

– Подите, подите к бабушке: она вам даст! – пугала Марфинька. – Вы очень боитесь? Сердце бьется?

Райский усмехнулся.

– Она очень сердита. Мы наготовили столько блюд!

– Мы ужинать будем, – сказал Райский.

– В самом деле: вы хотите, будете? Бабушка, бабушка! – говорила она радостно, вбегая в комнату. – Братец пришел: ужинать будет!

Но бабушка, насупясь, сидела и не глядела, как вошел Райский, как они обнимались с Титом Никонычем, как жеманно кланялась Полина Карповна, сорокапятилетняя разряженная женщина, в кисейном платье, с весьма открытой шеей, с плохо застегнутыми на груди крючками, с тонким кружевным носовым платком и с веером, которым она играла, то складывала, то кокетливо обмахивалась, хотя уже не было жарко.

– Каким молодцом! Как возмужали! Вас не узнаешь! – говорил Тит Никоныч, сияя добротой и удовольствием.

– Очень, очень похорошели! – протяжно говорила почти про себя Полина Карповна Крицкая, которая, к соблазну бабушки, в прошлый приезд наградила его поцелуем.

– Вы не переменились, Тит Никоныч! – заметил Райский, оглядывая его, – почти не постарели, так бодры, свежи и так же добры, любезны!

Тит Никоныч расшаркался, подняв немного одну ногу назад.

– Слава Богу: только вот ревматизмы и желудок не совсем… старость!

Он взглянул на дам и конфузливо остановился.

– Ну, слава Богу, вот вы и наш гость, благополучно доехали… – продолжал он. – А Татьяна Марковна опасались за вас: и овраги, и разбойники… Надолго пожаловали?

212

– О, верно, лето пробудете, – заметила Крицкая, – здесь природа, чистый воздух! Здесь так многие интересуются вами…

Он сбоку поглядел на нее и ничего не сказал.

– Как у предводителя все будут рады! Как вице-губернатор желает вас видеть!.. Окрестные помещики нарочно приедут в город… – приставала она.

– Они не знают меня, что им?..

– Так много слышали интересного, – говорила она, смело глядя на него. – Вы помните меня?

Бабушка отвернулась в сторону, заметив, как играла глазами Полина Карповна.

– Нет… признаюсь… забыл…

– Да, в столице все впечатления скоро проходят! – сказала она томно. – Как хорош ваш дорожный туалет! – прибавила потом, оглядывая его.

– В самом деле, я еще в дорожном пальто, – сказал Райский. – Там надо бы вынуть из чемодана всё платье и белье… Надо позвать Егора.

Егор пришел, и Райский отдал ему ключ от чемодана.

– Вынь всё из него и положи в моей комнате, – сказал он, – а чемодан вынеси куда-нибудь на чердак. – Вам, бабушка, и вам, милые сестры, я привез кое-какие безделицы на память… Надо бы принести их сюда…

Марфинька вся покраснела от удовольствия.

– Бабушка, где вы меня поместите? – спросил он.

– Дом твой: где хочешь, – холодно сказала она.

– Не сердитесь, бабушка, я в другой раз не буду… – смеясь, сказал он.

– Смейся, смейся, Борис Павлович, а вот при гостях скажу, что не хорошо поступил: не успел носа показать и пропал из дома. Это неуважение к бабушке…

– Какое неуважение? Ведь я с вами жить стану, каждый день вместе. Я зашел к старому другу и заговорился…

– Конечно, бабушка, братец не нарочно: Леонтий Иванович такой добрый…

– Молчи ты, сударыня, когда тебя не спрашивают: рано тебе перечить бабушке! Она знает, что говорит!

Марфинька покраснела и с усмешкой села в угол.

– Ульяна Андреевна сумела лучше угостить тебя: где мне столичных франтов принимать! – продолжала свое

213

бабушка. -Что она там тебе, каких фрикасе наставила? – отчасти с любопытством спросила Татьяна Марковна.

– Была лапша, – вспоминал Райский, – пирог с капустой и яйцами… жареная говядина с картофелем.

Бережкова иронически засмеялась.

– Лапша и говядина!

– Да, еще каша на сковороде: превкусная, – досказал Райский.

– Таких редкостей ты, я думаю, давно не пробовал в Петербурге.

– Как давно: я очень часто обедаю с художниками.

– Это вкусные блюда, – снисходительно заметил Тит Никоныч, – но тяжелы для желудка.

– И вы тоже! Ну, хорошо, – развеселясь, сказала бабушка, – завтра, Марфинька, мы им велим потрохов наготовить, студеня, пирогов с морковью, не хочешь ли еще гуся…

– Фи, – сделала Полина Карповна, – станут ли «они» кушать такие неделикатные блюда?

– Хорошо, – сказал Райский, – особенно если начинить его кашей…

– Это неудобосваримое блюдо! – заметил Тит Никоныч, – лучше всего легкий супец из крупы, котлетку, цыпленка и желе… вот настоящий обед…

– Нет, я люблю кашу, особенно ячменную или из полбы! – сказал Райский, – люблю еще деревенский студень. Велите приготовить: я давно не ел…

– Грибы, братец, любите? – спросила Марфинька, – у нас множество.

– Как не любить? Нельзя ли к ужину?..

– Прикажи, Марфинька, Петру… – сказала бабушка.

– Напрасно, матушка, напрасно! – говорил, морщась, Тит Никоныч, – тяжелое блюдо…

– Ты не шутя ужинать будешь? – спросила Татьяна Марковна, смягчаясь.

– И очень не шутя, – сказал Райский. – И если в погребах моего «имения» есть шампанское – прикажите подать бутылку к ужину: мы с Титом Никонычем выпьем за ваше здоровье. Так, Тит Никоныч?

– Да – и поздравим вас с приездом, – хотя на ночь грибы и шампанское… неудобосваримо…

214

– Опять за свое! Вели, Марфинька, шампанское в лед поставить… – сказала бабушка.

– Как угодно – се que femme veut…1 – любезно заключил Ватутин, шаркнув ножкой и спрятав ее под стул.

– Ужин ужином, а обедать следовало дома: вот ты огорчил бабушку! В первый день приезда из семьи ушел.

– Ах, Татьяна Марковна, – вступилась Крицкая, – это у нас по-мещански, а в столице…

Глаза у бабушки засверкали.

– Это не мещане, Полина Карповна! – с крепкой досадой сказала Татьяна Марковна, указывая на портреты родителей Райского, а также Веры и Марфиньки, развешанные по стенам, – и не чиновники из палаты, – прибавила она, намекая на покойного мужа Крицкой.

– Борис Павлович хотел сделать перед обедом моцион, вероятно, зашел далеко и тем самым поставил себя в некоторого рода невозможность поспеть… – начал оправдывать его Тит Никоныч.

– Молчите вы с своим моционом! -добродушно крикнула на него Татьяна Марковна. – Я ждала его две недели, от окна не отходила, сколько обедов пропадало! Сегодня наготовили, вдруг приехал и пропал! На что похоже? И что скажут люди: обедал у чужих – лапшу да кашу: как будто бабушке нечем накормить!

Тит Никоныч уклончиво усмехнулся, немного склоня голову, и замолчал.

– Бабушка! заключим договор, – сказал Райский, – предоставим полную свободу друг другу и не будем взыскательны! Вы делайте, как хотите, и я буду делать, что и как вздумаю… Обед я ваш съем сегодня за ужином, вино выпью и ночь всю пробуду до утра, по крайней мере сегодня. А куда завтра денусь, где буду обедать и где ночую – не знаю!